МАЛЬЧИК, КОТОРОМУ НЕ БОЛЬНО
(Продолжение. Начало в №№ 4-5).
Мама
Мама была не от мира сего. Это бабушкино выражение. Она выразилась так при мне всего один раз, наверное, не нарочно. Хоть она и смутилась, я не понял: хорошо это или плохо. Мир сей — это же все, что сейчас: Бабушка, Папа, я, дом с большим садом, который мы снимаем за городом, как говорит Бабушка, для меня, наши разговоры, умывания по утрам, паучок по имени Чок, наконец. А не сей мир? Что это? Я спросил Бабушку, и она пристально оглядела меня, думая о чем-то далеком и нездешнем. Потом встряхнулась и спросила бодро: — Ты, наверное, спрашиваешь, кто такой человек не от мира сего? Я кивнул. Наверное. — Не похожий на других, обычных. — Необычный? — Иногда необычный. Иногда не желающий быть обычным, как все. Не желающий нести свою судьбу. Препятствия не преодолевающий, а их обходящий. Сосредоточенный на себе. Понимаешь? — Не очень. — Ну вот если ты без конца будешь думать о своей болезни, тебе будет хуже. Не думай! — Стараюсь. — Если будешь думать о своей непохожести на других ребят, станешь их сторониться. — Но ты же знаешь! — удивился я. — Мне сторониться некого. Бабушка сникла. Сказала: — А это — просто беда. Бабушка, конечно, не про Маму говорила и даже не про меня. А вообще. Но я думал о Маме — не от мира сего. Разве она кого-нибудь сторонится? Без конца думает о чем-то своем? Но уж что правда, то правда: она непохожа на других. Она необычна. Даже необыкновенна. Она стройная, статная, изящная. Когда приезжает с работы, туфли не снимает, цокает каблуками по кафельному полу кухни. Мне приятно, я знаю: Мама пришла. А Бабушка говорит ей: — Не надоело цокать? Надень тапочки. Пусть ноги отдохнут! — Ах, — говорит Мама, — я привыкла. А привычка — страшная вещь. Она привыкла ходить в парадных платьях и костюмах по дому, потому что весь день проводит в них. Люди от мира сего скорей бы переоделись, чтобы комфортнее себя чувствовать. А Мама вот ходит, как на работе, — значит, она не от мира сего. Или вот вместо того чтобы идти ко мне в тапочках, приходит, цокая, на каблучках. Мама у меня известный человек, Папа говорит — председатель совета директоров. Они там все время советуются, эти директора. А Мама им что-то такое говорит. В общем, они советуются-советуются и что-то там решают. Бабушка однажды сказала про всех про них: — Не пашут, не сеют, не жнут, а урожай имут. Имут — это такое старинное словцо. Имеют, значит. Мама легко рассмеялась, а Папа кивнул головой: — Это тоже надо уметь. — Что же ты-то не умеешь? — удивилась Бабушка. — Не всем дано, — ответил он. — Не спорьте, — примирила их Мама. — Одним дано одно, другим — другое. — А третьим — третье, — пошутил я. Они как раз все в моей комнате собрались. Почему-то вдруг притихли. Я Маму спросил: — Но что же ты все-таки делаешь? — Понимаешь, — ответила она бойко, — вот когда хлеб пекут, в печку ставят тесто. В тесто добавляют дрожжи. И тесто с добавкой из дрожжей в тепле поднимается! Увеличивается в размере! Хлеб всегда больше по размеру, чем тесто, которое ставят в печь. Эта разница называется припёк. Она всех по очереди оглядела: понятно ли говорит? И все ей кивнули, даже я. Чего тут непонятного? — Послушайте, похоже звучит: припёк, приход, прибыль. Ну вот! Хлебопёк печет хлеб, а мы печем деньги. Кладем их в большую печку. И получаем прибыль. На наши деньги люди строят дома, покупают товары, что-то, в общем, делают. А потом их возвращают. Немножко больше, чем взяли. С процентами! И это наш припёк. Что тут неясного? — Да ясно-то ясно, — вздохнула Бабушка. — Только непонятно! — На этом остановимся? — спросил Папа голосом, не предполагающим продолжения.
