ИСПЫТАТЕЛИ. Нулевой отряд…

Валерий ШАРОВ, Борис КАРПОВ

Люком по голове
…Шел двенадцатый час полета космического корабля с экипажем из двух человек: командира Юрия Шкуратова и бортинженера Михаила Новикова. Их ждала стыковка со станцией, а затем напряженная двухмесячная работа на борту. Однако прежде надо было перейти из спускаемого аппарата в бытовой отсек корабля, чтобы сходить в туалет, попить воды, подкрепиться, если кто-то сильно проголодался.
Все действия в полете строго регламентированы. Люк в бытовой отсек должен открывать бортинженер. Поэтому Михаил взялся за свое дело. После двенадцати часов полета он изрядно взмок в скафандре, пот заливал глаза, и бортинженер снял с головы шлемофон, чтобы немного проветриться.
Люк, однако, не поддался первым его усилиям. Новиков доложил о ситуации командиру и, устроившись поудобнее в тесном пространстве, дернул неподдающийся люк на себя, приложив все силы. Вместо плавного отхода от переходного створа металлическая махина резко соскочила с места и с огромной силой ударила бортинженера по голове. Видимо, между атмосферами корабля и бытового отсека образовался некоторый перепад давления — он и выбросил его после освобождения всех креплений.
Сильный и внезапный, как выстрел, удар люка не только прилично оглушил человека, но и рассек ему кожу на ничем не защищенной голове. Моментально пошла кровь, и уже она, а не пот начала заливать глаза, лицо.
Что делать? Доложить на Землю о случившемся, как требует строгая инструкция? Но там могут потребовать экстренного возвращения. Это значит прекратить полет, к которому готовились полгода.
— Юра, давай все, что есть из обвязочного материала, — обратился бортинженер к взволнованному командиру, — буду кровь останавливать.
А сам быстренько повернулся спиной к направленной на него видеокамере. И Юра Шкуратов, тоже закрываясь от второй камеры, начал спешно рвать салфетки из мочеприемника автономной санитарной установки — там самый лучший обвязочный материал для остановки крови — и передавать их напарнику.
Тем временем «Земля» запрашивает: «Открыли люк?»
Что-то придумали на ходу, и там вроде поверили. Надолго ли?
— Давай поднимайся в бытовой отсек, — приказал командир, когда кровь удалось немного остановить.
А бортинженер не может — такая навалилась на него слабость, головокружение после удара. Они, конечно же, не стали ничего сообщать о случившемся и блестяще выполнили всю намеченную программу…
Не пытайтесь что-либо узнать об этом происшествии — ничего не найдете! Потому что, строго говоря, ни полета того, ни космонавтов таких не было.
Только вот люди эти, выполнявшие полную программу двухмесячного полета, были! А название этим людям особое — космические испытатели!
А когда через два месяца экипаж покидал станцию-барокамеру, Михаил аккуратно и тихо собрал все салфетки с запекшейся кровью и запихал их поглубже в маленькую личную сумку. И никто не узнал о случившемся с ними ЧП.

Сквозь жару и мороз
Потребность в испытателях появилась сразу, как только начались пилотируемые полеты в космос. Перегрузки и невесомость, перегревы и охлаждения, нештатные посадки в снег, море, пустыню… На ком-то надо было все это отрабатывать.
Так, практически одновременно с эрой космических героев, началась эра космических испытателей. Многие из них не просто прошли через запредельные для человека нагрузки, но, без преувеличения, побывали на границе жизни и смерти.
Например, в 70-е и 80-е годы прошлого века будущим инструкторам по невесомости и парашютной подготовке Виктору Реню и Михаилу Новикову, а тогда бортовым инженерам-испытателям, офицерам Советской армии, время от времени предлагали поучаствовать в не свойственных им по роду основной занимаемой должности экспериментах. Трое суток летом в пустыне с ограниченным запасом воды; трое суток зимой за полярным кругом с минимальным количеством одежды. И трое суток летом в спускаемом космическом аппарате в акватории моря.
То был не приказ, а только предложение стать универсальными испытателями в самом широком смысле этого понятия. Обещали и неплохое вознаграждение, но об этом чуть позже. Они могли отказаться, но соглашались.
Вот, например, как протекало испытание по выживанию в туркестанской пустыне в июле 1983 года. Сначала испытуемые проходили так называемую иммерсию — суточное вылеживание в бассейне в специально предназначенном для спасения на море надувном костюме «Форель» в полупогруженном состоянии. Это чтобы подвести их состояние к тому, какое наступает у человека после семисуточного космического полета в условиях невесомости. Этакое зависание в воде в положении приподнятых у поверхности ног, головы с плечевым поясом и проваленного вниз таза, из-за чего легкие все время сдавливаются. И все это — в открытом бассейне, над которым хотя и сделали навес из парашютной ткани, но ультрафиолетовые лучи все равно проходят, а температура воздуха днем +45 градусов по Цельсию!.. Через 24 часа испытателей вынимают, переодевают и на трое суток забрасывают для выживания в пустыню. Тут уже можно ходить, строить укрытие из того же парашютного материала и пользоваться минимальным набором спасательных средств. На трое суток — два литра воды. Температура песка днем достигает +60! Мало не покажется.

— Hа что шли, мы представляли только теоретически, — вспоминает Михаил Викторович Новиков. — Что такое песок с температурой +60 градусов? Hа него наступить практически невозможно. Кожа на ступнях горела даже в обуви. Именно в пустыне я яснее всего ощутил, где проходит грань между жизнью и смертью. Вода давно закончилась, организм обезвожен так, что лопается кожа. Время остановилось. Закрываешь глаза, кажется, что ты уже час так лежишь, а прошло всего 10 секунд. У кого-то начинались галлюцинации, истерики. Люди чуть с ума не сходили. Один наш товарищ украл ночью воду и выпил все запасы. Пришлось прервать эксперимент.

Для сравнения скажем, что будущим космонавтам предлагаются всего сутки для проверки выживаемости в пустыне. Без всякой предварительной иммерсии с куда более полным набором спасательных средств и существенно большим количеством воды — более полутора литров на человека в сутки.
