«Война – это сложная работа!»
Через пять дней после ее приезда началась война.В доме тихо. Екатерина Ивановна достает старые письма, фотографии. По всему видно, что за те годы, когда неизвестно было, как и где погиб ее муж, дивизионный комиссар Иван Васильевич Зуев, она перечитывала письма и перебирала фотографии не раз.- Это когда он в Ленинграде учился…- Видите, с генералом Рытовым снялись после вручения наград…- Это он в Испании, под Мадридом…- А вот этот снимок — перед самой войной…- Последняя его фотография с фронта…Его письма. Они приходили часто.
30 июня 1941 года
Дорогая, Катя, здравствуй!
Чувствую себя хорошо. За эти восемь дней мне пришлось пережить очень много. Никогда я еще себя так не чувствовал. Не страх и не боязнь за себя — это чепуха, а ответственность за дело.
Снова знакомая мелодия. Сижу вот сейчас под кусточком, пишу, а самолет, стерва, бомбит, да так, что земля дрожит. В общем, весело.
Обо мне, дорогая, не беспокойся, я стараюсь сделать как лучше. Ты, конечно, устраивайся там, у мамы, не на один месяц.
Если нужно, подлатай дом, что-нибудь там сделай, чтобы жить-то лучше было.
Целуй моих дорогих сынов. Юрика надо записать в школу там, пусть учится. Уверен в нашей победе.
Будь здорова, моя милая. Крепко целуй ребят, привет маме и всем.
«Это большое дело скоро не кончится…» Она уже и сама стала все понимать. Пошла в военкомат спросить, не нужно ли какой помощи. Вместе с другими эвакуированными (так они стали называться) ходила в колхоз на работу, строила дороги. Ее, жену комиссара, избрали председателем женского совета. Надо было помогать семьям воинов.
10 июля 1941 года
Милая Катюша!
Прежде всего, большущий привет всем.
Катюша, ты, дорогая, беспокоишься о моем здоровье. Я тебе искренне благодарен. Здоров, дорогая, здоров. И тебе вместе с Юрой и Вовулькой тоже желаю быть здоровыми, бодрыми, мужественными.
Дело, конечно, серьезное. Война — это сложная работа людей. Однако ты меня знаешь, к этим делам я привык. Переживал первые дни: хотел сделать лучше, это и сейчас у меня главное, а все остальное подсчитается потом… Одним словом, держусь я, моя дорогая, хорошо. Если бы вот мне удалось (это зависит не от желания, а от способностей и подготовки) делать все, что требуется от меня. Вот чего мне хочется.
Тебе, моя дорогая, советую: надо работать и, кроме того, в общественной работе участвовать больше, сколько сил хватит. Ближе стань к парторганизации, хотя ты и беспартийная.
Я, конечно, был бы очень доволен, если бы хоть несколько строк получить от тебя.
12 августа 1941 года
Дорогая Катюша!
До сих пор не дождался от тебя письма. Что-то письма долго идут. Несколько дней назад послал тебе весточку через Москву (все беспокоюсь о вас), сообщили мне оттуда, что письмо отослано. Пиши мне чаще. Ты пойми, дорогая, как мне хочется знать о вашем житье-бытье.
У меня все по-старому. Воюю. Идут очень серьезные, напряженные бои. Бьем противника, оголтело идущего на нашу землю. Достается ему основательно.
Чувствую себя хорошо. Работы, правда, хватает. Первое время основательно было похудел, теперь восстанавливается все постепенно. Как говорится, привык. Одним словом, Катюш, дела пока идут неплохо. Думаю, и дальше не подкачаю. Это о деле.
Теперь о личном. Вовку и Юрку часто вспоминаю. Хорошие ребята растут. Тебя тоже с любовью вспоминаю. Вот дела-то каковы.
Юрик пойдет учиться, помогай ему и особенно следи, чтобы он спокойнее был.
Будем надеяться на скорую встречу…
Ну, будь здорова, моя милая. Мужайся, распоряжайся, хозяйничай, работай обязательно. Целую тысячу раз ребят.
