СИМВОЛ ЧЕЛОВЕЧЕСКОЙ ДУШИ
В русской литературе второй половины XIX и начала XX века образ собаки, как символ бескорыстной преданности и в то же время безропотной обречённости, стал излюбленным инструментом психологической прозы. Это объяснимо, ведь следуя древней аксиоме, что собака — друг человека, легко выстраивать параллели между жизнью человеческой и собачьей. Пожалуй, первым таким ярким литературным экспериментом явился рассказ «Муму» Ивана Тургенева, написанный в 1852 году. По сюжету, известному всем со школьной скамьи, глухонемой крестьянин Герасим, находящийся в услужении у своевольной и деспотичной барыни, за чередой потерь и разочарований находит утешение в заботе о маленькой собачонке, подзывать которую по причине врождённого недуга может только мычанием. Драматической развязкой становится гибель Муму от руки самого Герасима, утопившего её по приказу безжалостной хозяйки. Не здесь ли обнаруживаются художественные истоки рассказа «Кусака» Леонида Андреева, тоже тонко изобразившего собаку, как символ доверчивой и ранимой души. Между произведениями почти полвека разницы, за это время Россия довольно сильно изменилась, в первую очередь благодаря отмене крепостного права в 1861 году и государственным реформам в целом. Однако положение маленького человека в обществе по-прежнему оставалось жалким, поэтому в «Кусаке» видится некое развитие тургеневского сюжета: неприкаянная душа помещена уже в условия не лютого рабства, но не менее невыносимого безразличия окружающих. Впрочем, на данном временном отрезке было написано ещё одно классическое произведение о собаке, и это, конечно же, «Каштанка» Антона Чехова, вышедшая в свет в 1887 году. Вспомним, дворняжка Каштанка по нелепой случайности теряет хозяина — столяра Луку Александровича, и её подбирает на улице известный цирковой артист, решивший сделать из бродяжки настоящую звезду арены. Но собачья преданная натура оказывается сильнее сытых реалий, и во время первого же своего представления Каштанка, узнав среди зрителей потерянного хозяина, с радостным лаем спешит вернуться в прежнюю жизнь. Андреевская Кусака подобно чеховской предшественнице, едва ощутив человеческую доброту, тоже преображается — становится игривой, беззаботной, распахнутой всему миру, впрочем, в отличие от Каштанки, у неё никогда не было ни хозяина, ни даже имени, поэтому судьба ставила перед ней вопрос не выбора, а исключительно веры. Следом за Андреевым в 1904 году к собачьей теме обращается и Александр Куприн, представив на суд читателя своего «Белого пуделя». Герои рассказа — бродячие артисты с дрессированной собакой Арто в дачный сезон путешествуют по изнеженному под южным солнцем Крыму, давая уличные представления в надежде немного заработать. Увы, шарманщик Мартын Лодыжкин стар, а его инструмент почти вышел из строя, лишь талантливый внук Серёжа и их смышлёный пёс дают шанс рассчитывать хоть на какой-то успех. Но вот на одной из дач маленькому капризному барчонку захотелось в качестве живой игрушки заполучить белого пуделя. От предложенных за Арто немалых денег старик и мальчик отказались, но посланный по их следу дворник выкрал собаку. Рассказ завершается сценой, как ночью Серёжа проник на дачу похитителей и освободил своего пса, которого заточили в подвале. Мы уже условились принимать образ собаки за символ человеческой души, что позволяет усмотреть у Куприна классический сюжет из «Фауста» Гёте о сделке с нечистой силой, где предметом торга, как известно, душа и выступала. Вот только в купринском произведении просветлённая старость отказывается от заведомо порочного договора, а пылкая и чистая сердцем юность не сдаётся даже когда могущество и коварство, казалось бы, всё равно одерживают верх. Что ж, сам Куприн с ранних лет был очень волевым человеком, поэтому действия старого шарманщика и его внука можно считать личной авторской позицией. Перекликается ли «Белый пудель» с «Кусакой» Леонида Андреева? В том, что кроме материальных благ есть и иные ценности, без которых не ощутить всей полноты жизни, безусловно, да. Кульминацией своеобразного кинологического жанра можно по праву считать повесть Михаила Булгакова «Собачье сердце». Произведение написано в стиле остросоциальной фантастики в 1925 году. Центральным персонажем вновь становится бездомный пёс, которого, как и в чеховской «Каштанке», подбирает солидный гражданин — у Булгакова им оказывается светило медицины мирового уровня. Профессор Преображенский вместе с ассистирующим ему доктором Борменталем работает над технологией омоложения, а по сути, над созданием нового типа человека. Во время предпринятого учёными дерзкого эксперимента псу Шарику вживляют гипофиз и семенники убитого в пьяной драке люмпена Клима Чугункина. Опыты приводят к ошеломляющим результатам и поначалу выглядят как настоящий триумф научной мысли, но в итоге оборачиваются творческой катастрофой. Пёс принимает человеческие черты, становится Полиграфом Шариковым, однако его звериная и всё же непорочная сущность в ходе эксперимента замещается генами представителя самого дна общества, зарезанного в кабаке. Если пёс и здесь олицетворяет душу, то это хирургическое вторжение, под которым в глобальном смысле автором подразумевается большевистский переворот, ведь именно многочисленные Шариковы участвовали в жестоких репрессиях. Но повинен ли в том лично Шарик? Может, Леонид Андреев в «Кусаке» как раз и хотел сказать, что брошенная, забитая душа способна пойти за кем угодно. Впрочем, предлагаем сделать собственные выводы.