Еще тяжелее пришлось испытателям в февральской тундре. Сначала та же суточная иммерсия в бассейне. Затем их вытаскивали из теплой (+34 градуса) воды, высушивали, обклеивали датчиками и на несколько суток помещали в суровые зимние условия. Но тут обнаружилось, что их, мягко говоря, ввели в заблуждение с условиями эксперимента. Сказали: «После иммерсии надо будет просто погулять по тундре», и никто не разъяснил, что это будет за испытание. «Просто погулять» свелось к таким жесточайшим условиям, при которых еще неизвестно, останешься ли жив. Температура воздуха за -40. На голове только спортивная шапочка, а на теле лишь два теплозащитных (считай, спортивных) костюма. На таком-то морозе! Но это еще не все.
Условия эксперимента требовали, чтобы в течение суток люди не могли находиться в построенном из снега самодельном иглу более четырех часов. Нельзя ничего жечь, чтобы обогреться или вскипятить воду. Из еды только сублимированные продукты из одного носимого аварийного запаса (НАЗ) на трое суток. Обычно же космонавтам в такое испытание дают по одному НАЗу на сутки.
Впрочем, когда Виктор Рень сунул какой-то съедобный кубик в рот, тот не растаял, как ожидал человек, а напрочь примерз к небу. В иглу было так холодно, что, даже тесно прижавшись друг к другу и завернувшись в полотно парашюта, испытатели не могли провести там более пяти минут — от жуткого холода выскакивали из снежного укрытия, как пробки, и «прогуливались» по тундре. Из дежурной будки, где в тепле сидели наблюдавшие за экспериментом врачи и спасатели, время от времени кое-кто выходил — тоже прогуляться, ноги размять. Так за двадцать минут такой прогулки, в унтах, меховых куртках, штанах, перчатках и шапках, они отмораживали себе носы, уши, брови, пальцы.
— Я понимаю, смысл подобных опытов в том, — рассказывал об  эксперименте инструктор по прыжкам с парашютом и невесомости Михаил Новиков, — чтобы испытать не технику, а найти предел человеческих возможностей. Если температура тела понижалась до 35,5 градуса, эксперимент прекращался. Для контроля каждому в анальное отверстие вставлялся термодатчик длиной 25 сантиметров и толщиной с палец. Сначала вроде ерунда: просто очень непривычно ощущать в теле, неудобно ходить, потому что нужно придерживать рукой. А потом появляется ощущение, будто в тебя вонзили кол и его оттуда уже вообще никак не вытащишь. На сильном морозе прорезиненная и герметичная «Форель» замерзала изнутри от осевшего на стенки и тут же замерзшего конденсата и… лопалась пополам.
— В итоге ты ходишь по тундре, как голый, — дополнил его рассказ Виктор Рень. — Будто ветер обдувает обнаженное тело, а ты такой совсем бестелесный, и он идет через тебя, как через сетку. Только мозг еще работает, отмечая порой: «Так, ноги: палец уже замерз… Ну ладно, похожу побыстрее…»
Следует сказать, что такое «выживание» очень сильно отличалось от выживания готовящихся к полету космонавтов. Последние имеют и более комфортное оснащение, и чуть ли не половину времени  проводят в постепенно остывающем спускаемом космическом аппарате. Пьют горячий кофе. После завершения двухсуточного выживания долго отходят от него в бане и теплой гостинице, а потом едут домой. Испытатели же через три дня после первого полуторасуточного эксперимента, немного отогревшись и содрав с себя отмороженную кожу, шли на новый — все то же самое, только на этот раз надо было продержаться трое суток. При этом еще получали какие-то таблетки, которые, по предположению врачей, могли повысить границу переносимости экстремальных условий. И никто не знал, у кого настоящее лекарство, а у кого пустышка.
— Самое светлое, радостное ощущение от того эксперимента, — вспоминает Виктор Рень, — увиденное мной впервые в жизни северное сияние. Красота неописуемая! А самое тяжелое — это когда от нас забирали почти неживого солдатика, который был третьим в аналогичном экипаже и сидел, как настоящий подопытный кролик, все трое суток. Он отморозил руки, ноги, уши, щеки и нос. Я тогда впервые видел человека в таком состоянии, когда он не реагировал ни на какие обращения. Его в таком виде от нас и увезли, и я не знаю, что с ним потом стало, как не знаю даже его имени…

Кошмарный эксперимент
Несколько лет спустя врачи в Звездном городке, узнав о подобных испытаниях, искренне удивлялись: «Да вы что, ребята, головой ударились — на такое пошли?! Это же как подписание смертного приговора!»
Но, как выяснилось, то был не предел. Одно из самых кошмарных испытаний ждало их на Черном море. Летом 1984 года им предстояли два эксперимента.
Сначала — традиционные сутки иммерсии. Иммерсия проходила в бассейне, расположенном на палубе специального спасательного корабля «Сиваш». Со стороны Турции в борт судна била мощная плоская волна, и его так раскачивало, что вода из палубного бассейна емкостью 70 тонн постоянно выплескивалась. Его шесть раз приходилось по новой заполнять в течение этих суток. Испытателей, находившихся на поверхности воды, подбрасывало на три с лишним метра, и они едва не доставали головами до погрузочно-разгрузочной балки, расположенной над бассейном.
— В итоге, — вспоминает то выдающееся испытание Виктор Рень, — мы не только не расслабились, как положено во время иммерсии, а, наоборот, страшно устали.
После этой жуткой иммерсии доктора еще провели каждому участнику эксперимента так называемую ортопробу. Испытатель стоит неподвижно с нестандартным отклонением назад, а у него производят постоянный замер артериального давления, и когда у кого-нибудь верхнее и нижнее давление сравниваются, этот человек переходит из нормального состояния в эйфорийное, теряет сознание и падает.
Вслед за этим их, быстренько приодев, как положено по программе, тут же отправляли в спускаемый космический аппарат, который швыряло на море, подобно пинг-понговому мячику во время игры. А там — очередной внеплановый сюрприз.
Во время прохождения испытателями иммерсии этот аппарат на короткое время предоставляли членам отряда космонавтов, проходившим одновременно с ними морскую подготовку. Так всего за два часа их там так укачало, что никто не избежал тошноты. Отмыть все труднодоступные в капсуле запачканные места практически невозможно, и испытатели должны были войти в него после такой кошмарной иммерсии!
