«ЖИВАЯ ПИШУЩАЯ МАШИНА»
Встреча с писателем Петром Дмитриевичем Боборыкиным произошла, как и было намечено, в букинистическом магазине. — Вот! — протянул руку к полке знакомый букинист. — Весь, собственной персоной. На крепкой книжной полке стояли сбитым рядком книги в чёрных переплётах. Я поверил букинисту, что их было под семь десятков. И все эти сочинения принадлежали одному человеку — русскому писателю Петру Дмитриевичу Боборыкину. Ещё при жизни о нём было сказано: «Все знают, что знаменит, чем именно, никто не помнит». В наше время и подавно. Но нам, нижегородцам, жизненной обязанностью было предписано помнить и знать о нём — земляк всё-таки, лукояновский землевладелец. Он ушёл из жизни в 1921 году на чужбине в незавидной роли «белоэмигранта». Читать его книги никто не запрещал. Из библиотек их изымали «втихую», да и кому тогда было интересно читать о былой, прожитой жизни и её персонажах. И жизнь, и герои литератора Боборыкина ушли в небытие. В литературе он, пожалуй, оставался как рекордсмен по написанному, перещеголявший самого Льва Толстого.
Мастерство скорописания
Наверное, и в годы жизни Петра Дмитриевича читатели поражались его плодовитости: как он успевал выдавать роман за романом. Они ещё не знали, что под псевдонимами в различных газетах и журналах выходили его гроздья фельетонов, до которых был охоч писатель… Как он успевал всё это писать чисто физически, скрипя пёрышком? А он и не писал. Редактор журнала «Огонёк» Иероним Иеронимович Ясинский раскрыл секрет: «Свои романы (Боборыкин. — Ред.) диктовал стенографистке и в два часа сочинял два печатных листа. На время работы он одевался как паяц: в красную фуфайку, облипавшую тело, в такие же красные, невыразимо красные туфли и в красную феску с кисточкой; при этом он прыгал по кабинету и страшно раскрывал рот, чтобы каждой букве придать выразительность». Два часа труда — и готово полсотни страниц текста… И 86 лет жизни в постоянной работе. Поэтому биографы Боборыкина до сих пор не могут посчитать, сколько же тот всего написал. Маститые писатели той поры относились к Боборыкину с иронией, называли его «живой пишущей машиной». Салтыков-Щедрин при встрече с ним непременно справлялся: «Ну, что ты там еще набоборыкал?..» И несмотря на такое отношение к нему, коллеги спешили приобрести его новый роман. Он опережал их тем, что закреплял не то, что было, а что есть, живую действительность настоящего. Юрист и писатель Анатолий Фёдорович Кони заметил: «К этому настоящему он никогда не относился со спокойным созерцанием, без волнения и в некоторых случаях — справедливой тревоги». У самого Петра Дмитриевича Боборыкина не было секретов, и он охотно делился приёмами своего скорописания: «Замысел является мне, конечно, неожиданно, непроизвольно и в образах, причём всегда вокруг общей творческой идеи… Я беру какое-нибудь явление, какую-нибудь «полосу жизни» и записываю одной фразой, большей частью эта отметка служит мне заглавием предстоящего романа. Таких отметок вы найдёте в моих записных книжках немало». Если полистать старые журналы, то подобных Боборыкину скорописантов отыщется много. Публика тех лет, как, собственно, и во все времена, тяготела к скороспелому домашнему «чтиву». Серьёзные писатели, позднее причисленные к классикам русской литературы, понимали, что прожитые времена должны всётаки «отлежаться» и подвергнуться осмыслению. Боборыкин не давал себе времени на раздумье, и очередной роман являлся к читателям. Обычно романами Боборыкина литературные журналы открывали новый год. Критика была нещадна к скорописантам. Боборыкин был одной из её постоянных мишеней. В силу своего неуёмного характера, он стремился быть первым, и на этот счёт у него была своя позиция: «Если бы не моя тогдашняя любовь к литературе, я бы, конечно, позадумался делаться профессиональным литератором, а поехал бы себе хозяйничать в Нижегородскую губернию».
