«В НИЖНЕМ Я КОРРЕСПОНДЕНТ»
1889 год… Москва… Газеты России объявили о том, что открылась Всероссийская юбилейная фотографическая выставка, посвящённая 50-летию светописи. Одним из её участников стал нижегородский фотограф Максим Петрович Дмитриев. На всякий случай он представил 53 фотографии крупного формата на все выставочные номинации: жанр, портрет, групповые снимки, бытовые сцены. В разделе портрета был заметен снимок молодого человека с окладистой бородой и густой волнистой шевелюрой. Мало кому на выставке он был знаком. Но те, кто был причастен к чтению, узнавали на фотографии писателя Владимира Короленко, рассказы которого начинали печатать популярные российские литературные журналы. Узнавали его и те, кто стоял на страже власти. Они узнавали в нём ссыльного революционера, недавно вернувшегося из холодных земель Якутии. Понятно, что выставка прошла цензурный контроль и показ личности в прошлом студенческого бунтаря, ставшего писателем, был разрешён. Было раскрыто и его настоящее место жительства — Нижний Новгород.
«Чаль за кольца…»
О знакомстве с Короленко Максим Дмитриев вспоминал: «Как-то приходит ко мне в мастерскую приветливый и симпатичный человек. Просит снять его. Спрашиваю фамилию — для квитанции. Отвечает: Короленко. Голос необычайно мягкий, певучий. Я хорошо знал его по рассказам, очеркам и статьям в печати. Тотчас же заспорил с ним по поводу какой-то его статьи о выставке. Познакомились. С тех пор Короленко приходил ко мне не один раз, да и я к нему заглядывал. Однажды прихожу к нему на Канатную, в дом Лемке. А он сам себе шьёт сапоги». Уловил-таки фотограф, казалось бы, незначительную деталь в увиденном, но, как оказалось, она была важной деталью в биографии Владимира Галактионовича Короленко. Шитьё сапог он избрал как жизненную необходимость. Короленко родился в Житомире в семье уездного судьи да ещё и с крепкой казацкой родословной. Отец был суровым, замкнутым, неподкупным и справедливым. Владимир унаследовал от него последние две ипостаси. За что и страдал. Суровость и замкнутость были не его уделом. В студенчестве он примкнул к революционному народническому движению, ясно понимая, что арестов ему не избежать, а вместе с ними и ссылок. Он всегда отличался обстоятельностью и к переменам в жизни готовился загодя. Невольные переселения в чужие края — это прежде всего материальные трудности. Сложа руки не отсидишься, надо будет каждый раз искать работу, и он выбрал для себя сапожное ремесло, пригодное всюду, куда бы его ни забросила судьба невольника. Так и тачал сапоги, отматывая сроки ссылок в Вологде, Великом Устюге, Кронштадте, Перми, Глазове Вятской губернии, в якутской Амге. А началось всё с Петровско-Разумовской земледельческой и лесной академии, из которой его исключили за подачу петиции с просьбой отменить те правила внутреннего распорядка, которые унижают достоинство студентов. Петицию подписали 79 человек. При соответствующей «работе» с ними 77 свои подписи сняли. Не сделали это двое — студенты Григорьев и Короленко. Они и поплатились ссылкой. Не подписал Владимир Короленко и текст присяги новому императору, когда находился в Перми под надзором полиции. Он, в отличие от многих, прочитал её текст и обнаружил в ней обязательство быть доносчиком: объявлять… «уведав о том, о ущербе его величества интереса, вреде и убытке». Теперь ссылка уже в Якутск. Только после далёких сибирских земель получил он разрешение на место жительства — Нижний Новгород. И вот в январе 1885 года 32-летним, вполне зрелым человеком появляется он в санях-розвальнях, прибыв по ледовой волжской дороге, ввиду неизвестного ему пока города, где разрешалось жить «политическим». На душе его было пустынно и грустно. В глаза бросилась причальная надпись: «Чаль за кольца, решётку береги, стены не касайся». Он запомнит её надолго и напишет, вспоминая: «Под впечатлением этого предостережения въехал я впервые с реки Волги на каменную набережную города N». На одиннадцать лет причалит он в городе, который окажется одним из главных в его жизни.