Трое суток первого эксперимента прошли по намеченному для испытаний графику. В тяжелейших условиях, когда температура воздуха в спускаемом аппарате достигала +38 градусов, влажность — 100 процентов, плюс волнение моря. Из трех НАЗов, выданных на троих на трое суток испытаний, не был полностью использован ни один, поскольку постоянное поддавливание изнутри организма, которое преследовало практически всех участников эксперимента, аппетита, мягко говоря, не прибавляло. Наоборот, у некоторых на-гора выдавались последние запасы желудочного сока и желчи. По окончании эксперимента его участники в костюмах «Форель» покинули спускаемый аппарат через люк прямо на воду. Там их «спасли» специалисты, обеспечивающие безопасность, поиск и спасание, подняли на борт спасательного судна. Где, как и до начала эксперимента, медики провели ортопробу, в процессе которой два участника из трех перешли грань эйфорийного состояния и потеряли сознание.
Второй морской эксперимент начался для испытателей с тяжелейшего ожидания кошмарной иммерсии, но волнение в эти сутки было небольшим, и все прошло нормально. Зато в спускаемом аппарате им снова преподнесли сюрприз. Один из проходивших морские тренировки космонавтов решил остаться в нем еще на сутки — дополнительно проверить себя на прочность. И вот на исходе этих суток, когда при волнении в три балла испытатели впервые задремали, произошло непредвиденное. Их коллега по выживанию вдруг, спросонья наверное, взял да и… помочился прямехонько на работающий вентилятор, который равномерным слоем распределил жидкость по участникам эксперимента, находившимся в аппарате. А в нем +38 градусов и влажность 100 процентов!.. Когда по завершении эксперимента испытатели покидали спускаемый аппарат, от них пахло как из привокзального туалета.
Виктор Рень не стал более подробно рассказывать о тех дважды по трое морских сутках в космическом аппарате. Просто лаконично и спокойно сказал: «Это были самые страшные эксперименты в моей жизни».
Чего ради шли эти люди на подобные муки? Ведь ни космический полет, ни всеобщая слава за этакие геройства им не светили.
За описанный выше эксперимент по выживанию в море участники заработали от 70 до 200 рублей, в зависимости от времени, проведенного в аппарате. Гражданские «подопытные» получили более пятнадцати тысяч рублей каждый! Автомобиль «Волга» тогда стоил девять тысяч.
— Но тогда чего же ради? — не переставал я задавать себе и им этот вопрос.
— Вся наша космонавтика была овеяна красивыми легендами, — задумчиво и очень лирично начал Михаил Новиков. — И хотелось внести свою маленькую частичку в большое дело…
За двадцать с небольшим лет Рень выполнил около 1500, а Новиков — около 1300 экспериментальных прыжков с парашютом. Более 400 часов провели они под водой, принимая участие в различных испытаниях с использованием специального снаряжения и скафандров. Виктор Рень выполнил более 900 полетов с общим временем пребывания в условиях перегрузок свыше пяти суток, а в невесомости — свыше трех суток. Михаил Новиков — более 800 таких полетов. Это абсолютные рекорды в нашей стране и, возможно, на планете.
Но в космос они не полетели — не космонавты!
В 1981 году Михаил Новиков и Виктор Рень написали рапорт начальнику ЦПК Георгию Береговому с просьбой допустить их к космическому полету.
— Вы что, с ума сошли? Я не знаю, что с готовыми космонавтами делать, а тут вы еще… — возмутился Георгий Тимофеевич.
После этих слов Береговой порвал рапорта на глазах испытателей: “Идите работать, как работали”. С тех пор Виктор и Михаил навсегда похоронили мечту о космосе…

Это поболее, чем космос…
Не полетел в космос и Евгений Александрович Кирюшин, но за работы, связанные с полетами, стал Героем России, правда, совсем недавно…
Расскажем вкратце о сермяжной жизни самарского паренька, которому всемирно известные советские космонавты не раз говорили: «Спасибо, Женя!»
…В 1968-м на срочной службе он попал в учебную часть ВВС. Радовался безмерно, потому как намерен был в дальнейшем поступить в военное училище и стать летчиком. Медкомиссии — в военкомате, в части — дело привычное: Родине нужны здоровые солдаты. Рядовой Евгений Кирюшин был именно таким. Но когда к ним нагрянула комиссия из Москвы (в числе гостей он впервые в жизни увидел генерала, сразу столько полковников да еще и женщину-майора!), новобранцы меж собой зашушукались: «В какую-то секретную часть отбирают…» Слово «космос» в солдатских пересудах тоже фигурировало — тогда космосом бредили-болели миллионы молодых людей, советская космонавтика небезуспешно боролась за первенство с американцами. В том самом 68-м все искренне горевали, когда погиб наш легендарный Юрий Гагарин.
Тем новобранцам, кого отобрали, сообщили немного: едете в Москву, в «другую часть, связанную с авиатехникой». Попав в столицу, Евгений первое время пребывал в какой-то эйфории: зачарованно смотрел на величественное здание МГУ на Ленинских горах, с волнением и любопытством окунался в бронзово-мраморное великолепие метро… Служба тоже виделась поначалу в радужных красках: солдаты-срочники ходили здесь в красивом «пэша», а не в обычной «хэбэшке», вместо кирзачей офицерские хромовые сапоги, никакой шагистики — распорядок дня на самодисциплине. Столовая словно кафе, и меню в сравнении с учебкой роскошное. Скоро они поняли, что их часть-институт занимается чем-то космическим. А когда Евгений увидел в столовой космонавта Валерия Быковского — невысокого роста, в летной куртке, совсем простого, непохожего на киношно-плакатного, то понял, что космос где-то совсем рядом…
Но отличная кормежка и легкие хромачи — это дело десятое. В первые же дни после всевозможных обследований, анализов, тестов их осталось раза в три меньше, чем приехало из-под Винницы. И работа началась интересная и тяжелая. Всю серьезность той работы ощущало пока лишь их здоровье. Потом они, молодые парни без высшего образования и специальных знаний, стали осознавать, что делают нечто архиважное, архинужное и архисложное, чтобы страна скорее осваивала космос, чтобы летчики-космонавты были подготовлены и, что важнее, защищены от всяких непредвиденных ситуаций, угрожающих здоровью и жизни.