Катюша, я все облигации, в том числе и новый заем, отдал в фонд обороны, итого получилось более 10000 рублей…
Она писала ему часто, но полевая почта не успевала: слишком быстро менялись адреса. Она слушала сводки, с горечью узнавала об отходе наших войск, но каждый раз, когда приходила весточка с фронта, у нее оставалось только одно желание: работать, вытянуть детей, все перенести и дождаться его возвращения. Обязательно дождаться. С победой!
1 ноября 1941 года
Дорогой Юра, здравствуй!
Письмо твое, Юрик, получил. Большое тебе спасибо. Очень рад, что ты собираешься хорошо учиться.
Поздравляю тебя, дорогой мой, с началом учебы. Учись хорошо, больше читай и не шали. Вову не обижай.
Я живу хорошо. Фашистов побили много, но еще много надо бить, так что скоро мы с тобой не увидимся. Маму проси, пусть она тебе читает газеты о войне, о том, как наши бойцы и командиры бьют фашистов.
Вот все, мой милый сын. Желаю тебе быть здоровым и хорошо учиться.
Крепко целую, твой папа. Поцелуй за меня Вову. Пиши мне сам.
Сын пошел в школу, и прибавилось у нее хлопот. Но она не замечала этого: прибежит домой, быстро наведет порядок — и опять на работу.
На фронт отправлялись ардатовцы — парни и мужчины из окрестных сел, а с фронта приходили первые похоронки.
В дома стучалось горе.
3 октября 1941 года
Милая Катя, здравствуй!
Получил твое письмо… Спасибо, моя дорогая Катюша, я живу по-старому. Каждый день наполнен большими и ответственными делами и заботами… Дела идут в основе хорошо, но до желаемого пока не дошли. Чертовски хочется раздавить всю эту гадость. Радует, и не без основания, что мы сильно крепнем во всех отношениях.
В свободную минуту обязательно вспоминаю Володю, Юрика и, конечно, тебя. Видимо, Вовка забавный хлопец растет… С каким удовольствием я бы на него по-смотрел! Юрка, значит, более серьезную осанку приобретает! Молодец. Он, Катюша, способен понять все. Ты, наверное, кричишь на него часто? Так, что ли? Прошу этого не делать. Убеждать надо больше. Теперь это ему больше нужно. Ему, как видишь, я отдельно пишу. Это тоже с целью. Пусть думает правильно, что он теперь человек, вступивший в новый период своей жизни — школьный, и что о нем заботятся и с ним считаются уже как с фигурой.
Это ему разъясни по-настоящему, ты сделать это сможешь.
Катюша, все тяготы воспитания детей пали на тебя одну. Я тебе сочувствую, за это потом мы сообща отплатим… Прошу тебя: берегись, не относись так пренебрежительно к себе, как всегда.
Искренне тебя поздравляю с избранием вожаком женским! Работай больше — принесешь больше пользы. Все это в конечном счете будет влиять на нашу победу.
Как ты, моя милая, выглядишь? Похудела, наверное.
С большим желанием обнял бы я тебя, моего любимого друга. Ну ничего, Катюша, придет время, все это будет…
Совсем забыл, есть новость — присвоили очередное звание. Катюш, посылал я тебе письмо с фотокарточкой, получила ли ты?..
27 января 1942 года
Милая Катя, здравствуй!
Ты меня прямо очаровываешь Володькой. Я прекрасно помню его милое, умное личико. Не знаю, конечно, как он себя ведет сейчас, но я без волнения о нем не могу вспоминать. Вот молодчина! Это, можно сказать, гордость. Соскучился я о вас всех, но теперь не до личных прихотей.
По пути отвечаю на вопрос, один ли я приехал? Да, один… Здесь у меня, по существу, изменений нет, но работать тяжелее, дел больше.
Чувствую я себя хорошо. Здоров. Иногда мучает ухо, но я борюсь с ним. Очень боюсь по пустякам выйти из строя. Единственное, на что можно пожаловаться, это на некоторую общую усталость. Но в таком положении все. В этом-то и наша сила, что мы можем выносить самые трудные лишения и тяготы, которые только известны.
