РАДОСТЬ ПРЫГАЛА В ГРУДИ МОЛОДОЙ СОБАКОЙ
Вот и осень… Почему-то всегда вспоминаются читанные в юности книги Михаила Михайловича Пришвина. Особенно его короткие рассказы. Осенние, они очень цветистые и всегда с настроением грусти. А что делать — природа на время прощается с нами. Но впереди ещё много золотых дней, насладимся чтением.
Михаил ПРИШВИН. Рассказы
Роса
С полей, с лугов, с воды поднялись туманы и растаяли в небесной лазури, но в лесу туманы застряли надолго. Солнце поднимается выше, лучи сквозь лесной туман проникают в глубину чащи, и на них там, в чаще, можно смотреть прямо, и даже считать и фотографировать. Зеленые дорожки в лесу, поляны все будто курятся, туман везде поднимается, садится на листья вода, на хвоинки елок, на паучиные сети, на телеграфную проволоку. И по мере того как поднимается солнце и разогревается воздух, капли на телеграфной проволоке начинают сливаться одна с другой и редеть. Наверно, то же самое делается и на деревьях: там тоже сливаются капли. И когда наконец солнце стало порядочно греть, на телеграфной проволоке большие радужные капли стали падать на землю. И то же самое в лесу хвойном и лиственном — не дождь пошел, а как будто пролились радостные слезы. В особенности трепетно-радостна была осина, когда упавшая сверху одна капля приводила в движение чуткий лист под собой, и так все ниже, все сильнее вся осина, в полном безветрии, сверкая, дрожала от падающей капели. В это время и некоторые высоконастороженные сети пауков обсохли, и пауки стали подтягивать свои сигнальные нити. Застучал дятел по елке, заклевал дрозд по рябине.
Ветреный день
Этот свежий осенний ветер так же нежно разговаривает с охотником, как сами охотники часто болтают между собой от избытка радостных ожиданий. Можно говорить, и можно молчать: разговор и молчанье легкие у охотника. Бывает, охотник оживленно что-то рассказывает, но вдруг мелькнуло что-нибудь в воздухе, охотник посмотрел туда и потом: «А о чем я рассказывал?» Не вспомнилось — и ничего: можно что-нибудь другое начать. Так и ветер охотничий осенью постоянно шепчет о чем-то и, не досказав одно, переходит к другому: вот донеслось бормотанье молодого тетерева и перестало, кричат журавли.
Начало осени
Сегодня на рассвете одна пышная береза в лесу выступила из леса на полянку, как в кринолине, а другая береза робко роняла лист за листом на темную елку. Вслед за этим, как больше и больше рассветало, разные деревья мне стали показываться по-разному. Это всегда бывает в начале осени, когда после пышного и общего всем лета начинается большая перемена, и деревья все по-разному начинают переживать листопад. Так ведь и у людей: на радости все похожи друг на друга, и только от горя начинается в борьбе за лучшее все выступать лично. Если смотреть по-человечески, то осенью лес изображает нам рожденье личности. А как же иначе смотреть? И кто приютит сироту — вот этот оторванный, летящий по воздуху листик? Вот это мелькнувшее сравнение настроило меня очень радостно, и весь я собрался и с родственным вниманием оглянулся вокруг себя. Вот кочка, расчесанная лапками тетеревов; раньше, бывало, непременно в ямке такой кочки находишь перышко тетерева или глухаря и, если оно рябое, знаешь, что копалась самка, если черное — петух. Теперь в ямках расчесанных кочек лежат не перышки птиц, а опавшие желтые листики. А то вот старая-престарая сыроежка, огромная, как тарелка, вся красная, и края от старости завернулись вверх, и в это блюдо налилась вода, и в блюде плавает желтый листик.
Борьба за жизнь
Время — когда березки последнее свое золото ссыпают на ели и на уснувшие муравейники. Теперь со своим горем я не чувствую больше себя горюном: не мне одному, а всем попадает, а на миру смерть красна. И перед концом особенно хочется жить, и жизнь кажется так дорога. Я замечаю теперь даже блеск хвоинок на тропе в лучах заходящего солнца и все иду, любуясь, иду без конца по лесной тропе, и лес мне становится таким же, как море, и опушка его, как берег на море, а полянка в лесу, как остров. На этом острове стоят тесно несколько елок, под ними я сел отдохнуть. У этих елок, оказывается, вся жизнь вверху. Там, в богатстве шишек, хозяйствует белка, клесты и, наверное, еще много неизвестных мне существ. Внизу же, под елями, как на черном ходу, все мрачно, и только смотришь, как летит шелуха. Если пользоваться умным вниманием к жизни и питать сочувствие ко всякой твари, можно и здесь читать увлекательную книгу: вот хотя бы об этих семечках елей, падающих вниз при шелушении шишек клестами и белками. Когда-то одно такое семечко упало под березой, между ее обнаженными корнями. Елка, прикрытая от ожогов солнца и морозов березой, стала расти, продвигаясь между наружными корнями березы, встретила там новые корни березы, и своих корней елке некуда девать. Тогда она подняла свои корешки поверх березовых, обогнула их и на той стороне выпустила в землю. Теперь эта ель обогнула березу и стоит рядом с ней со сплетенными корнями.