Месяца через два-три испытатели заработали, лучше сказать, испытателей задействовали на всю катушку. Начинали с центрифуги. Любой сюжет о предполетной подготовке летчиков и космонавтов включает кадры вертящейся кабины. Их первым испытанием было вращение до достижения четырехкратной перегрузки — 4g. Потом, после отдыха, дали 12g, в то время как на восьми-девяти у многих начинались серьезные вестибулярные отклонения. А были и те, кто пробовал 20-кратную перегрузку. Длилось это секунды, но в те секунды человек мог стать инвалидом. И становились — не в секунды, но в ходе какого-то эксперимента. Они должны были взлетать на катапульте, сутками оставаться в зимнем лесу в тех первых, еще не обогреваемых скафандрах… Когда окончилась срочная служба, он решил остаться в Институте медико-биологических проблем. Слова «испытатель» в его трудовой книжке нет. Их не просто секретили — делали вид, что их у нас вовсе нет.
Удачно войти в эксперимент, провести его до конца (часто это было — сколько выдержишь-вытерпишь-сможешь) и восстановиться после него для очередной работы, то есть, по их выражению, «выйти в ноль». «Кажется, я не выйду в ноль» — эта фраза, сказанная лишь самым близким друзьям, означала приговор самому себе…
Это теперь Евгений Александрович рассуждает устало-удовлетворенно и свысока о тех секундах, и он, как никто другой, имеет на то полное право, поскольку каждую из тех секунд прожил многократно: сегодня в любую из 500 секунд пуска, взлета, что бы ни случилось, людей можно спасти. Тогда, в 1970-х, мало что знали, мало что говорили. Трагедия с Добровольским, Пацаевым, Волковым в 1971 году поставила перед испытателями новые задачи, в первую очередь связанные с разгерметизацией. Эксперименты усложнялись. Для них, испытателей, это означало: возрастала опасность. В мгновения из барокамеры высасывался весь воздух. В те же мгновения должна была включиться вся система скафандра. А если… Тогда кровь могла вскипеть… Героический экипаж «Союза-11» погиб, проведя в космосе 49 суток. Последствия разгерметизации были уже известны. А как исследовать изменения, произошедшие за то время, что люди провели в невесомости? На эксперимент пошли Евгений Кирюшин со своим другом и единомышленником Сергеем Нефедовым (Героями России они станут в один день, спустя четверть века после описываемых событий). Гипокинезия — это когда лежишь головой вниз под углом в шесть градусов. Иммерсия — лежание в воде завернутым в специальную ткань, чтобы не отслоилась кожа, — тоже имитация невесомости. Тяжело в таком состоянии пробыть час. А если дни, недели? У Кирюшина такой эксперимент продолжался… два месяца. При этом они ведь не были бессловесными подопытными существами — они выполняли заданные наблюдения и исследования, фиксировали собственное состояние и ощущения. До эксперимента, в ходе него и после — десятки анализов. И не только измерение давления и взятие крови «из пальчика». Пальцы были исколоты все. Это все семечки. У них брали пробы мышечной ткани и костного мозга, делали прямое зондирование сердца, давали неведомые «таблеточки»…
Они были первопроходцами в самом прямом смысле этого слова. Аварийные ситуации создавались самые разные. В паре с тем же Нефедовым «ходили» (это их словечко) на эксперимент с СО2  — углекислотой. Известно, что если на подводной лодке ее процент достигает 3,2, то экипаж считается погибшим. Кирюшин с Нефедовым прошли 3,5 процента, потом 4, потом 4,7… У Евгения пошла носом кровь, Сергей еще хорохорился, но тоже… А ведь надо еще работать: выполнять какие-то упражнения, тесты, заполнять журналы. Кирюшин — Нефедову: «Серега, по-моему, предел…» Тот: «Потерпи немножко!» А сам уже еле-еле… 5 процентов углекислоты! Уже откровенно удивленно люди в белых халатах разглядывают в иллюминатор «этих чудиков»: гляньте-ка, уже 5,2 процента, 5,3, а они еще живы, еще работают!..
Первые сутки — как полжизни, по психологическому восприятию. Часа в 3-4 ночи Евгений говорит себе: «Все! Хватит! Я устал! Я больше не могу! И не хочу!» Это какое-то подсознательное состояние. Потом часик-полтора в полузабытьи, в полудреме. И вдруг в 6 утра легче стало. Процент убрали? Нет, приборы показывают все то же. А там, «за бортом», бригада человек в тридцать «шпарит» — бегают, пишут, анализы делают… Организация четкая была. Сколько на тех экспериментах кандидатских и докторских защитили!
В общем, в том «шарике» они с Серегой отработали пять суток, процент углекислоты им снизили до 4, при котором они отбарабанили целый месяц! А когда стали их «спускать» (работали ведь они «на высоте в 5 тысяч метров»), им здорово поплохело. Если после других работ часто стремились к кислородной маске, то сейчас попросили подключить к… СО2. Как в том анекдоте про ущербного горожанина, попавшего на природу: «Дайте дохнуть из выхлопной трубы!»
Все это было бы смешно, когда бы не было так грустно.

Два медведя в берлоге
Когда Елене Доброквашиной, в то время молодому кандидату наук, неожиданно предложили пройти медицинскую комиссию и знакомый доктор из поликлиники, человек с чувством юмора, по секрету рассказал, что якобы набирают группы по восемь человек, все с высшим образованием, в каждой врач и подрывник, она подумала, что ее посылают на войну. Как раз Китай воевал с Вьетнамом.
Потом был звонок из Института медико-биологических проблем с приглашением на очередное обследование. «А как вы смотрите на то, чтобы полететь в космос?» – неожиданно спросили Лену. «Я – за», – не задумываясь ответила она. Отбор прошла отлично, к изумлению мамы, привыкшей считать свою единственную дочку слабенькой.