«Голос сокровенный»
Его чаще называют литератором, чем писателем. Антон Павлович Чехов, например, не видел в этом ничего плохого: «Боборыкин — добросовестный труженик, его романы дают большой материал для изучения эпохи». Тот же Анатолий Фёдорович Кони дополнил: «Пред ним — чрезвычайно одарённым лингвистом, с широкими естественнонаучными и медицинскими знаниями, с богатым знакомством с движением человеческой мысли в различных областях с отзывчивостью на правовые и общественные вопросы — могли быть открыты разнообразные пути живой и выдающейся деятельности. Но он пошёл туда, «куда звал его голос сокровенный», избрав бесповоротно и неуклонно тернистую стезю служения родной литературе». А «голос сокровенный» однажды позвал его в родную губернию. И это была одна из загадок жизни литератора Боборыкина. Никто из литературоведов до сих пор не может объяснить, как в череде его литературных сочинений оказались документальные очерки, объединённые в журнале «Отечественные записки» единым заголовком «Русский Шеффильд». Он сравнил с английским городком металлистов Шеффильдом окское село Павлово, где зарождался островок стале-слесарной промышленности. Мастеровые Павлова всё больше привлекали внимание писателей, газетных репортёров и специалистов из экономических журналов. Считалось, что здесь зарождались ростки промышленного капитализма. Нам хорошо известны «Павловские очерки» Владимира Галактионовича Короленко. Что удивительно, и Боборыкин, и Короленко прошлись по одним и тем же адресам, но Короленко сделал это на десятилетие позже. Видимо, так было задумано Владимиром Галактионовичем — ступать шаг в шаг с предыдущим очеркистом и видеть, как развивается промысел, ставший уже заметным не только в России. В силу своих революционных взглядов Короленко был признан советской литературой, а Боборыкину выпала судьба вечного белоэмигранта. Но, как сказал мудрец Чехов, — для изучения эпохи обе книги бесценны. Так что же всё-таки привело Петра Дмитриевича Боборыкина в Павлово? Не поверите, «воспоминания о детских годах и Нижегородской ярмарке»: «Тут-то в былое время, т. е. среди лавчонок на мосту, вы впервые натыкались на павловский товар. Непременно, бывало, в маленьком шкапчике сидит старуха, разложивши дешёвые замки и крестьянские ножи. Даже и по обоим тротуарам моста похаживали замочники, все увешанные замками. Ещё с детства врезалась мне в память типичная фигура такого разносчика. Непременно худой, с бледным лицом, несколько сутуловатый, но не в сермяжном кафтане, а в потёртой синей сибирке и картузе; через плечо у него надета точно орденская цепь из замков разного веса: и в несколько золотников, и фунтов по пяти, а за плечами, кроме того, ещё плетёная из лыка котомка, где опять замки, ножи, большие хлебные крестьянские, и несколько пачек чистого товара: перочинных ножичков, ножниц, домовых ножей». Боборыкин был признанным мастером мельчайших наблюдений, потому его павловские очерки ценны описанием работы мастеровых. Максим Горький нашёл в его книгах «богатый бытовой материал». «Замок есть всеобщая школа каждого павловского паренька, и редко-редко кто с детства приучается к другим видам мастерства — к ножу, ножницам или к кузнечному делу». Мы не будем спорить, кто есть на самом деле Пётр Дмитриевич Боборыкин — писатель или литератор. Будем просто благодарны ему за то, что он взял да и прислушался к своему «голосу сокровенному», вспомнил о своём детстве и открыл русский Шеффильд.
