«КУПЕЦКИЙ ВОЕВОДА»
В большой портретной галерее нижегородского светописца Максима Дмитриева есть необычный портрет. Как правило, фотограф усаживал свои модели в резные салонные кресла, заботился о свете, выбирал подходящую позу, фон — и только тогда приступал к съёмке. Портрет — он требует осмысления. К сожалению, мы не знаем, как был сделан снимок, рассмотреть который мы вам предлагаем, но явно это было не в салоне. Может быть, даже человек, которого снимал фотограф, спешил, недовольный происходящим, и не успел «сделать лицо». Эта фотография Максима Дмитриева воспроизводится в печати нечасто, поэтому не все знают, чей это портрет. Подскажем. На фотографии знаменитый российский купец-промышленник Савва Тимофеевич Морозов. А запечатлён он в своем рабочем кабинете на Нижегородской ярмарке, предводителем которой был шесть с половиной лет.
«Человек Москвы»
13 мая 1905 года из Франции в Россию пришла трагическая весть. На 44-м году жизни не стало Саввы Тимофеевича Морозова. Случилось это в Каннах, куда он уехал с женой «для поправления здоровья». Жизнь он покинул добровольно, о чём свидетельствовал браунинг, из которого он застрелился, и записка на столе: «В моей смерти прошу никого не винить». В Россию весть пришла совершенно другой: умер «вследствие быстро развивающейся болезни сердца». Его уход остаётся до сих пор загадочным, начиная с того факта, что его отпели в Рогожской церкви при кладбище. Этого не должно было быть — у старообрядцев, да и у всех православных, самоубийство считается самым страшным и непростительным грехом. Появилась легенда, что в закрытом гробу никого не было, а сам Савва «отказался от богатства и тайно ходит по фабрикам, поучая рабочих уму-разуму». Эту легенду сохранил для нас Алексей Максимович Горький, близко и хорошо его знавший. Для Нижнего Новгорода Савва Морозов был «человеком Москвы». В двадцать восемь лет его выбрали председателем Нижегородского ярмарочного биржевого комитета. Пресса со временем назовёт его «купеческим воеводой». В отличие от своего предшественника, который оставил о себе память корыстолюбца, Савва Тимофеевич взялся за дело по-честному. Хотя, писатель Александр Амфитеатров назовёт его «крутым авторитетом» и напишет о нём так: «Огромный денежный туз, который мог не считаться ни с кем и ни с чем, человек с огромными связями, которыми мог лихо пренебрегать». Не покажется ли вам эта характеристика подходящей для купца-кутилы, а возможно, и для самодура, представления о которых у нас твёрдо сложились из литературы, которая нам когдато предлагалась к чтению? Если перелистать юмористические журналы давних лет, там тоже одним из главных персонажей для осмеяния были всё те же «купчишки», безумно сорившие деньгами. Но Савва Морозов представлял «новую историческую формацию», которую в газетах стали именовать купцами-промышленниками. Ему предстояло окунуться в провинциальную жизнь «кармана России» — Нижегородской ярмарки, которую в первопрестольной считали «важнейшим экономическим фактором русской жизни, полной всевозможных интересов, стоящих в ближайшей связи с политикоэкономическим и финансовым положением России». Надо признать — незаурядный человек появился на нижегородском ярмарочном горизонте. Образованный, энергичный, решительный, «с большим запасом той чисто русской смекалки, которой щеголяют почти все даровитые русские дельцы». Для начала он предложил ярмарочному комитету необычную форму ведения заседаний. Он терпеливо ждал, когда несогласные с чем-то докладчики «выпустят пар» и затем предлагал свои продуманные и обоснованные предложения, с которыми невозможно было не согласиться. Нижегородский купец-мукомол Яков Емельянович Башкиров отзывался о нем: «Он поднял авторитет ярмарочного управления, придал ему характер общественного самоуправления, между тем как до него оно носило характер казённого учреждения». Каким же он предстал перед нижегородским купечеством? Репортёр «Московской газеты» оставил для нас своё видение: «Небольшой, коренастый, плотно скроенный, подвижный, без суетливости, с быстро бегающими и точно смеющимися глазами, то «рубаха-парень», то осторожный деловитый коммерсант — политик «себе на уме», который линию свою твёрдо знает и из нормы не выйдет — ни Боже мой!» Писатель Амфитеатров к этому добавил: «Купеческую рознь он железной рукой подбирал, человека по человеку, сплачивал в дружное единство». И ещё одна мелочь. С появлением Саввы Морозова в Нижнем стал расти тираж газеты «Волгарь». Это он избрал её для освещения купеческой жизни и разъяснения «значения консолидации российских фабрикантов и коммерсантов». Вот так, купец, независимо какой ты гильдии, но начинай своё утро с чтения газеты, заодно узнаешь о неутомимом перемещении своего предводителя: небольшие заметки сообщали о частых визитах Саввы Морозова в Нижний — «прибыл… убыл, приехал… отъехал».
