У беды свой счет
Возвращались мы из дальней командировки. Ехали по ухабистым дорогам, вымотались. Даже не говорили, опасно было – язык прикусишь.-Тут недалеко деревня Сапун. Там тетка моя живет. Может, заедем, передохнем, молочка попьем! – робко предложил коллега, на что мы сразу и безоговорочно согласились.Машина наша к деревне не добралась, и мы ее оставили на границе поля, в пределах видимости, а сами пошли по раскисшей от дождей, но скрепленной стерней земле.
Тетка коллеги жила одна на самом угоре, и из окна ее одинокого дома, как из капитанской рубки, была видна излучина Оки.
Познакомились, женщину звали Анна Петровна Камнева. Она вдруг куда-то исчезла и появилась уже с банкой огурцов и бутылкой редкого в те годы самогона, за который и наказать могли. Из печи на стол выметнулась теплая картошка. За ней кусок пирога с капустой, моченые яблоки, вареные яички, кастрюлька с малиной, кринка прохладненького молока со сметанной пенкой… Нехитрый деревенский стол был готов мгновенно, еще до того, как мы умылись с дороги. И тут Анна Петровна сказала слова, от которых стало не по себе.
— Отпейте самогоночки да поговорите меж собой. Пусть этот дом мужской говор послушает. С самой войны ведь не слышал…
* * *
Анна Петровна Камнева в деревне Сапун Вачского района была непростым человеком. Она здесь «руки ломала» еще на помещика.
— Придешь, бывало, постучишь руками о спинку кровати, а руки ничего не чувствуют, одеревенели.
— Это как? – обычно перебивали рассказ Анны Петровны пришедшие послушать ее школьники.
Недопонимали они многого из прошлой жизни, да, может, и ни к чему им. А что с ней было, то быльем затянуло. Вот «нонешние» награды показать – это можно.
Вот грамотка с войны – «за стахановский труд и успешную работу по развитию животноводства в 1941-1945 годах».
Помнится, как зимой 43-го все это животноводство колхоз разом чуть не сгубил. Без мужиков в деревнях в ветхость колодцы пришли. Вода в них померзла. Для себя ладно, снег топили, а скотина на фермах… Пруд в ту зиму полностью вычерпали, лед таскали, коров на речку гоняли, а оттуда по угору на веревках тащили. Сколько девичьих слез тот угор впитал…
Не поверите, но про нее сам Сталин речь сказал:
«Если на третьем году войны наша армия не испытывает недостатка в продовольствии… то в этом сказывается жизнестойкость колхозного строя, патриотизм колхозного крестьянства».
Разве это не о ней? А почему без фамилии, так он мудрый, чтобы других не обидеть.
Вот медаль «За доблестный труд в Великой Отечественной войне». В картоночке, что к медали прилагалась, ее фамилия. Еще медаль — к тридцатилетию Победы вручили… Лежат награды под рамочками с семейными фотографиями. Ждут очередной экскурсии школьников. Ребятня про нее сочинения пишет. Она для них пример жизни. Только Анна Петровна горестно думает, чтобы не дай-то бог у этих глазастых сложилась жизнь как у нее. Это она потом поплачет, когда шумная ватага дом покинет. А пока:
— Пейте молочко, пейте! – приговаривает она каждый раз и добавляет: – Я хоть на вас нагляжусь.
* * *
До замужества Анна Петровна Камнева была Кручининой. Словно судьба фамилией метку поставила на всю ее жизнь. А как все счастливо начиналось. Муж Иван ей попался справный — «трудовик да заботник». Вон его фотография среди прочих в форме солдата Первой мировой войны. Бравый солдат был. Только о прошлых его военных делах школьники не спрашивали. Поминать ту войну было не принято, и все его геройские дела на фронте остались навсегда неизвестными. Страна писала свою историю с чистого листа.
Дети в семье Камневых стали появляться один за другим: первой была дочка Женечка, за ней появился Коленька, дальше Петенька и Ванечка. Ой как нравилось ей смотреть, как они растут.
И забылось Анне Петровне, что родилась она Кручининой. Но время напомнило…
* * *
Подсевший к нам за стол гость – бригадир Сапуновской бригады Михаил Александрович Лошкарев, оказавшийся к тому же майором запаса, прошедший с боями от Сталинграда до Германии и награжденный двумя орденами Красного Знамени, — не мог не проявить «бдительность» и не поинтересоваться, чья это машина на задах в «сапуновскую грязюку» уперлась.
А в мужском разговоре лишних не бывает. На столе появилась черёдная рюмочка, и Михаил Александрович со вздохом спросил:
— О войне говорить будем?
— Немного, Михаил Александрович.
— Хорошо, скажу не совсем о войне. В 43-м послали меня с фронта в Горький получать зенитки. Разрешили и домой заглянуть. Приехал я в Сапун. Здесь два мужика было. Один без руки с фронта вернулся, а другого по причине слабоумия на войну не взяли. И все… Трава в рост. Яблони корявые, неухоженные стоят. Колодцы покосились. У ребятишек глаза голодные. Я своим офицерскую пайку нес, так понял, что стыдобушка мне будет, если ее детишкам не раздам. Угощение им устроили. Все стоим и плачем. У меня ком в горло бьет. Думаю, эх, солдатики, нам бы это тыловое горюшко посмотреть, так мы бы мигом с войной сладили. Застоялись мы что-то на фронте. Не поверите, после этой поездки, кажется, резвее зашагали.