Папа
А Папа мой — от мира сего. Это уже не Бабушка сказала, а я сам знаю. Он бегает по магазинам и покупает продукты. Конечно, он не бегает, — у нас ведь есть машина, — а ездит. Но как что, так Папа. В аптеку за лекарствами для меня — Папа. На рынок за овощами и фруктами — тоже Папа. Уж про врачей говорить не приходится, ведь он их не только привозит, но отыскивает. Бабушка говорит: — Скоро твоему Папе можно будет присвоить степень кандидата медицинских наук. По детской неврологии. Это такая наука, которая изучает мой Паралич-Параличевич. Папа все книги об этом прочитал. Со всеми врачами познакомился, которые считаются специалистами. И это Папа сказал мне: — Когда тебе не больно — это нехорошо. Если же будет больно — значит, ты поправляешься. Он сказал это при Бабушке, и она хотела что-то возразить. Но Папа ей не позволил. — Мама, — твердо произнес он, — я прочитал много книг. Лучший признак — возвращение чувствительности. Папа гуляет со мной. Это значит — носит меня на руках. Он носит меня с моих самых малых лет. И я привык к этому. Мы гуляли по лесу, в котором стоит дом, и Папа показывал мне разные травы, летом — мы даже засушили целый гербарий между страницами толстой медицинской книги по неврологии. Папа показывал птиц, которые летают возле дома, и я хорошо знаю желтеньких синиц, красногрудых снегирей, седых поползней, нарядных щеглов — их название произошло от слова «щеголь», значит модник. Папа прочитал мне много сказок и вместе с Бабушкой выучил грамоте. Теперь я люблю читать. Папа — единственный человек, который привозит мне новые цветные книги — ведь Бабушка не выходит из дому из-за меня, а Мама работает допоздна. Папа тоже работает, конечно. Когда-то он был конструктором на большом заводе и придумывал самолеты. Ну не все самолеты, а их детали, что-то там связанное с хвостом. Ведь на хвосте существуют части, называемые элеронами, которые поворачивают самолет в разные стороны, а еще вверх и вниз. Как и крылья. Ну и вот Папа придумывал, придумывал, работал, работал, а завод возьми да и закройся. Ну — почти закройся. Папу не уволили, он был хороший конструктор. Но работы стало мало. Потом совсем мало. Наконец она совсем исчезла. Мама предлагала папе перейти в знакомый банк. В зависимую фирму. На другой завод, который делал оборудование не для самолетов, а для производства колбасы «салями». Там, оказывается, для чего-то требовались конструкторы. Наконец, она предлагала ему идти на работу к ней. Папа все предложения встречал усмешкой. Сам устроился на какой-то маленький таинственный заводик, который что-то незаметное делал, а Папа получал там совсем маленькую зарплату. — Деньги значения не имеют, — утвердила его решение Мама. — Главное, чтобы ты успокоился. Даже хорошо. У тебя будет больше времени для сына. Этот вердикт, почти приговор, был вынесен на кухне, где мы все собрались. И я ожидал, что свое слово произнесет и Бабушка. Но она только опустила голову. Как и Папа, у которого на руках сидел я. — Хорошо еще, — проговорил он, обращаясь к Маме, — что у нас есть ты.
Как живет паучок?