Андрей ДМИТРИЕВ.
КУСАКА
(Окончание. Начало в № 47)
III
Всею своею собачьей душою расцвела Кусака. У нее было имя, на которое она стремглав неслась из зеленой глубины сада; она принадлежала людям и могла им служить. Разве недостаточно этого для счастья собаки? С привычкою к умеренности, создавшеюся годами бродячей, голодной жизни, она ела очень мало, но и это малое изменило ее до неузнаваемости: длинная шерсть, прежде висевшая рыжими, сухими космами и на брюхе вечно покрытая засохшею грязью, очистилась, почернела и стала лосниться, как атлас. И когда она от нечего делать выбегала к воротам, становилась у порога и важно осматривала улицу вверх и вниз, никому уже не приходило в голову дразнить ее или бросить камнем. Но такою гордою и независимою она бывала только наедине. Страх не совсем еще выпарился огнем ласк из ее сердца, и всякий раз при виде людей, при их приближении, она терялась и ждала побоев. И долго еще всякая ласка казалась ей неожиданностью, чудом, которого она не могла понять и на которое она не могла ответить. Она не умела ласкаться. Другие собаки умеют становиться на задние лапки, тереться у ног и даже улыбаться и тем выражают свои чувства, но она не умела. Единственное, что могла Кусака, это упасть на спину, закрыть глаза и слегка завизжать. Но этого было мало, это не могло выразить ее восторга, благодарности и любви, — и с внезапным наитием Кусака начала делать то, что, быть может, когда-нибудь она видела у других собак, но уже давно забыла. Она нелепо кувыркалась, неуклюже прыгала и вертелась вокруг самой себя, и ее тело, бывшее всегда таким гибким и ловким, становилось неповоротливым, смешным и жалким. — Мама, дети! Смотрите, Кусака играет! — кричала Леля и, задыхаясь от смеха, просила: — Еще, Кусачка, еще! Вот так! Вот так… И все собирались и хохотали, а Кусака вертелась, кувыркалась и падала, и никто не видел в ее глазах странной мольбы. И как прежде на собаку кричали и улюлюкали, чтобы видеть ее отчаянный страх, так теперь нарочно ласкали ее, чтобы вызвать в ней прилив любви, бесконечно смешной в своих неуклюжих и нелепых проявлениях. Не проходило часа, чтобы кто-нибудь из подростков или детей не кричал: — Кусачка, милая Кусачка, поиграй! И Кусачка вертелась, кувыркалась и падала при несмолкаемом веселом хохоте. Ее хвалили при ней и за глаза и жалели только об одном, что при посторонних людях, приходивших в гости, она не хочет показать своих штук и убегает в сад или прячется под террасой. Постепенно Кусака привыкла к тому, что о пище не нужно заботиться, так как в определенный час кухарка даст ей помоев и костей, уверенно и спокойно ложилась на свое место под террасой и уже искала и просила ласк. И отяжелела она: редко бегала с дачи, и когда маленькие дети звали ее с собою в лес, уклончиво виляла хвостом и незаметно исчезала. Но по ночам все так же громок и бдителен был ее сторожевой лай.