Поздняя осень
Осень длится, как узкий путь с крутыми поворотами. То мороз, то дождь, и вдруг снег, как зимой, — метель белая, с воем, и опять солнце, опять тепло и зеленеет. Вдали, в самом конце, березка стоит с золотыми листиками, как обмерла, так и осталась, и больше ветер с нее не может сорвать последних листов: все, что можно было, сорвал. Самая поздняя осень — это когда от морозов рябина сморщится и станет, как говорят, «сладкой». В это время самая поздняя осень до того сходится близко с самой ранней весной, что по себе только и узнаешь отличие дня осеннего и весеннего, — осенью думается: «Вот переживу эту зиму и еще одной весне обрадуюсь». Тогда думаешь, что и все так в жизни непременно должно быть: надо поморить себя, натрудить и после того можно и радоваться чему-нибудь. Вспоминалась басня «Стрекоза и муравей» и суровая речь муравья. А ранней весной, точно в такой же день, ждешь радости без всяких заслуг: придет весна, ты оживешь в ней и полетишь, как стрекоза, вовсе не раздумывая о муравье.
Быстрик
Вот полянка, где между двумя ручьями я недавно белые грибы собирал. Теперь она вся белая, каждый пень накрыт белой скатертью, и даже красная рябина морозом напудрена. Большой и спокойный ручей замерз, а маленький быстрик все еще бьется.
Первый зазимок
Ночь тихая, лунная, прихватил мороз, и на первом рассвете выпал зазимок. По голым деревьям бегали белки. Вдали как будто токовал тетерев, я уже хотел было его скрадывать, как вдруг разобрал: не тетерев это токовал, а по ветру с далекого шоссе так доносился ко мне тележный кат. День пестрый, то ярко солнце осветит, то снег летит. В десятом часу утра на болотах еще оставался тонкий слой льда, на пнях белые скатерти и на белом красные листики осины лежат, как кровавые блюдца. Поднялся гаршнеп в болоте и скрылся в метели. Гуси пасутся. В полумраке стою неподвижно лицом к вечерней заре. Были слышны крики пролетающих гусей, мелькнула стайка чирков и еще каких-то больших уток. Каждый раз явление птиц так волновало меня, что я бросал свою мысль и потом с трудом опять находил ее. Эта мысль была о том, что вот как отлично это придумано: устроить жизнь каждому из нас так, чтобы не очень долго жилось, чтобы нельзя никак успеть все захватить самому, все без остатка, — от этого каждому из нас и представляется мир бесконечным в своем разнообразии.
Глаза земли
С утра до вечера дождь, ветер, холод. Слышал не раз от женщин, потерявших любимых людей, что глаза у человека будто умирают иногда раньше сознания; случается, умирающий даже и скажет: «Что-то, милые мои, не вижу вас», — это значит, глаза умерли, и в следующее мгновение, может быть, откажется повиноваться язык. Вот так и озеро у моих ног. В народных поверьях озера — это глаза земли, и тут вот уж я знаю наверное — эти глаза раньше всего умирают и чувствуют умирание света, и в то время, когда в лесу только-только начинается красивая борьба за свет, когда кроны иных деревьев вспыхивают пламенем и, кажется, сами собою светятся, вода лежит как бы мертвая, и веет от нее могилой с холодными рыбами. Дожди вовсе замучили хозяев. Стрижи давно улетели. Ласточки табунятся в полях. Было уже два мороза. Липы все пожелтели сверху донизу. Картофель тоже почернел. Всюду постелили лен. Показался дупель. Начались вечера…
Умершее озеро
Тихо в золотистых лесах, тепло, как летом, паутина легла на полях, сухая листва громко шуршит под ногами, птицы далеко взлетают вне выстрела, русак пустил столб пыли на дороге. Я вышел рано из дому и головную боль свою уходил до того, что лишился способности думать. Мог я только следить за движениями собаки, держать ружье наготове да иногда поглядывать еще на стрелку компаса. Мало-помалу я захожу так далеко, что стрелка компаса смотрит не через мой дом, и так я вступаю в совершенно мне неведомый край. Долго я продирался через густейшую заросль, и вдруг мне открылось в больших дремучих золотых лесах совершенно круглое умершее озеро. Я долго сидел и смотрел в эти закрытые глаза земли. Вечером почти вдруг перемена погоды: в лесу за стеной будто огромный самовар закипел, — это дождь и ветер раздевают деревья. В эту ночь, согласно всем моим приметам и записям, должен лететь гусь.
Первый мороз
Ночь прошла под большой чистой луной, и к утру лег первый мороз. Все было седое, но лужи не замерзали. Когда явилось солнце и разогрело, то деревья и травы обдались такой росой, такими светящимися узорами глянули из темного леса ветви елей!.. Особенно хороша была сверкающая сверху донизу королева-сосна. Радость прыгала в груди моей молодой собакой.
#газета #землянижегородская #проза #рассказы #пришвин