Елена Доброквашина четырнадцать лет была в отряде космонавтов, в 85-м должна была полететь. Был утвержден состав экипажа: командир Светлана Савицкая, бортинженер Катя Иванова и Елена Доброквашина, врач-исследователь. Уже назначили дату полета и посадки. Но не повезло. Старт переносился, потом случилась авария на станции «Салют-7», затем программу вообще свернули…
Делались ли скидки женщинам? Никогда. И вращение на центрифуге, и изоляция в наземном экспериментальном комплексе, и прыжки с парашютом – все наравне с мужчинами. Правда, противники женских полетов убеждены: космонавтам в юбке на орбите делать нечего. Когда Елена Доброквашина, совершив первый в своей жизни тренировочный полет в реактивном самолете, делилась впечатлениями, один из космонавтов, Герой Советского Союза, обращаясь к дважды Герою, скептически сказал: «Надо ж, а чемоданы тоже летают…»
・Мужчины умеют обставлять эти вещи, – вспоминает Елена. – Когда мы участвовали в морских испытаниях, отрабатывались варианты аварийной посадки, матросы раскачивали «шарик» от души и бросали в волну покруче. В тесном аппарате надо было молниеносно переодеться в гидрокостюмы: время шло на секунды. А скафандр огромный, с чужого плеча, под ним шерстяное белье, унты. Нас трое, пот градом, вода ледяная – 11 градусов. Справились. А в Москве подходит ко мне Света Савицкая и говорит, что в отчете написано совсем другое. Выяснилось, что писал человек, которого не было на испытаниях, и подпись подделали… А ведь нас могли снять с подготовки.
Ее коллеге Ларисе Пожарской с «шариком» тоже «повезло». Женский экипаж два часа, чуть ли не до потери сознания, продержали в тесном пространстве – ждали приезда генсека Горбачева, которому хотелось посмотреть на испытания…
Доброквашиной все было нипочем. Отменное здоровье – она до сих пор не знает, что такое головная боль, – помогало справляться с любыми нагрузками. Многие мужчины после двух «горок», когда самолет делал воздушную петлю, были никакими, а она десяток выдерживала – и ничего. Однажды неудачно прыгнула с парашютом, приземлилась на крышу здания, больно ударившись ногами, и начала сползать. Внизу были трубы и крючья. Елена понимала: шансов остаться невредимой практически нет. Но Бог миловал, упала в единственный свободный квадратик. К ней уже бежал доктор с реанимационным чемоданчиком и шинами, а она думала, что через сорок минут следующий прыжок… Знала, что расслабляться нельзя, потому что каждый просчет распространится на всех женщин.
Шла подготовка к длительному полету. Не исключалась работа смешанного экипажа в космосе. Как воспримет женщину мужской коллектив, какие психологические проблемы могут возникнуть? На эти вопросы тоже следовало получить ответ на Земле, правда, в условиях, близких к космическим. Наземный экспериментальный комплекс в течение двух месяцев «летал» по полной программе: стыковки, экстремальные ситуации. Но о том, что психологи планировали смоделировать чрезвычайно конфликтную ситуацию, Доброквашина не подозревала.
・Мне был уготован ад, – рассказывает Елена Ивановна. – Командир экипажа был настоящим женоненавистником, к тому же ему дали инструкцию меня довести… Как только закрылась дверь, он сказал: «Я все сделаю, чтобы через десять дней, максимум через две недели, ты билась головой об этот люк и требовала выпустить тебя отсюда!»
«Не дождетесь, – ответила она, – я уйду только вместе с вами». Колкостям, пакостям, издевкам не было конца. Жизнь в комплексе – не сахар. Нагрузки поровну, душ раз в неделю в режиме строгой экономии воды, общий туалет. Последнее было для Елены не очень приятным в силу особенностей женского организма.
«Толик, – обращался командир к другому члену экипажа, – ты поставь камеру в душевую, посмотрим на Доброквашину без одежды. И пожарные пусть посмеются». Моясь под душем, она увидела глазок камеры, но провода отсутствовали… Значит, блеф. А из-за двери доносился знакомый голос: «Ну, как я и думал – ничего хорошего, и пожарным не понравилось». «Шутки» часто переходили грань допустимого. Но Лена терпела, делала вид, что ничего не замечает.
・Он подносил мне пластинки со значком «радиация» и умилялся, что все, мол, лейкоз обеспечен, из отряда спишут. В мое дежурство включал кварцевую лампу и шел спать. Я размыкала разъемы, чтобы не получить ожог сетчатки. Понижал температуру до 12 градусов – приходилось кутаться в спальный мешок, но все равно простужалась. К концу первого месяца мне устроили бойкот – перестали разговаривать. Но поддаваться было нельзя, ведь работа требовала высочайшей концентрации. Особенно когда отрабатывались стыковки. К телу прикреплялся специальный датчик, который вел себя наподобие детектора лжи, то есть реагировал на состояние нервной системы. Психуешь – раздавался очень неприятный звук. Человек так устроен: чем больше совершаешь ошибок, тем больше заводишься. А тут еще командир со своими подколами… Но я держала себя в руках.
Зато на выходе из эксперимента была настоящая эйфория. Психологи поставили Елене «отлично»: она выбрала единственно правильный стиль поведения. Напоследок, правда, пошутили: «Мы тут подумали, хорошо бы вам остаться еще на месяц». — «Раз надо…» – согласилась Доброквашина. «Двум медведям нечего делать в одной берлоге», – отрезал командир.

Ребус для Гагарина

Мало кто знает, что первые космонавты, в том числе и Юрий Гагарин, приземлялись с парашютом, катапультировавшись из спускаемого аппарата. Этот факт старались скрыть, ведь речь шла о первенстве в космосе, а посадка с парашютом считалась аварийной.
Профессор Абрам Моисеевич Генин – один из тех, кто прокладывал дорогу космонавтам. Да и сам, что скрывать, мечтал слетать на орбиту. Дважды, еще до первого полета человека в космос, обращался к командованию с рапортами, но тщетно. Было решено, что первыми космонавтами станут летчики.
・Еще задолго до запуска спутника начались эксперименты на людях, – рассказывает Абрам Моисеевич. – Для обеспечения безопасности космического полета широко использовался опыт авиационной медицины, так как на орбите человек неизбежно сталкивался с действием похожих, но все-таки не идентичных физических факторов. Поэтому потребовалась новая серия исследований и испытаний. Эксперименты частично ставились на животных, но обойтись без человека было невозможно. Среди первых испытателей всегда были врачи и специалисты, принимавшие непосредственное участие в разработке способов защиты космонавтов от неблагоприятного действия факторов космического полета, в частности перегрузок.
