ОЗОРНЫЕ БАРЫШНИ
Книга «Озорные барышни» писателя Ивана Чуркина из Сарова вышла недавно. Она изда- на при поддержке администрации Вознесенского района и Фонда культуры и поддержки творчества «Светорусье». Новинка посвящена истории полхов-майданской росписи и адресована детям, хотя с интересом прочитают ее и взрослые. Появилась она не случайно: издана в Год культурного наследия народов России, а также в преддверии проведения фестиваля современной деревянной игрушки «Тарарушки», который пройдет в начале августа в Вознесенском районе, куда планируют пригласить мастеров со всей страны. Журналист и писатель Иван Чуркин родом из Дивеевского района, сейчас живет в Сарове. Иван Николаевич — член Союза писателей России, лауреат литературных премий и кон- курсов, печатается в литературных журналах, его книги издавались в Вологде, Москве, Саранске, Нижнем Новгороде. Предлагаем вам вместе с детьми познакомиться с главами из книги.
I
Как войска-то разинские разгромили, князь московский Юрий Долгорукий и повелел: — Разбросать надобно повстанцев по миру. Кого в Сибирь, кого на Урал, а кого и по центру к поселению привязать. Зол был Долгорукий. А то как же — сколько ему пришлось с отрядами Степана Разина повозиться. Почитай, из засушливой Астрахани пешим строем, на ладьях по Волге до самой первопрестольной с разбоями да казнями добрались. Спуску никому не давали. Одно твердили: замучили крепостники простой народ, можно было кожу содрать — содрали бы. Без гроша, без полушки люди жили, только трудились и трудились. Мужики в тридцать лет на стариков походили, а бабы, казалось, никогда и молодыми не были. Вот и поднялся народ донской. С вилами, косами, пищалями, у кого они хранились, пошли все войной за Разиным. За таким же, донским казаком, только упрямым и настырным. — Доколе, — вопрошал он по станицам да куреням, — нам в неволе на родной земле жить? Али мы другого счастья не заслужили? Всю жизнь и мы, и предки наши пределы российские охраняем, хлеб растим, а сыты не бываем. Посмотрите на детей своих — краше в гроб кладут. Неужто и дальше так жить будем? Жить так дальше казаки донские не хотели, вот и собрались в войско, вот и отправились на Москву правду добывать. Почти к Москве разинцы добрались — в нижегородских землях воюют. Тут царица Екатерина и позвала к себе князя Долгорукого. — Приказываю тебе не мешкать, а изничтожить проказников воровских. Ишь что надумали: мое царство-государство порушить, мужицкую власть на престол царственный возвести. Юрий Долгорукий быстрехонько так в наши земли войско обученное да крепко вооруженное привел. Уж злобствовал, уж тешился, а разинские отряды, расколовшись на большие и малые группы, спуску не давали. Одна монахиня Алена, что из арзамасского Николина монастыря сбежала, страху на царское войско нагоняла. Где ее со товарищами не ждали, там она и появлялась. В одном только кадомском сельце Кременки неделю Долгорукого держала, будто телка на привязи. Тот и силу подтянул небывалую, и разведка его по Алениным пятам бегала, а справиться не могли с Аленой. На восьмой или девятый день в центре сельца, аккурат возле храма, где две речушки в одну сходились, не выдержали донцы, стрельцы беглые, нижегородцы, что Алене в верности поклялись, и проиграли Долгорукому. Уж что потом было! В реке не водица бежала — кровь алела теплыми еще октябрьскими днями. Только не справился Долгорукий с Аленой здесь, он ее догнал в мордовской земле — в Темникове, где и повелел, как злодейку и нехристя, в костре пожечь. Сдержали слово — пожгли. А вскорости под большое село Вознесенское долгоруковские ратники привели человек двадцать-тридцать пленных. Вчера еще они у Разина воинствовали, а теперь вот связанные по рукам и ногам стоят, участи своей дожидаются. Откуда среди них бабы с малыми дитятками взялись, никто и ведать не ведает. Только жалко вознесенскому народу оборванных и голодных, потому украдкой суют им кто картошку вареную, кто краюху хлеба. Привели пленных в дремучий лес. Кто из них откуда, только им это знамо. Руки-ноги развязали и повелели: — Здесь отныне жить станете. Кланяйтесь матушке-царице, что милость к вам проявила, а то бы качаться вам каждому на сосне, а теперь вот живите. С тем и укатили набольшие, оставили только реденькую охрану, чтобы не разбежались горемыки. А куда бежать, если и справа дремучий лес, и слева, солнышка только и видать, если голову высоко запрокинуть. Качается оно где-то по верхушкам деревьев.