Коса на камень?
Интересно узнать, как складывались у него отношения, скажем, с генерал-губернатором Николаем Михайловичем Барановым, человеком тоже деятельным и властным. Ясно, что он мог ревновать «человека Москвы» к тем немалым ярмарочным деяниям, которые сам совершил. Современники отмечали: «Собачились» — бывало, могла найти коса на камень, но Савве Морозову удалось показать губернатору, что не тот всё-таки будет хозяином ярмарки, а Савва сделает это «без лишнего задора, умело и корректно», сохранив с губернатором вполне дружеские отношения». В Нижнем была ещё одна влиятельная фигура, которая могла противостоять Савве Морозову. Вы уже, видимо, догадались, что речь пойдёт «об удельном князе нижегородском» Николае Александровиче Бугрове. Московский репортёр Владимир Гиляровский пишет, что Бугров здорово недолюбливал Савву Морозова. Товарищ ли Бугрову купец с «ниверситетским» образованием и либеральными речами, за которые, собственно, Бугров и не жаловал любовью Савву. А уважать Бугрова Савва по старой вере был обязан. Чуть не вдвое Николай Александрович был его постарше, в отцы годился. Бугров, может, и недолюбливал Савву, но уважал за его ум и хватку. Тянуло его к философствованию с Саввой во время обедов. Современники могли бы о многом поведать в их отношениях, но некому было записать впечатления о виденном, и дошли до нас лишь обрывки их разговоров. Вот, к примеру, этого, сделанного во время обеда: — Все ты знаешь, — вздохнув, сказал Бугров. Морозов откликнулся: — А вот такие, как ты, сидят идолами на своих миллионах и ничего не хотят знать о нуждах земли, которая позволяет им сосать ее. У нас химическая промышленность не развита, работников для этого дела нет, нам необходимо устроить исследовательский институт химии, специальные факультеты химии нужны… А вы — дикари… — Ну, начал ругаться, — примирительно и ласково сказал Бугров. — Ты ешь, добрее будешь… — Есть выучились, а когда работать начнем? Тут мысль приходит: не из этих ли разговоров родилась щедрая бугровская благотворительность. Вот и памятником за это в Нижнем его одарили. Ведь не только о прибылях думал он, в жизни пытался разобраться. Он и Максима Горького приглашал к чайным разговорам, и революционерам деньги ссуживал. Хотел что-то изменить в жизни, но был в растерянности. Деньги, азарт, удача не особо его и прельщали на склоне лет. В этом он преуспел — был скуп, но не жаден. И Савве, похоже, завидовал. Ведь, несомненно, знал о его деяниях на ткацкой фабрике. Знал, что тот штрафы рабочим отменил, посылает их на обучение. Привёз из Англии передовые станки, построил при заводе больницу, при ней богадельню с подсобным хозяйством — курами и коровами. О малышах позаботился, яслями их обеспечил. А что у него по выходным делается! Оркестры в парке играют, актёры лицедействуют. Лихо Савва с деньгами управлялся, не властвовали они над ним. Он умело их в дело пускал, тратил щедро, а они не иссякали. И была мысль у Николая Александровича оставить свое состояние Саввушке — даже предложил ему, но тот отказался.
