Точка войны
Сделан снимок в день, когда в войне была поставлена последняя точка.
Известно место съемки — Центральный берлинский вокзал. Известна принадлежность солдат — разведчики 89-й гвардейской Белгородско-Харьковской дивизии, ушедшей на фронт, кстати, из Горького. И воевало в ней много горьковчан.
Дмитрий Иванович Чернов, зная это, попросил опубликовать снимок в областной газете, с тем чтобы поискать тех, кто на нем изображен. Записи фамилий бойцов были утеряны, но он помнил точно, что наши земляки среди знаменосцев были.
Фронтовой репортер не ошибся. Первым в ответ на публикацию снимка пришло письмо из Кулебак от В. Ф. Линева:
«Я узнал бойца, стоящего рядом с тем человеком, который держит знамя. Это Иван Егорович Лебедев. Он родился и жил в деревне Галкино Вачского района. Ушел на войну молодым, отважно дрался с врагом. После войны работал в колхозе.
К сожалению, сегодня его уже нет с нами. Сказали свое слово раны, полученные в боях. Как я выяснил, он никогда и никому не рассказывал о войне. Был исключительно скромным человеком. И только вот старая фотография поведала нам о нем. Вот куда ему довелось дойти – до самого Берлина».
А вот с другим героем снимка довелось уже встретиться. Обратите внимание на автоматчика, который стоит первым. Имя его – Николай Федорович Зинин.
— Вы помните, как был сделан этот снимок?
— Отлично помню. 2 мая 1945 года это было. В Берлине шли жаркие бои. Дрались за каждый метр мостовой, за каждую комнату в разбитых домах. Наш полк первым пробился к Центральному берлинскому вокзалу и начал его штурм. Бой шел и днем и ночью, не прерываясь. Наша задача была измотать врага, чтобы он как можно быстрее сдался.
Командир полка собрал нас, десять человек, и, скорее, не приказал, а попросил прорваться на самую верхотуру вокзала и укрепить там красное знамя. Ни в один день войны я не стрелял столько. Ствол автомата аж раскалился. Мы ползли по бетонному полу, карабкались по перекрытиям. Укреплять флаг пришлось лишь четверым. Пока мы лезли на крышу, вокзал был очищен от немцев. Тут и появился фотограф. Он хотел нас сфотографировать такими, как есть, но мы отказались. Уж очень неприглядный у нас был вид. Привели себя в порядок и только тогда уважили его просьбу.
— Как для вас началась война?
— 10 мая 1942 года я был призван на фронт. Шел мне 18-й год. Шесть месяцев учебы — и первый бой. Собственно, открытого боя не было. Воевать пришлось диверсантом, десантником, и бой для нас — это уход от преследования или прорыв к линии фронта. Тут действовать надо быстро и решительно, пока враг не сообразил что к чему.
Первый раз десантировался в составе группы из десяти человек в район Курской дуги. Нашим делом была разведка тылов врага. Мы наводили авиацию. Если бомбардировка была точной, то разведка врага догадывалась, что в их тылу есть «гости». Тут уж ноги в руки и… Тогда был первый раз ранен. Товарищи спасли меня.
Потом снова прыжки. Парашюты опускали нас в леса под Минском, в брянских лесах воевали в отряде Медведева. Расстался я с десантом в боях под Кенигсбергом после очередного ранения. Война шла на закат. Прыгать с парашютом мне врачи запретили, и стал я просто пехотинцем, сержантом, командиром отделения разведчиков. Войну заканчивал в 89-й стрелковой дивизии.
— В пехоте полегче было, чем в десанте?
— Трудностей везде хватало, но в пехоте хоть видно, кто справа, кто слева. В десанте самое страшное — первым открыть огонь. Иногда нужно было вызвать огонь на себя, чтобы другие ушли. Мы для того оказались в тылу врага, чтобы задание выполнить, и тут ни с чем не посчитаешься, даже с потерей собственной жизни. Но враг знал, что дешево он ее у десантника не получит.
Однажды мне пришлось дня три водить за собой группу преследования. Все огневые столкновения удачно складывались, ни царапины. А тут смотрю, от меня отстали. Когда вышел к месту встречи со своими, понял, что преследователи приняли меня за одиночного разведчика и пропустили диверсионную группу, которая дело сделала. Думаю, раззявы свое сполна получили.
— Бойцов с этой фотографии помните?
— Когда закончилась война, мы отчаянно фотографировались. Дарили друг другу снимки. Обещали приезжать в гости. Думали, что все трудное для нас позади и начнется счастливая, легкая, даже разгульная жизнь. Но такого не было. Только лет через двадцать после войны поняли, что потихоньку утихла горечь потерь и жизнь вроде бы стала налаживаться. Дети подросли. Мы стали показывать им фронтовые фотографии. И тут до меня дошло, что на детский вопрос «А это кто?» я ответить не могу. Забыл. Стыдно стало. Осторожно с фронтовиками поделился своим «открытием», думал, у меня одного так, а оказалось, у всех. Послевоенные заботы все стерли. У меня ведь есть фотографии бойцов, что изображены на фронтовом снимке. Я перевернул их, а на обратной стороне пусто. Не записал фамилии, помнил-то их хорошо. Но вот того парня с автоматом, что стоит позади меня, помню. Его фамилия Лащук. Он откуда-то из Подмосковья. Хороший солдат был, отважный, дерзкий, сильный. Я его сразу приметил, когда десантником был, еще тогда подумал: вот бы в нашу группу его. Надежный парень. В бою не терялся. Пока мы карабкались вверх на крышу вокзала, он все огневые точки «гасил». Реакция мгновенная. Короткая очередь, и все…
Тот, что с флагом, – старший группы, по званию старшина. Шестерых раненых и погибших я не знал вовсе. Они были из других рот.
— Наградили вас?
— Мне вручили орден Славы II степени. Буквально через два дня это было. Одному вручали, перед строем. Нас вместе больше не собирали. Да мы не придавали этому эпизоду войны большого значения. В те дни на многих зданиях алели красные знамена. С одной стороны, они были символами победы, а с другой — ими просто отмечали взятые и очищенные от врага здания. В городе такая путаница была: где мы, где враг, не поймешь. Так по красным знаменам, флагам и флажкам шли к центру Берлина, к общей Победе.