IV
Желтыми огнями загорелась осень, частыми дождями заплакало небо, и быстро стали пустеть дачи и умолкать, как будто непрерывный дождь и ветер гасили их, точно свечи, одну за другой. — Как же нам быть с Кусакой? — в раздумье спрашивала Леля. Она сидела, охватив руками колени, и печально глядела в окно, по которому скатывались блестящие капли начавшегося дождя. — Что у тебя за поза, Леля! Ну кто так сидит? — сказала мать и добавила: — А Кусаку придется оставить. Бог с ней! — Жа-а-лко, — протянула Леля. — Ну что поделаешь? Двора у нас нет, а в комнатах ее держать нельзя, ты сама понимаешь. — Жа-а-лко, — повторила Леля, готовая заплакать. Уже приподнялись, как крылья ласточки, ее темные брови и жалко сморщился хорошенький носик, когда мать сказала: — Догаевы давно уже предлагали мне щеночка. Говорят, очень породистый и уже служит. Ты слышишь меня? А эта что — дворняжка! — Жа-а-лко, — повторила Леля, но не заплакала. Снова пришли незнакомые люди, и заскрипели возы, и застонали под тяжелыми шагами половицы, но меньше было говора и совсем не слышно было смеха. Напуганная чужими людьми, смутно предчувствуя беду, Кусака убежала на край сада и оттуда, сквозь поредевшие кусты, неотступно глядела на видимый ей уголок террасы и на сновавшие по нем фигуры в красных рубахах. — Ты здесь, моя бедная Кусачка, — сказала вышедшая Леля. Она уже была одета подорожному — в то коричневое платье, кусок от которого оторвала Кусака, и черную кофточку. — Пойдем со мной! И они вышли на шоссе. Дождь то принимался идти, то утихал, и все пространство между почерневшею землей и небом было полно клубящимися, быстро идущими облаками. Снизу было видно, как тяжелы они и непроницаемы для света от насытившей их воды и как скучно солнцу за этою плотною стеной. Налево от шоссе тянулось потемневшее жнивье, и только на бугристом и близком горизонте одинокими купами поднимались невысокие разрозненные деревья и кусты. Впереди, недалеко, была застава и возле нее трактир с железной красной крышей, а у трактира кучка людей дразнила деревенского дурачка Илюшу. — Дайте копеечку, — гнусавил протяжно дурачок, и злые, насмешливые голоса наперебой отвечали ему: — А дрова колоть хочешь? И Илюша цинично и грязно ругался, а они без веселья хохотали. Прорвался солнечный луч, желтый и анемичный, как будто солнце было неизлечимо больным; шире и печальнее стала туманная осенняя даль. — Скучно, Кусака! — тихо проронила Леля и, не оглядываясь, пошла назад. И только на вокзале она вспомнила, что не простилась с Кусакой. V Кусака долго металась по следам уехавших людей, добежала до станции и — промокшая, грязная — вернулась на дачу. Там она проделала еще одну новую штуку, которой никто, однако, не видал: первый раз взошла на террасу и, приподнявшись на задние лапы, заглянула в стеклянную дверь и даже поскребла когтями. Но в комнатах было пусто, и никто не ответил Кусаке. Поднялся частый дождь, и отовсюду стал надвигаться мрак осенней длинной ночи. Быстро и глухо он заполнил пустую дачу; бесшумно выползал он из кустов и вместе с дождем лился с неприветного неба. На террасе, с которой была снята парусина, отчего она казалась обширной и странно пустой, свет долго еще боролся с тьмою и печально озарял следы грязных ног, но скоро уступил и он. Наступила ночь. И когда уже не было сомнений, что она наступила, собака жалобно и громко завыла. Звенящей, острой, как отчаяние, нотой ворвался этот вой в монотонный, угрюмо покорный шум дождя, прорезал тьму и, замирая, понесся над темным и обнаженным полем. Собака выла — ровно, настойчиво и безнадежно спокойно. И тому, кто слышал этот вой, казалось, что это стонет и рвется к свету сама беспросветно-темная ночь, и хотелось в тепло, к яркому огню, к любящему женскому сердцу. Собака выла.
Рассказ входит в школьную программу по литературе для 7-го класса.
#газета #землянижегородская #кусака #андреев #рассказ #проза #чтение