Порог возможного
Современные биографы считают звёздными часами Саввы Морозова его участие в XVI Всероссийской художественно-промышленной выставке, которая проходила в Нижнем Новгороде. Здесь он блистал речами на съезде купцов-промышленников, коих собралось более «тыщи». Газета «Волгарь» сохранила его слова, за что и благодарны мы её неутомимым репортёрам. Коллегам он говорил: «Россия, благодаря громадным своим естественным богатствам, благодаря исключительной промышленной сметливости своего населения, благодаря редкой выносливости русского рабочего класса, может и должна быть одной из первых по промышленности в Европе». Было неожиданно слышать купчишкам, с завистью поглядывающим на Запад, что «русскому народу не пристало быть данником чужой казны и чужого народа». Не мог не читать Савва Морозов книгу английского журналиста Маккензи Уоллеса «Россия». Вот что писал тот о купеческом сословии: «Двумя большими недостатками в характере русских купцов как класса, согласно общему мнению, являются их невежество и бесчестность. Относительно первого разных мнений быть не может. Что же касается бесчестности, которая, как говорят, столь обычна у русского торгового класса, то здесь составить точное мнение трудно. В том, что происходит огромное количество бесчестных сделок, нет сомнения, но нужно считать, что в этом деле иностранец является излишне строгим и забывает, что торговля в России только выходит из примитивного состояния, в котором твердые цены и умеренный заработок были неизвестны». Сам Савва Тимофеевич тоже сомневался в купечестве и принялся, было, выковывать из именитого русского купечества «третье сословие», но быстро разочаровался: «Политиканствующий купец нарождается у нас. Неспеша и не очень умело он ворочает рычагами своих миллионов и ждёт, что изгнившая власть Романовых свалится в руки ему… Когда у нас вспыхнет революция, буржуазия не найдёт в себе сил для сопротивления, и её сметут как мусор». Всё произошло как по писаному. После Всероссийской выставки Савва попросился в отставку и покинул Нижегородскую ярмарку с её купцами-толстосумами. Он утвердился в том, что Россия должна быть промышленная, а не торгашеская. Москвичи сватали его на пост городского головы. Отказался, не пошёл «под большие колокола», потому что надо было оставлять старообрядческую веру. Сказал только: «Прекрасная вера-с. Как отцы, так и мы. Очень хорошая вера-с. Купеческая». За проведение Всероссийской выставки пожалован был ему орден Святой Анны II степени. Вместе с наградой он получал права личного дворянства и на это был ответ: «Был купцом — им и умру». Бесполезно искать в майских номерах нижегородских газет за 1905 год некролога в память Саввы Тимофеевича Морозова. В этом кроется большая загадка — почему? Некролог был обычным газетным жанром, последним благодарственным словом ушедшему из жизни. Никто из нижегородцев не сказал этого слова. Никто из купцов не выразил никакой благодарности своему «воеводе».
Нижний хранит молчание…
Это молчание длится до сей поры. Найдите в городе хоть малую память об этом человеке. Нет её даже на выставке, которой мы гордимся. Обойдён вниманием тот, о котором писали: «Главным образом, необычайной энергии этого человека и почти фанатической преданности его идее развития русской промышленности, русских производительных сил страна обязана поднятием авторитета промышленных классов населения и усилением интереса к нему в общественном сознании. Совершенно независимый по положению, безупречный, как общественный деятель и как руководитель громадного промышленного предприятия, энергичный и даровитый, С.Т. Морозов во всех важнейших случаях умел громко, с большим сознанием достоинства заявлять о голосе российского купечества, и заявить в такой форме и таким тоном, что к этому голосу невольно прислушивались». Вот об этом человеке мы совсем забыли и не оставили ему места в истории нашего города.
Вячеслав ФЁДОРОВ.