Я очень доволен, что наш милый Юрик и учится, и ведет себя хорошо. Мои предположения оправдались. Но вот почему он тебя не слушается? «Шумишь» ты, наверное, на него лишнего? А? Так, что ли, дорогая моя? Ну ладно, потерпи. Я тебе в этом помогу. Он будет тебя любить, и слушаться, и ценить сердечно. Ты этого, наша любимая, дорогая мамочка, достойна.
Вот и все, Катюша. Что тебе еще сказать? Соскучился о тебе чертовски.
Радуемся мы успехам Красной армии. Скоро будут очень большие и радостные новости. Чем больше эти успехи, тем быстрее придет конец врагу.
Почта работала медленно. И если долго не приходили письма, волновалась и плакала она, но верила: ничего не случится, все будет хорошо.
13 февраля 1942 года
Здравствуй, Катя!
На днях получил твои последние письма. Дней десять назад послал тебе письмо через Москву с одним товарищем, решил, что скоро дойдет. От тебя я очень много писем получил. Все декабрьские и январские… Все эти письма мне очень понравились, но они очень поздно освещают события, да и скрываешь, конечно, ты от меня многое. Однако я их очень внимательно читал, некоторые по нескольку раз. Хочется чего-то большего, чем письма, но нет этого, милая.
Я как-то писал тебе, что ты очаровала меня описаниями нашего малыша. Молодец он, умница, но что он часто «хандрит» — это плохо. Ты себе можешь представить, с каким бы я сейчас удовольствием и радостью встретил вас, моих дорогих, но нет, сейчас не это главное.
Поэтому приходится тебя просить — подробней пиши о себе, о ребятах, о самочувствии.
Пойми, моя дорогая, что наряду с большими делами и с делами страшными хочется в свободные минуты и прочитать родные слова, и посмотреть на родной почерк, узнать о жизни «потомства». Сегодня исполнилось восемь месяцев, как мы не виделись. Срок порядочный!..
Чувствую себя последнее время хорошо. Здоров. Голова только болеть иногда стала, чего со мной никогда не было. Это, видимо, от некоторого утомления. Настроение и общее состояние очень бодры…
Собралась теперь вся моя «капелла». Живем дружно… Все они у меня очень боевые — с такой «капеллой» можно и в огонь, и в воду…
Зима лютовала в тот год, заносила дороги, дома. Шли к станции обоз за обозом, и собирались на фронт парни, которые только что подросли. Вслед им плакали матери, голосили невесты.
А с фронта шло последнее его письмо.
23 февраля 1942 года
Милая Катя, здравствуй!
На этих днях получил от тебя два письма, а сегодня получил поздравительное — с праздником. Спасибо, моя дорогая, за поздравления и пожелания. Постараемся обязательно в недалеком будущем разгромить всех пробравшихся к нам коричневых фашистских зверей…
Мы здесь бьемся, война жестока, строга, вы там крепче работайте над хозяйством. С провокаторами, шептунами боритесь, пораженцев выводите на чистую воду: добивайтесь во что бы то ни стало выполнения указаний нашей партии по укреплению экономики нашей страны, крепите помощь фронту.
Чувствую я себя, Катюша, хорошо. Как и все, конечно, несколько устал, однако это, в свою очередь, и больше сил порождает, злобы к этой мрази. Одним словом, настроение, моральный дух крепкие, жизнеспособные. Готовимся к большому делу, а делаем сейчас такое же великое дело.
Катя, последнее время я тебе чаще стал писать. Мне чертовски хочется вместо писем увидеть вас, моих любимых, расцеловать и крепко-крепко, как друзей-родных, обнять, но этого сделать ведь нельзя.
Вот все, моя любимая. Очень рад за ребят. Один учится хорошо, а другой растет хорошим хлопцем. Так, значит, у него нос с горбинкой? С чем тебя и поздравляю. Глаза твои, нос мой — в общем, замечательный Володька парень. Следи за ним, береги, а воспитывать в дальнейшем будем вместе. Себя береги. Ты зря сдаешь. Все сделай для того, чтобы не расклеиваться, а то потом трудно будет восстанавливать здоровье. Это имей в виду.