На этапах выведения космического корабля на орбиту и особенно при спуске и торможении в плотных слоях атмосферы перегрузки намного превышали авиационные по величине и длительности. В некоторых ситуациях они достигали 12 единиц, а при приземлении космонавтов в спускаемых аппаратах могли быть еще выше. Именно поэтому первые космонавты до разработки специальной тормозной установки прыгали с парашютом.
・Необходимы были разработки принципиально новых систем жизнеобеспечения, – говорит профессор Генин. – Надо было определить давление и состав искусственной атмосферы в кабинах космических кораблей, разработать средства защиты человека при возможных аварийных ситуациях. Это сейчас атмосфера в кабине мало отличается от земной, а тогда были весьма веские доводы в пользу пониженного атмосферного давления, чтобы человек мог работать в открытом космическом пространстве. При высоком давлении скафандр раздувало, подвижность космонавта была ограничена, он чувствовал себя спеленутым в кокон. Американцы пошли по пути существенного снижения давления в кабине, превысив содержание чистого кислорода, что привело в итоге к пожару и гибели трех космонавтов на старте. Уже при 40 процентах кислорода сигарета сгорает в одну затяжку…
…Был драматический случай и у нас, когда испытатель Валентин Бондаренко сгорел в барокамере. Чтобы снять показания электрокардиограммы, он по инструкции протер кожу салфеткой, пропитанной спиртом, и приложил электроды. Салфетка упала на плитку с открытой спиралью, вспыхнула, и начался пожар. Спасти испытателя не удалось.
Вообще в барокамере ЧП не были редкостью. От кислородного голодания люди теряли сознание. Из-за резкого перепада давления появлялись грозные симптомы кессонной болезни, которой обычно страдают водолазы. Возникал эффект шампанского. Газовые пузырьки закупоривали сосуды, вызывали сильную боль. Естественно, эксперимент прекращали.
В условиях изоляции и гипокинезии психика часто дает сбой. Некоторые испытуемые жаловались на странные и неожиданные ощущения. Одним казалось, что голова отделяется от туловища, другие видели своих двойников, третьи «чувствовали», что от приборной доски идет жар.
Еще не до конца было ясно влияние невесомости на космический экипаж. До орбитальных пилотируемых станций было далеко. И в период первых полетов, рассказывает Абрам Моисеевич, управление всеми жизненно важными системами было автоматизировано или осуществлялось по командам с Земли. Но все-таки в экстремальной ситуации космонавты могли взять управление на себя, предварительно преодолев серию препятствий – логических задач-замков.
С первыми полетами были связаны и такие, казалось бы, странные эксперименты, как… задержка стула. Испытателей на неделю укладывали в постель. Кто-то выдерживал, хоть и с потерями для организма, кто-то выходил из эксперимента на третьи сутки, потому что ни о чем другом уже и думать не мог. Надо было узнать, сколько времени человек может обойтись. Ведь в космическом скафандре – а в первых полетах его не снимали из-за опасности разгерметизации – с туалетом было сложно. На орбите выручали самодельные памперсы.
Не сразу была решена проблема космического питания. Боялись, что в условиях невесомости пища будет крошиться, летать в воздухе. Поэтому первый рацион был чрезвычайно беден: хлеб в виде маленьких кирпичиков – буквально на один укус, пюреобразная еда в тубах. А воду и по сей день высасывают из мундштуков.

Космонавты могли спастись
Джон Иванович Гридунов, что удивительно, не был штатным испытателем. Его основное место работы в те годы — начальник клуба НИИ авиационной и космической медицины. Сцену он любил всегда. В юности про него говорили: «Творческая натура, быть ему артистом. И имя соответствующее — Джон». Отец, кадровый военный, назвал так сына в честь американского писателя Джона Рида. Первый начальник Центра подготовки космонавтов Евгений Анатольевич Карпов так и звал Гридунова — Джон Рид Иванович. В Звездном знали: Джон Рид Иванович прекрасно держится на сцене, отличный рассказчик, хорошо поет, танцует. Но так уж распорядилась судьба, что после армии пошел не в театральное училище, а в академию Жуковского (в конце войны служил техником в авиационном полку).
Вскоре, однако, понял: быть авиационным инженером не его призвание. Клуб хоть и не столичный театр, но все-таки имеет непосредственное отношение к искусству. И он с удовольствием перешел на новую работу, занялся любимым делом. А еще Гридунову очень нравится риск, острота ощущений. «Я люблю балансировать на грани возможного, но только в том случае, если это предпринимается не ради сенсации, а ради дела», — говорит он. Между прочим, ученые считают, что страсть к поиску ярких ощущений заложена в рисковых людях на генетическом уровне. Так или нет, но Гридунов с энтузиазмом включился в испытания самой сложной, опасной техники.
Не только на центрифуге удивлял специалистов, ставил фантастические рекорды, которые, похоже, до сих пор неизвестны авторам Книги рекордов Гиннесса. Он провел, например, 13 часов 25 минут в ледяной воде, проверяя на себе по заданию института защитные свойства специального костюма. На поверхности воды среди плавающих льдинок была видна только его голова. Несмотря на то что Джон время от времени работал руками и ногами, совершая резкие плавательные движения, испытатель подвергался сильному переохлаждению. По заключению врачей, температура на стопе была 5 градусов, тела — 34,3.
Он с грустью вспоминал о ледяном бассейне, когда «поджаривался» в адском пекле. В 1965-м готовился полет наших космонавтов вокруг Луны. В ходе подготовки специалисты задались вопросом: смогут ли члены экипажа в случае возникновения аварийной ситуации выдержать все эти 7 суток полета в крайне разреженной атмосфере корабля и при резком повышении температуры внутри скафандров? Надо было проводить эксперимент. Но кого отправить на эту муку? Конечно, Гридунова. Более семи дней он, облаченный в скафандр, сидел в термобарокамере. Здесь создали глубокий вакуум, соответствующий высоте 30 километров. А внутри скафандра температура была как в пустыне Сахара, потому что система теплоотвода по условиям эксперимента тоже вышла из строя.