Вы думаете, я забыл о нем? Но разве о друзьях забывают? Я думаю про Папу, про Маму, про Бабушку и всякие наши домашние происшествия, но я же никуда не деваюсь. Лежу себе в своей постели, и после того как о чем-нибудь подумаю или почитаю, беру большое увеличительное стекло — замечательную вещь, подзабытую человечеством, и смотрю сквозь него на паучка. Он все-таки не терял времени даром. Пока я раздумывал о том и о сем, обтянул тонкими ниточками комара и муху. Опять отсел на край паутины. Может быть, любуется своей хозяйской работой. Или ждет, пока наступит ночь, чтобы пообедать. — Ну как дела, Чок? — спрашивал я его негромко, чтобы не услышал кто-нибудь. — Да ничего, — сам отвечал за него шепотом. — Сижу вот здесь, терплю, Чик. — Я восхищаюсь твоим терпением, Чок! — говорил я ему. И говорил за него в ответ: — Так уж все устроено, Чик. И у нас, и у вас. Надо терпеть. Тот, кто не может вытерпеть, погибает. — Совершенно с тобой согласен, — говорил я. И спрашивал, сочувствуя: — Тебе, наверное, особенно трудно? Раскинуть сети и ждать, ждать. Неизвестно ведь сколько? — Неизвестно, конечно. Но у нас так принято. Ждать и ждать. — И даже умирать, не дождавшись? — Что поделаешь? — вздыхал я вместо него. — Даже и умирать. Я едва дождался, пока Бабушка пришлепает. — Скажи, — спросил ее. — А можно умереть, так ничего и не дождавшись? Она встревожилась: — Ты про что? — Ну, например, пауки. Они же умирают, не дождавшись, пока попадет в паутину кто-нибудь? Бабушка смутилась. Потом немножко обрадовалась: — Пауки тоже не дураки. Они перелетают на паутинках с куста на куст. Уходят из одного угла в другой. Сражаются за свою жизнь. Всем надо сражаться! Я ее уже понял. Всем своим видом она хотела подчеркнуть, что и мне нужно сражаться. Ох, Бабуля! Из всего она готовит мне уроки. Хотя в школу я еще не хожу. И неизвестно, пойду ли. Я вздохнул. Прикрыл глаза. И уж если на то пошло, спросил ее: — Ну, а сколько мне ждать? И чего ждать-то? Сколько терпеть? До каких пор? До бесконечности? Это Бабушкино же слово. Когда-то и где-то она его при мне произнесла, и я его сразу понял. Бабушка присела ко мне на кровать. Помолчала. Потом сказала строгим голосом: — Человек, знаешь ли, отличается от паучка. У тебя есть родители. Я. Существует медицина. Но у паучков стоит поучиться, я согласна. Они обладают замечательным терпением. — А если не станет тебя? — спросил я. — Родителей? А медицина и так бессильна. Бабушка молчала и гладила, гладила меня по ногам. Только я ничего ведь не чувствовал. Видел — это да. Но не чувствовал. И еще видел, что Бабушка тихо плачет. — Но ты же говорила о терпении, — сказал я ей ласково.
Подарок
Потом мне привезли подарок. Да какой! Мама выписала для меня из Америки электрическую коляску. Папа нарядил меня в спортивный костюм «Адидас». Ноги обул в новые кроссовки, привязал к тележке автомобильным ремнем, который там был, и обучил, как пользоваться рычагом движения — он устроен на подлокотнике. Все очень просто. Нажмешь рычаг вперед — туда и поедешь. Нажмешь назад — назад. А повернешь вбок — повернешь и коляску. Я сначала дома кружился, потом — на улице. Бабушка со мной теперь не справлялась. Не поспевала за мной, и Папа ее, конечно, от пробежек по двору освободил. Сам он шагал рядом со мной широкими шагами. Да еще и ускорял ход. Не знаю, легче ли стало ему от того, что не надо меня нести на руках. Он никак не давал это понять. И однажды я догадался сам: не носить меня на руках ему лучше. Но зато он не прижимает теперь меня к себе. И я не дышу ему в щеку. И он не может остановиться, чтобы мы вместе наклонились к какому-нибудь летнему цветку. Мир кукушкиных слезок, зеленого мха, нежных цветочков незабудки немножко отодвинулся от нас в сторону. Я не мог ехать по нему резиновыми колесами моего электромобиля, потому что он предназначался только для асфальта. Но как ликовала Мама! Она говорила, что теперь для всех началась новая жизнь. Что станет проще Бабушке. А Папа может поискать новую работу. — Все, что с нами случилось, — говорила она убежденно, — тяжелое препятствие. Его надо преодолеть. Не жить им. Не мучаться! А одолевать. Даже обходить! И все будет в порядке! Бабушка и Папа кивали. А я сидел в кресле у стола. Не на папиных руках. И я тоже кивал, вспоминая Чока. Мама говорила то же самое, что и он. Ну немножко по-другому! Чок, как и Бабушка, считал, что надо терпеть. А Мама — что надо одолевать. И даже обходить. Что же касается меня, то — объезжать. Папа тоже радовался. Ведь он любил всякие машины. Читал всякие инструкции к ним. Ковырялся в двигателе своей маленькой «Тойоты». Он сидел за столом, улыбался Маме, кивал ей и, наверное, ждал, когда я перелягу в постель, чтобы самому спокойно разглядеть невиданные аккумуляторы моей коляски. Ночью, с помощью специального устройства, ее же надо было заправлять электричеством из розетки.
(Окончание следует).
#газета #землянижегородская #проза #литература #чтение #рассказы