В городе N
В Нижнем Новгороде Владимир Галактионович Короленко прижился быстро. Конечно, власти города были оповещены о пришельце и обязаны были докладывать о его возможном подозрительном поведении и остатках революционности, но ничего подозрительного за ним не замечалось. Наказание ссылками, казалось, умерило его строптивые революционные порывы. Но это было далеко не так. Просто он выработал свою тактику борьбы с неблагоустроенностью царской России. Например, биографы Чехова отмечают, что он своё негодование происходящим скрывал «под несколько напускной улыбкой равнодушия», а Толстой «разрешал жизненные противоречия всё более исключительно через своё религиознонравственное учение, отнюдь так и не добиваясь внутреннего мира и продолжая кипеть и содрогаться». Что же Короленко? Горький заметил в нём его любовь к людям — любовь «с открытыми глазами», которая «даёт мало наслаждений и слишком много страданий». Одно из страданий, которое обрушилось на Владимира Короленко, — голод в Поволжье. Вернее, его отголосок в Нижегородской губернии. В прошлом, когда писали об этом бедствии, вину вешали на недогляд российских властей. В пример эпицентра бедствия приводили уездный городок Лукоянов Нижегородской губернии, где голод жестоко прошёлся по жителям уезда. Да, действительно, всё было так, если не знать предисловия. На самом деле голод не был неожиданностью и стихией. Нижегородское статистическое бюро, во главе которого стоял известный в России статистик и экономист Николай Фёдорович Анненский, просчитало возможные последствия скудного урожая и даже выпустило брошюру «Урожай 1890 года», где все потребности и расходы зерна расписывались по уездам. Николай Анненский был другом Короленко и по его просьбе приехал из Петербурга в Нижний, чтобы помочь определить экономические возможности губернии. И вот в 1891 году возникла чрезвычайная ситуация. А далее о случившемся Короленко написал так: «При таких условиях разыгрался памятный лукояновский эпизод, приобретший в своё время всероссийскую известность. В дальнем конце губернии кучка поместных дворян и земских начальников вдруг объявила, что никакого голода нет, что это всё выдумки крамольников, и сразу глухой уезд стал как бы во главе всей крепостнической России». Ничего не оставалось, как самому поехать в уезд и написать материал о народном бедствии. Думал обернуться быстро, а задержался в уезде на три месяца. За это время в деревнях появилось 43 столовые для голодающих крестьян. А в последующие полтора месяца ещё 17. В газетах появились статьи Короленко и снимки Дмитриева из голодающего уезда. Владимир Галактионович умел быть убедительным. Местные купцы «подмогли», бесплатно отрядив в уезды подводы с излишками зерна. А как же писательство, ради которого он и приехал в, казалось бы, тихий губернский город? В одном из личных писем в конце жизни, адресованных другу, он писал: «…Вижу, что мог бы сделать много больше, если бы не разбрасывался между чистой беллетристикой, публицистикой и практическими мероприятиями, вроде — помощи голодающим, но ничуть об этом не жалею… Да и нужно было, чтобы литература в наше время не оставалась без участия в жизни». Да и стоило ли жалеть? В Нижнем Новгороде тогда говорили, что Короленко организовал академию для писателей. Это подтверждает и «Словарь писателей», составленный профессором Бестужевских курсов Семёном Венгеровым, в котором на момент отъезда Короленко из Нижнего в Петербург зарегистрировано более 300 человек, тогда как до его приезда был лишь один маленький кружок поэтессы Анны Мысовской. В профессорский список вошли он сам и Максим Горький, считавший его своим учителем. «Н.Ф. Анненский и я в Нижнем делали культурное дело, не вмешивались деятельно в революционную технику. Мы считаем, что пробуждение гражданского сознания в обществе и народе является очередной задачей времени». Всю жизнь Короленко тщательно и щепетильно оберегал свою независимость, отказываясь от любых почестей и наград, которые обязывали бы его к чемуто. Почётный академик Российской академии наук, он вышел из академиков, когда оттуда после высочайшего гнева императора Николая II исключили Горького, подозреваемого в сочинении и распространении антиправительственных воззваний. Короленко глубоко оскорбило не только отношение к Горькому, но и тот принцип, который стоял за «исключением». Выходило, что избрание в академики — это и оценка по поведению, признание лояльности. Он хотел бы, чтобы заслуги перед обществом, перед культурой имели самостоятельное значение. Так он нашёл себя, став защитником обделённых в правах и взяв на себя тяжесть помощи им. «Мне случалось защищать вотяков в Вятской губернии, русских мужиков в Саратовской, сорочинских украинцев в Полтавской — против истязаний русских чиновников. Вотяк, черемис, еврей, великоросс, украинец для меня были одинаково притесняемыми людьми». Французский писатель Ромен Роллан записал в дневнике слова Анатолия Луначарского о том, что после революции президентом новой советской республики он бы избрал Короленко, «чей характер внушает ему (и, по его словам, не только ему, но и всему народу) полное доверие и глубокое уважение».