* * *
Она гладила белье, когда через открытое окно сквозь кусты черемухи донесся крик сына:
— Мама, война!
Сердце замерло, ноги сделались ватными. На белой скатерти на долгие годы так и осталась желтая отметина от утюга. Заголосили по всей деревне бабы. К вечеру военный в форме привез парням военкоматовские повестки. Тут дело дошло до гармони. Утром еще никто ничегошеньки не знал, а вечером – проводы.
И почувствовала она, что в этой войне не миновать ей большого горя. Кручинина все же…
* * *
Муж перед самой войной умер. Он будто сигнал дал… Старшая Женя подалась в город, там набирали медсестер в госпитали. Выписали ей путевку, проводили с напутствиями. Сын Николай зачастил в райцентр. Раньше он, когда уезжал в Горький, всегда возвращался с красками и кисточками. Любил рисовать. Все старые клеенки в дело пустил. Осталась от него маленькая картиночка – весенний вид угористой деревни с частоколом березок.
Добился он поездками своего – добровольцем взяли в военную школу. Отписал в конце 41-го, что учится на десантника и никак не дождется, когда пошлют в бой. Она и не ведала, кто такой десантник…
А в Сапуне его сверстники уже таять начали. Заголосили в избе Ольги Лышиной. Она проводила на фронт пятерых сыновей. Каждый год война отнимала у нее по сыну. Вернулся только пятый, весь седой в двадцать-то с небольшим лет.
Не проходило и дня, чтобы в какой-нибудь избе не голосили.
Второе письмо, которое она получила от сына, было до обидного коротким:
«Вылетаем на задание. За родину, за тебя, мама». И больше ни весточки. Лишь казенная бумага сообщила: «Пропал без вести». Так как же пропал-то, если был? Она так этого и не смогла понять.
* * *
А беда в ее семье не на шутку разгулялась. Ей и удержу уже не было. Женечка умерла в городе – заболела чахоткой. Ванечку бы с Петенькой на земле удержать, так ни одеть не во что, ни накормить нечем. Зимой сорок второго кто-то вспомнил, что на околице деревни год назад провалилось, сгнив, картофелехранилище, в котором должна быть картошка. Разгребли снег, разрыли яму. Да, картошка действительно была, вернее, что от нее осталось – липкое месиво. Набирали его в корзины, кринки. Дома промывали эту жижу и пекли лепешки.
Не уберегла она детишек… Простыли оба, и Ванечка, и Петенька… Один за другим и ушли…
* * *
Вот и все, осталась она на земле одна. Было ли у нее счастье? Да что из того, что было. Где оно? Верилось еще в сына, в казенную недоговоренность – «пропал без вести». Фронтовики ей говорили:
— Уймись, Анна, погиб он смертью героя, только этого никто не видел. Знаем мы, как это бывает. Поверь.
Верила, но письма писала. Ответы приходили одинаковые: «Сведений не имеется».
Однажды ей посоветовали обратиться к писателю Сергею Сергеевичу Смирнову, который вел на телевидении передачи о неизвестных солдатах. Долго не было ответа. Наконец пришло известие: мол, смотри телепередачу такого-то числа и в такое-то время.
— Вот я и посмотрела. Под городом Вязьмой это было. Наши сбросили десант. Зима была, снегу много. Они спускаются на парашютах, а на них танки, танки… Их прямо в воздухе постреляли. И Коленька мой там был.
* * *
Тихо стучат на стене ходики. Так с войны и стучат, хоть какой-то жизнью наполняя ее одиночество. А вся ее жизнь в прошлом, в рамочке с фотографиями. А под рамочкой грамотки за пылкий колхозный труд во все годы ее жизни. Они дожидаются очередной стайки школьников, которым дадут задание искать жизненный пример…
Колхозный бригадир проводил нас до машины. Мы последний раз взглянули на увалистую деревеньку Сапун в две улицы, помахали рукой Анне Петровне и уже в машине записали последнюю фразу, сказанную колхозным бригадиром:
«В деревне Сапун до войны было 62 двора. Во время войны в деревню пришло 75 похоронок… Вот такой счет у беды…»
Рассказ о деревне Сапун
Здесь тихое место такое!
Лишь вскрикнет буксирчикхрипун.
Спокойно стоит над Окою
Простая деревня Сапун.
В садах разметались деревья,
И тень под ветвями густа.
Я знаю, что в этой деревне
Стоит тишина неспроста.
Сюда мы попали случайно.
Был бабьего лета канун.
Нас яблочным духом
встречала
Простая деревня Сапун.
Ветвистые яблони в силе,
К земле наклонились плоды.
«Скажите, когда посадили
Прекрасные эти сады?»
Старуха окинула взглядом,
Мол, взялся откуда таков?
«Сады развели в сорок пятом,
Чтоб так помянуть мужиков…»
…Травою, как ворсом шинели,
Ладони кололо мои.
Мы сладкие яблоки ели,
Мы горькие речи вели.
Печальным, как песня трехрядки,
Был бабьего лета канун…
Когда мне придется несладко,
Приеду в деревню Сапун.
Там август тенета разбросил,
Там яблоки млеют в траве.
Зайду обязательно в гости
К знакомой старухе – вдове.
Стакан подниму за Победу!
Прохладное яблоко съем.
И наши житейские беды
Пустячными станут совсем.
Как вы уже догадались, эти стихи нижегородский поэт Сергей Карасев написал после нашего визита в Сапун. Когда действительно становится плоховато на душе, эти строчки помогают. Проверено, и не раз.