Обнимаю тебя, целую. Твой Ваня…
Больше писем не было. Когда пришло извещение, ардатовский военком долго держал его у себя в столе, не решался сообщить страшную весть. Наконец пригласил Екатерину Ивановну и подал ей бумагу:
«В боях за нашу Советскую Родину член Военного совета армии, дивизионный комиссар Зуев Иван Васильевич пропал без вести…»
Комиссару не было и тридцати пяти, его вдове едва минуло тридцать…
Эти фронтовые письма дивизионного комиссара Ивана Васильевича Зуева подготовил к публикации ленинградский журналист и писатель Борис Сергеевич Гусев. Письма частично публиковались в нижегород-ской печати и остались в архиве газеты «Земля нижегородская». Борис Сергеевич прислал к ним дополнение — историю поиска комиссара Зуева, в который он включился как корреспондент газеты «Известия». Он написал о том, о чем все послевоенное время было принято молчать. Но об этом в следующем номере.
В середине 60-х годов прошлого века в деревне Коломовке Чудовского района Новгородской области в общежитии-бараке жила многодетная семья Орловых: отец, мать и девять детей — от трех до четырнадцати лет. Взрослые работали в совхозе, дети постарше — Наташа, Аня, Сережа — учились в Коломовской школе и нянчились с малышами. Жили бедно, отец пил…Летом 1965 года двенадцатилетняя Наташа, помогая родителям, пасла совхозных коров в поле близ Коломовки. Здесь проходила железная дорога Ленинград — Москва. Рядом кусты, мелколесье. И девочка часто подходила взглянуть, не приблизились ли к полотну коровы: поезда здесь ходили часто. Однажды она заметила у самой насыпи небольшой бугорок, напоминавший могильный холмик.
Наталья вспомнила: от кого-то слышала, что у железной дороги в Отечественную войну был похоронен какой-то комиссар. Кто же лежит в могиле без надписи, знают ли родные?
А вечером дома рассказала об этом старшей сестре и младшему брату. Назавтра дети стали расспрашивать у пожилых людей о могиле у насыпи. Но ничего, кроме того, что это «комиссарова могила», они не узнали.
Прошло несколько лет поисков. Вскоре после 20-летия Победы на имя Екатерины Ивановны Зуевой пришло письмо из Новгородской области. Писала Наташа Орлова.
«Дорогая Екатерина Ивановна!
Разыскать вас было нелегко. Как-то мы услышали от одной старушки, что рядом с железной дорогой находится могила комиссара. И что она заброшена. Только рабочие железной дороги окапывают ее, чтобы она не заросла травой и не сравнялась с землей. Нас с сестрой Аней это заинтересовало.
И мы, то есть моя сестренка Аня, брат Сережа, наша подруга Сима Иванова и я, решили все-таки узнать о комиссаре и разыскать его родственников. Мы стали ходить по людям, которые жили в этой местности во время войны, но никто не знал о нем ничего. Но вот однажды мы пришли к женщине, которая сама видела, как он погиб, как его предали, а потом убили.
Это было так. В 1942 году летом, примерно в июне, на 105-м километре, на перегоне между полустанками Бабино — Торфянов, работала бригада по ремонту пути. Их заставляли работать фашисты. Вдруг раздвинулись кусты, из-за кустов показался человек в военной форме. Он попросил хлеба и спросил, как пройти к нашим и не нарваться на немцев. В это время подошел бригадир Ковригин (зовут его, кажется, Николай). Увидев человека в форме командира Красной армии, спросил, что ему надо, и сказал, что сейчас принесет хлеб, а сам послал своего помощника Ивана Сейца за немцами, которые жили в казармах рядом с железной дорогой. Сейц побежал будто бы за хлебом.
Вскоре появился отряд фашистов, которых командир не ожидал. Их было человек тридцать. Они пытались схватить командира живым, но не вышло. Тогда фашисты стали обстреливать то место, где находился в кустах наш командир. Но он не хотел попасть в руки немцам ни живым, ни раненным. И когда у него осталась одна пуля, он выстрелил в себя.