Перво-наперво решили мужики-разинцы: расчистить дремучий лес надобно, и стали лес валить. Сучки, ветки с деревьев обрубают, в костры валят. Строевую древесину складируют, к новостройкам готовятся. Костры полыхали не один день. От полохов дым далеко стелился. Измучились люди, но большую поляну подготовили, на ней и решили избы ставить. Один дом подняли, второй, третий. Да ладные такие, о веселых окошках, при приветливых крылечках. Защебетала жизнь, заиграла, а как чужой ненароком нагрянет — сумрачно становилось. Никто не говорит, не калякает. Поднялась улица. А где она? Без имени какое поселение живет? Вот и порешили люди все вместе: быть их новому сельцу Полх-Майданом. Да другого-то и не дано. Старое слово славянское «полох» пожар обозначает. Вон сколько деревьев повыкорчевывали и пожгли. Полох и есть. А другое слово «майдан» как раз и обозначает место, что от пожара освобождено. И речка рядом. Ей уж сам бог повелел Полховкой прозываться. Так, среди леса и появился на свет Полхов Майдан. Прокричит здесь петух утром, на три округи его слышно. С юга — Мордовия. С запада — Рязанская земля, а восточнее — Вознесенское, как есть края Нижегородские.
II
Так ли все было, по-другому ли, теперь трудно сказать. Времени-то сколько прошло: почитай, о семнадцатом веке с вами толкуем. Одно верно: у людской памяти ум зоркий, не запрячется побасенка по уголкам в сундуке, нет-нет да и выглянет наружу. Вот и с Федькой Сидоровым так получилось. Он лесами верст двадцать промахал, а как к Полх-Майдану прибился, молва и поползла от дома к дому: это ведь пособник Аленин, глаза ее и уши. Хоть и стерегся Федька на первых порах, как в новое сельцо заявился, а потом и хорониться перестал: его же, разинские, друзья-приятели здесь обосновались. Не выдадут. Да каково — за майданцами сразу же слава побежала по округе: пытай не пытай, а язык за зубами здесь живет, хоть у малого, хоть у старого. Не моги голоса подымать, пройдут, словно и не заметят. А про Федьку тут каждый знал. Знали, как вечерний ветер юлой промчался по пеплу в Темникове и унес за собой прах той, что слыла грозой для царева войска. — Оленька, — плакал сильный мужик и дрожащими руками собирал пепел кострища. Он шарил по прохладному уже огневику, пытаясь разыскать в головнях соснового сруба хоть крохотную косточку человека, которого любил безумно. В сражениях побывал, сутками просиживал в дождливой засаде, галопом мчался из одной стороны в другую и приводил в мятежный отряд Алены людей. А вот на костре горела она одна. Он, как пес, стоял в толпе, прячась за мордовские зипуны и юбки, и во все глаза смотрел, как сначала робко, потом, вихрясь и злобствуя, огонь обхватывал молодое красивое тело. Давно разошлись согнанные в единую смотрящую толпу темниковцы, давно пьяно горланили царские ратники, довольные свершенным, а Федька Сидоров все ползал по кострищу и плакал. Многое видели на своем веку жители Темникова, знали, что живет в округе древний обычай, и его строго-настрого соблюдают, по-своему наказывать сельского вора — выкапывалась глубокая яма и в нее живьем, без слез и сожалений, зарывался тот, кто посягнул на личное добро соседа. А такого, чтобы сжечь женщину на костре… Нет, такого не было. Даже представить не могли, что злодейство произойдет не где-то за тридевять земель, а здесь, в родном тихом селении. Но произошло, и многие видели это своими глазами, поэтому убыстрялся шаг мужика и бабы, когда проходили мимо зловещего места. А из дома в дом ползли разговоры, что по ночам на пепелище появляется мужская тень и долго вырисовывается на фоне неба. А потом место казни вновь стало многолюдным. Со всех улиц тянулся сюда народ и подолгу простаивал в молчании: там, где погулял в своем разбойничьем порыве костер, красовалась яркая роза. Цветок красный, как говорили темниковцы, никогда не видевшие подобной красоты. Никто не приносил сюда воды, никто не поливал розу, а она цвела, раскачивалась на ветру и кланялась на все четыре стороны. Через неделю пробежал другой слух: нет больше цветка на Аленином месте. Не привыкать Федьке Сидорову кошкой пробираться по лесу, открытому полю, через большие и малые селения — его везде искали ратники. Пряча под полой одежки сорванную розу, направился было в присаровскую деревню, на родину, да остановился: там точно его поджидают. Приглянулось село в чащобе дремучей, оно крайней улицей уходит к маленькой речке. У воды Федька остановился, омыл разгоряченное лицо: «Пристану здесь». Так в вознесенской стороне, в Полх-Майдане, появился человек-молчун. Он поселился сначала в землянке, потом соседи помогли махонький дом поставить, и повел одинокую жизнь. Соседи все пытались заговаривать с ним, но натыкались на молчание и переводили разговоры на погоду, сенокосы. Времени-то с той поры немало прошло. Заприметили в Полх-Майдане, как подолгу Федька пропадал, а потом видели, как шел мужик из леса и нес на себе липу: не лыко на лапти, как все, — само дерево, очищенное от мягкой коры. А потом и вовсе чудеса сотворились, когда на завалинке домика молчуна вдруг затеснились вырезанные из липы игрушки, разукрашенные ярко-желтой краской, а по ним бежал один и тот же красный цветок, названия которому никто не знал. Мужики дивовались и осуждали молчуна, а потом, уходя в лес за лыком, несли оттуда на плечах липу. И во всех домах появлялись солонки, ложки, небольшие лошадки, коляски, матрешки. По ним по желтому бежали красные розы.
(Продолжение следует).
Иллюстрации художника Анны ДОРОШЕНКО.
#газета #землянижегородская #проза #чтение