Почитайте Короленко
У нас остался открытым вопрос: почему Владимир Галактионович Короленко утверждал, что в Нижнем он являлся корреспондентом и нисколько об этом не жалел. Читая его рассказы, понимаешь: все они написаны на основе ближних и дальних поездок. Он любил путешествовать, с одного из этапов ссылки он сообщил товарищу: «…ну вот, хоть на привязи, а путешествую». Он не мог усидеть дома. Один из нижегородских вспоминателей подметил: «Любимая манера Короленко для набора своих материалов — это ходить пешком «с котомкой на спине». Здоровье и неприхотливость позволяют легко переносить и усталость, и дожди, и ночлеги самые неудобные… Костры, бивуаки, ночи среди берегового леса — всё это приносит только удовольствие». Короленко полюбил лесное Заволжье и много написал об этих местах. Как-то однажды у нас родилась идея пройти пешочком по маршруту его рассказа «Река играет». Этот, казалось бы, незамысловатый рассказ о речном перевозчике принёс писателю неожиданную славу. Критика отмечала, что писателю удалось достичь понимания «русской души». В дневнике Короленко мы нашли запись: «I. На Китеже. II. Тюлин. III. На Ветлуге.» Маршрут был готов. Побывав на Светлояре, мы вышли к Ветлуге у села Благовещенского, к месту, где писатель встретился с будущим героем своего рассказа ветлужским перевозчиком Василием Тюлиным. Три недели, каждый день, писатель спускался с высокого берега Ветлуги, где он гостил у работника архива, исследователя нижегородской старины Виктора Ивановича Снежневского, к месту службы перевозчика. По сути, для Короленко это была репортёрская работа. Он действительно сумел разгадать «русскую душу» простого человека и влюбить в него читателей. Как он признаётся — у него рука не поднялась, чтобы изменить его имя. Ходившие по реке пароходики будут замедлять ход у перевоза — пассажирам хотелось глянуть на него. Мы ведь тоже пришли сюда за этим. Хотя Василий Тюлин давно покинул эту землю, но в селе он долго помнился старожилам. Магия прочитанного рассказа и сегодня зовёт в эти края. Да и сам писатель, живя в далёкой Полтаве, приезжал сюда с дочерьми и племянниками: «Давно не дышал воздухом большой дороги…» Журнал «Нива» в 1913 году писал о Короленко: «…В Нижнем Короленко не только стал настоящим писателем — художником, но он стал там впервые настоящим русским художником. Только там, в центре древнерусских легенд о граде Китеже и озере Светлояр, он постиг глубину русской души с её мистическими порывами в мировые тайны, с её созерцательной углублённостью в жизнь, с её томительным исканием правды». Вам не захотелось почитать Владимира Галактионовича Короленко? Попробуйте, и вам откроется ещё один человек из прошлого, который жил в нашем городе.
Вячеслав ФЁДОРОВ.