Гитлеровцы вытащили его за ремень из кустов к дороге и стали обыскивать. В верхнем кармане нашли документы, которые были прострелены и в крови. Эти документы они дали прочесть переводчице, нашей русской. От нее рабочие и узнали, что зовут убитого Зуев Иван Васильевич, 1907 года рождения. Партбилет и фотокарточку, на которой была вся семья комиссара, немцы взяли себе. Ручные часы забрал фашистский прихвостень Иван Сейц, а деньги — бригадир Ковригин.
Рабочие похоронили убитого.
Вот то, что мы о нем знаем. Конечно же, все, что мы написали о Зуеве И. В., не могла рассказать одна женщина. Она назвала фамилии тех людей, которые были там, и мы ездили к ним.
Потом мы узнали, что предателя Ковригина судили, и он несколько лет сидел в тюрьме. По этому делу мы ездили в Чудово к особоуполномоченному КГБ Николаю Васильевичу Мистрову. Он, оказывается, этого предателя знает, сам его арестовывал. Тов. Мистров помог нам найти вас.
На могиле мы посадили сирень, носим цветы каждый вечер. У нас большая семья, мы пасем коров и не можем ничего сделать, ходим только вечером в девять часов. Но мы постараемся купить на могилу железный венок, может быть, и оградим. Пусть проходят поезда, и пусть видят пассажиры, что здесь похоронен герой, что он не забыт, этот смелый человек, который не побоялся застрелить самого себя, но не сдался в плен.
Мы гордимся им!
Наталья Орлова».
Я выезжал по этому письму в Чудово. Познакомился с Наташей, с Мистровым. Мы вместе побывали на могиле у насыпи. Там уже была дощечка с надписью: «Зуев Иван Васильевич, 1907-1942. Погиб за Родину».
Побывали и в сторожке Ковригина — стареющего человека с испитым лицом и спутанными волосами. Жена его работала обходчиком, а он находился на ее иждивении. Насторожился, бормотал несуразицу и отрекался. От всего…
Материал о члене Военного совета 2-й Ударной армии И. В. Зуеве и письмо Наташи Орловой вызвали поток откликов в редакцию «Известий», пришло около пяти тысяч писем. Нашлись и противники героя. В редакцию позвонил начальник Главного политического управления Советской армии генерал армии Епишев и сказал:
— Зачем вы прославляете Зуева? Если б он остался жив, мы бы его расстреляли. Он обязан был предусмотреть предательство командующего армией Власова.
Нелепое было обвинение. Достаточно сказать, что Власова на пост командующего назначил лично Сталин. Власов перешел к немцам. Зуев же, по свидетельствам очевидцев, организовал прорыв и вывел из окружения 18 тысяч солдат и офицеров. Он несколько раз возвращался на окруженную немцами территорию, собирал там солдат и выводил их пробитым коридором.
Тогдашний министр обороны маршал Советского Союза Р. Я. Малиновский занял позицию, противоположную Епишеву. Своим приказом выделил средства на строительство памятника И. В. Зуеву. И на 105-м километре железной дороги в 1967 году был открыт мемориальный комплекс.
Генерал Епишев упорно продолжал отстаивать свою позицию, и когда командование Ленинградского военного округа представило Зуева к званию Героя, Епишев задержал представление, указа так и не последовало.
А события продолжали развиваться. В «Известия» пришел знаменитый кинорежиссер-документалист Роман Кармен, рассказал, что они с Зуевым вместе служили в интербригаде, воевавшей в Испании, и что он намерен снимать фильм о своем друге. В 1966 году фильм «Смерть комиссара» был закончен, и его тут же запросил Главпур. Кармен отослал туда еще не тиражированный фильм. И тот же генерал Епишев не вернул ленту, наложив на нее запрет.
Лишь в конце 1980-х годов фильм был показан по центральному телевидению, да и то с купюрами.
А как сложилась судьба Наташи Орловой? Окончила фармацевтический техникум, вышла замуж за военного летчика, капитана Владислава Ластухина. Прошли семь счастливых лет, росли две дочери. А потом — Афганистан. И ночной звонок, и голос Наташи: «Владик погиб. Его сбили. Он катапультировался. Душманы окружили. Он отстреливался, а последнюю пулю, как Зуев, — в себя».
Борис ГУСЕВ.