Чудачества и открытия
В воспоминаниях писателей, современников Петра Дмитриевича Боборыкина, написано о нём мало. Правда, фотография, которую мы воспроизводим, «говорящая». Сравните её со словами поэта Андрея Белого: «Боборыкин был лысый… но желтоусый, а не седоусый, худой и багровый; высокий, весьма подвижный, он вертел головой на тонкой изгибистой шее с такой быстротой, что казалось: отвертится; вспыхивал, вскакивал с места, руками хватаясь за кресло и снова садился». К этому можно добавить: знал Боборыкин семь языков и хорошо ориентировался в Европе. Его приятелями были Золя, Доде, Дюма-сын. Русские читатели познакомились с ними через его переводы. Согласитесь, не мог человек с фотографии что-нибудь не отчудить. И ведь не одно чудачество за ним записано в форме баек и анекдотов. Как-то он объявил себя «крестным отцом» слова «интеллигенция». Сам термин пришёл из немецкой культуры. Там он обозначал людей, которые занимались интеллектуальной деятельностью. Боборыкин же начал определять интеллигенцию как лиц «высокой умственной и этической культуры», а не просто как работников «умственного труда». По его мнению, интеллигенция в России — это чисто русский морально-этический феномен. Именно таким это слово и вернулось на Запад, где стало считаться специфически русским. Если мы сегодня произнесём имя Василий Теркин, то нам привидится образ солдата из одноимённой поэмы Александра Твардовского. А когда-то поэта упрекали чуть ли не в плагиате. За что? А за то, что имя главного героя поэмы позаимствовал у главного героя романа писателя Боборыкина. Да, был такой роман у Петра Дмитриевича. Писал он его о судьбе купца, выходца из народа, мечтавшего разбогатеть, но желательно честным путём. Василий Тёркин Твардовского появляется на страницах газеты «На страже Родины» ещё в финскую войну. Кто-то помнил и о Тёркине-купце. Твардовскому пришло несколько писем с упрёком. Он вынужден был оправдываться: «Сознаюсь, что о существовании боборыкинского романа я услыхал, когда уже значительная часть «Тёркина» была напечатана, от одного из своих старших литературных друзей. Я достал роман, прочёл его без особого интереса и продолжал свою работу. Этому совпадению имени Тёркина с именем боборыкинского героя я не придал и не придаю никакого значения. Ничего общего между ними абсолютно нет. Возможно, что кому-нибудь из нас, искавших имя персонажа для фельетонов в газете «На страже Родины», подвернулось это сочетание имени с фамилией случайно, как запавшие в память из книги Боборыкина. И то сомневаюсь: нам нужен тогда был именно Вася, а не Василий; Васей же боборыкинского героя никак и не назовёшь — это совсем иное. Словом, ни тени «заимствования» здесь не было и нет. Просто есть такая русская фамилия Тёркин, хотя мне раньше казалось, что эту фамилию мы «сконструировали», отталкиваясь от глаголов «тереть», «перетирать»… И наконец, одно из открытий Петра Дмитриевича Боборыкина. В своей книге «Китай-город» писатель приводит рецепт закусочного салата «Ерундопель». Будем считать, что он открыл нам его, и мы готовы принять его рецепт: «Это драгоценное снадобье… Икры салфеточной четверть фунта, масла прованского, уксусу, горчицы, лучку накрошить, сардинки четыре очистить, свежий огурец и пять варёных картофелин… Ерундопель — выдумка привозная, кажется из Питера, и какой-то литературный генерал его выдумал». Несмотря на изысканный ингредиент в виде «икры салфеточной», который для нас не совсем понятен, попробуем салат адаптировать под то, что есть. Картофель отвариваем, очищаем и охлаждаем. Нарезаем картошку и свежие огурцы мелкими кубиками. Филе селёдки режем на мелкие кусочки. Размер кусочков примерно соответствует размеру кубиков картошки. Измельчаем зелёный лук. Заливаем майонезом и перемешиваем. Солим по вкусу. Салат готов. Вот вам и угощение, будто в гостях побывали у литератора. И не отпустил он нас просто так, без памятного застолья. Как вам Боборыкин? По нашим понятиям — презабавный, милый человек с оригинальными особенностями. Вряд ли большинство из нас хоть что-нибудь читали из сочинённого им. Но землячество помнится. С его книг давно снято клеймо «белоэмигрантства», и они появляются в различных издательствах. Попробуем найти и почитать.
Вячеслав ФЁДОРОВ.
#газета #землянижегородская #земляк #история #неизвестнаязнаменитость #писатель