— Первые четыре дня я вообще не мог заснуть, — рассказывает Джон Иванович. — 90 часов без сна в суперпарилке — можете представить? Потом провалился на полчаса и, очнувшись, почувствовал, что восстановил силы. Меня кормили через специальную трубочку. Однажды, как обычно, сказал, что прием пищи окончен. Но почему-то под давлением впрыснули еще порцию творога. Он разбрызгался по гермошлему и в несусветной жаре быстро испортился. В течение нескольких суток до конца эксперимента я дышал жуткой вонью. Впрочем, хуже было другое. Пот лил градом, белье намокло, скафандр влагу не пропускал. И почти все это время приходилось сидеть в соленой потовой луже. Я уж не говорю о том, что в ассенизационном устройстве не было калоприемника. Иными словами, более семи суток я должен был воздерживаться от «серьезных дел». Но все выдержал, доказал, что в случае аварии в российском корабле можно продержаться более 7 суток — пока он не обогнет Луну и не вернется на Землю. Жаль только, что наши космонавты так и не полетели к ночному светилу.
Не менее эмоциональные воспоминания у Гридунова связаны и с другими экспериментами, в том числе высотными декомпрессионными. Человек, как известно, почти мгновенно погибает в космическом вакууме — кровь закипает, сосуды лопаются, происходит кровоизлияние. Скафандр надежно защищает космонавта от вакуума. Но ведь такая «броня» предусматривалась ранее не во всех космических полетах. На корабле «Восход-2» и позже на некоторых «Союзах» экипаж был без скафандров. Защита необходима и летчикам-высотникам. Чтобы обеспечить ее, был создан высотно-компенсирующий костюм ККО-5. Он мог быть использован не только летчиками, но и космонавтами вместо громоздкого скафандра. Конечно, на длительное пребывание в вакууме костюм не рассчитан. Испытателям предстояло выяснить, сколько минут или секунд можно было в нем продержаться в случае разгерметизации. Надев ККО-5, они заходили в большую барокамеру. Их закрывали, и давление сбрасывалось с обычных на Земле 760 миллиметров ртутного столба до 3-4. Эксперименты показали: в среднем испытатели выдерживали 5 минут. А Гридунов, как свидетельствуют документы, — от 20 до 30 минут.
Эти полчаса могли спасти жизнь космонавтам Владиславу Волкову, Георгию Добровольскому и Виктору Пацаеву. Они погибли 30 июня 1971 года, возвращаясь в «Союзе-11» после трех с лишним недель работы на орбитальной станции «Салют». На высоте 170 километров произошла разгерметизация корабля из-за неожиданного открытия вентиляционного клапана, который штатно должен был сработать только на Земле, чтобы в кабину поступал свежий воздух. «Об опасности полетов без скафандров космонавты писали Хрущеву, Брежневу, Устинову, Смирнову, — читаем в дневнике тогдашнего помощника главкома ВВС по космосу генерала Каманина. — Но на все наши просьбы неизменно получали категорический отказ — сначала от Королева, а в последние годы от Мишина (главные конструкторы. — В. Г.). Нас обвиняли в трусости, называли перестраховщиками». После открытия клапана воздух начал с шумом вырываться из кабины. Это продолжалось 112 секунд. Все трое космонавтов погибли в течение первых 20-30 секунд, спускаемый аппарат доставил на Землю мертвые тела.
Почему же конструкторы «сняли» с членов экипажа скафандры? Да потому, что хотели, продолжая космическую гонку с США, запускать на орбиту троих космонавтов. А в кабине корабля могли поместиться либо два человека в скафандрах, либо трое без этих космических доспехов. Выбрали по политическим соображениям наихудший второй вариант. «Ладно, пусть без скафандров, — горестно говорит сегодня Гридунов, — но хотя бы надели на Добровольского, Волкова и Пацаева высотно-компенсирующие негромоздкие и нетяжелые костюмы ККО-5. Космонавтам хватило бы времени, чтобы закрыть этот чертов клапан. И они остались бы живы…»

Одиночество втроем
Врач Герман Анатольевич Мановцев участвовал в испытаниях, которые длились ровно год. Трое мужчин (медик, биолог, инженер) проверяли работу систем жизнеобеспечения в гермообъекте. Что ими руководило? Конечно, был научный интерес – подобная работа выливалась, как минимум, в кандидатскую. Был и материальный стимул. Тогда, в 1967-м, труд испытателей оценивался на уровне министерской зарплаты. Герману Мановцеву хватило денег и на кооперативную квартиру, и на машину.
・Конечно, было трудно, – вспоминает он, – в коллективе из трех человек третий всегда лишний. Очень долго тянулись первые два месяца, а на финише уже считались минуты… Условия были скромные: 24 кубометра бытовой отсек и такая же оранжерея, где выращивались салатные культуры – хорошее подспорье к нашему столу. Ведь питаться приходилось едой, приготовленной для длительного хранения методом вакуумной сушки. Правда, раз в месяц нам устраивали праздник: давали деликатесы. А на Новый год, когда нас угостили сухим вином и очень хорошим коньяком, двое из нас тайком выкурили по сигарете в туалете, где был дополнительный фильтр очистки. У всех закружилась голова.
В ограниченном коллективе страшны две категории людей. Это записные шутники, которые очень скоро начинают действовать на нервы, и любители женского пола со своими воспоминаниями. Бывают конфликты и даже драки. Как правило, длительные испытания в подобных объектах не способствуют дружбе. Съев вместе не один пуд соли, люди расстаются без сожаления и сухо приветствуют друг друга при встрече… Некоторые вообще не выдерживают изоляцию. Просидев в гермообъекте сутки, просят прервать эксперимент. Бывает,  испытатели «ломаются» при имитации экстремальных ситуаций. Или плохо переносят перегрузки на центрифуге, подъемы на высоту, где возможна разгерметизация скафандров.
В задачу испытателей входила попытка создать замкнутый цикл, то есть утилизировать отходы. Даже восстанавливали воду из продуктов жизнедеятельности человека и пили ее. Отрабатывалось поведение человека в нештатных ситуациях. Герману Мановцеву довелось участвовать в эксперименте с аварийным рационом питания. Две недели испытатели питались одними мясными продуктами. Шашлыки, бефстроганов – все очень вкусно, но вскоре на эту еду нельзя было смотреть без содрогания, и отсутствие клетчатки сказывалось на здоровье. Сутки сидели на аварийном пайке – сосали леденцы. Десять суток длился эксперимент по ограничению питья. Но без нарушения режима не обошлось: потихоньку пили воду из сливного бачка в туалете…
Все испытания идут под Богом, ЧП в них не редкость. Когда, например, проводился эксперимент, связанный с изучением газовой среды, случилось острое отравление экипажа. В результате небрежности одного из членов дежурной бригады произошел выброс газовой смеси – опасного «коктейля». Испытатели, к счастью, остались живы, но доказать, что они перенесли мощное воздействие, было невозможно: задним числом реальное содержание газового состава не проконтролируешь.

«Тряпичная» голова
Эмиль Викторович Рябов испытателем стал случайно. Работал в НИИ автоматических систем, учился на вечернем в МАИ, а в 1964-м вместе с другом попал на встречу с испытателями. Кто тогда не мечтал о космосе? Записали механиком, положили оклад 100 рублей, а за участие в экспериментах полагался гонорар.
Испытания в термокамере при температуре плюс 70-75 градусов проводились в целях отработки конструкции будущего скафандра. Человека в поролоновом коконе на несколько часов помещали в нагреваемую камеру. Проточной водой, которая циркулировала по полиэтиленовым трубочкам, с груди снималось тепло. Если попадал пузырек воздуха, съем тепла нарушался, человек «отключался». Специальный датчик следил за самочувствием, и врачи всегда были наготове. Их лица делались озабоченными, и испытатель понимал: что-то не так. За сеанс человек терял около двух с половиной килограммов.
В камере холода было 5-6 градусов тепла – не мороз, но довольно быстро начинают стучать зубы, а через несколько часов себя уже не помнишь, х/б – слабая защита. Правда, на выходе всегда наливали полстакана спирта и растирали от души.
Но самое трудное, считает Эмиль Рябов, прошедший все испытательские полигоны, – гиподинамия. Правда, за 63 дня ему заплатили бешеные по тем временам деньги – две с половиной тысячи рублей. Купил холодильник «ЗИЛ», мотоцикл, ковер и швейную машинку.
Больному переносить такой покой легче, он опасается лишних движений. Здоровому тяжелее. Нельзя поднять головы, даже естественные надобности приходилось справлять лежа. Некоторые теряли сознание, когда их резко поднимали на ортостоле. Падало давление, в голове плыло. Ходить потом было тяжело, болели бедра и икры. После гиподинамии везли на центрифугу – это имитировало сверхперегрузки после длительной невесомости. Когда перегрузка составляла 15 единиц, твой вес увеличивался в 15 раз. Казалось, что на тебя медленно наступает слон. Вздохнуть еще можно, а вот выдохнуть… В руке была так называемая тангента, пока ее сжимаешь – все в порядке, теряешь сознание – рука разжимается. Раздавался сигнал остановки центрифуги. Космонавты из первого отряда испытывали двенадцатикратную перегрузку.
・Проводились очередные испытания, связанные с вестибулярным аппаратом, – рассказывает Эмиль Викторович. – В руку вкладывали один электрод, к уху приклеивали другой, а затем включали ток. Если он был положительной полярности, человек наклонялся вправо, отрицательной – влево. И вдруг что-то произошло: меня начало трясти. Испуганная лаборантка вцепилась в меня. Мы стали трястись вместе. Не знаю, как удалось разжать руку и выпустить электрод…
Бывает ли страшно? Любой нормальный человек честно ответит «да». Но испытатели всегда знают, на что идут. Причем совершенно добровольно. Жутко, когда тебя аварийно сбрасывают с высоты в барокамере. Не по себе делается, когда ты впервые оказываешься в кабине центрифуги и захлопывается крышка. Даже у такого сильного человека, как Эмиль Рябов, пульс подскочил до 120 ударов. Потом он узнал, что это адекватная реакция живого организма. У первых космонавтов, например, на стадии запуска пульс достигал 140-150 ударов, а перед спуском с орбиты – уже 170.
Если кому-то хочется испытать в какой-то мере прелести вращающейся комнаты, попробуйте, катаясь на карусели, поделать наклоны. Это будет бледное подобие того, что ощущали первые космонавты на орбите. Ведь помимо того, что космический корабль летел вроде бы по прямой, облетая Землю, он еще вращался вокруг своего центра массы. Это страшное ускорение, носящее имя Кориолиса, которое сильнее всего действует на вестибулярный аппарат.
Врачи искали способы облегчить состояние космонавтов. Многие становились испытателями, чтобы на себе почувствовать прелести «полета». Для имитации подходило крутящееся кресло, в котором надо было делать наклоны. При норме 15 минут все отскакивали уже на третьей-четвертой минуте и несколько суток не могли смотреть на еду. Эмиль Рябов выдержал все 15 минут. «С тобой неинтересно, – сказали медики, – ты не даешь нормальных реакций, у тебя тряпичная голова».
・Во вращающейся комнате мы прожили несколько дней. Еду передавали на ходу через окно, надо было успеть схватить поднос или ждать следующего витка. Врач-офтальмолог Миша Кузьмин, пообедав и попив томатного сока, встал было, чтобы измерить мне глазное давление, но резко побледнел и… вот уже 31 год не может смотреть на этот напиток. Но это еще не самое страшное, – говорит Эмиль Викторович. – Роберт Галле делал серию экспериментов на базе авиационного института в Жуковском. Там была огромная центрифуга, которая набирала угловую скорость около 40 градусов в секунду. А на консоль установили комнату, которая могла наклоняться. Первые двое суток работали с постоянным ощущением комка в горле, девушки-лаборантки, которые входили к нам, чтобы сделать обследование, таскали из соседнего овощного огуречный рассол – очень помогало при укачивании. В этих условиях надо было избегать любых рывков, лишь движения глаз не вызывали последствий. И когда я легонько по-дружески потряс лаборантку, мол, чего такая смурная, она потеряла сознание.