ЦИТАТЫ ПО ОСЕНИ СЧИТАЮТ
Перелистываем страницы классики
Вот и снова наступила осень — «унылая пора, очей очарованье», если изъясняться языком бессмертной пушкинской поэзии, с которой мы ещё со школьной скамьи привыкли ассоциировать жёлто-красный сезон увядания. Это одухотворённое, наполненное пряным ароматом и сакральным шелестом время однажды пробудило в Александре Сергеевиче невиданные творческие силы, позволив максимально реализовать дар. Такого богатого литературного урожая за столь короткий срок иному автору хватило бы на целую достойную библиографию, поэтому каждый пишущий человек мечтает о своей собственной «Болдинской осени». Правда, не стоит забывать печальные обстоятельства, заставившие Пушкина отложить свадьбу и задержаться в глуши Нижегородской губернии аж до начала декабря 1830 года. Весной, в самый разгар пандемии коронавируса, в материале «Холерный затворник» «ЗН», подчёркивая поразительную способность истории повторяться, рассказывала о страшной эпидемии холеры, прокатившейся по миру в первой половине XIX века от Азии до Европы с Америкой и застигнувшей поэта в Большом Болдине. Как и чем жил Александр Сергеевич в условиях строгой самоизоляции, покинуть которую не имел возможности до особого распоряжения властей, можно узнать из его многочисленных писем, адресованных будущей супруге Наталье Гончаровой, а также друзьям, родственникам и знакомым. Нам стоило бы поучиться у Пушкина той искромётной самоиронии, с которой он осмысливал вынужденное положение затворника. Однако важнейшим свидетельством пережитого Александром Сергеевичем карантина остаются литературные произведения, созданные им в сельском уединении: циклы пьес, стихов и прозы, поэма «Домик в Коломне», финальная часть «Евгения Онегина», а также критические статьи и публицистика. Хотелось бы напомнить, что в этом году «Болдинская осень» отмечает очередной юбилей — 190 лет. Пользуясь случаем, в рубрике «Домашнее чтение» мы решили обратиться к литературному наследию Пушкина. Двадцатого октября 1830 года литератор закончил прозаический сборник, получивший название «Повести Белкина». В книгу вошли пять новелл — «Гробовщик», «Станционный смотритель», «Барышня-крестьянка», «Выстрел» и «Метель». Цикл был создан менее чем за два месяца, то есть буквально на одном дыхании. Чтобы связать единой нитью повести, отличающиеся по сюжету и созданные в различных жанрах от романтизма и сентиментализма до готики, автор предварил их обращением к читателям от лица некоего издателя с многозначительными инициалами А.П., взявшегося выпустить в свет книгу покойного молодого помещика Ивана Петровича Белкина и исполнить тем самым волю его доброго приятеля, пожелавшего остаться анонимом. На вопрос, кто такой Белкин, Пушкин отвечал весьма туманно: «Кто бы он ни был, а писать повести надо вот этак: просто, коротко и ясно». Стоит заметить, вымышленному литератору-любителю Александр Сергеевич приписал авторство и своей незаконченной повести «История села Горюхина», которую он сочинял примерно в то же время в стиле сельской хроники. На тот момент Пушкин уже снискал славу величайшего русского стихотворца, а вот как писатель только начинал входить в литературу. Дебютный роман «Арап Петра Великого» также не был завершён, и отдельные его главы появились в периодике буквально накануне трагической гибели классика. Ранний «Роман в письмах» издатели, позже разбиравшие архив Пушкина, обнаружили лишь в виде черновой рукописи, поэтому «Повести Белкина» можно с уверенностью назвать первым завершённым прозаическим опытом Александра Сергеевича. Возможно, Белкин — это просто литературная маска, за которой поэту Пушкину было спокойнее примерять амплуа прозаика, в глубине души опасаясь провала на новом для себя поприще. Так или иначе, с появлением персонажа Ивана Белкина, пожалуй, в русской литературе и возник притягательный, трогательный образ «маленького человека», впоследствии развитый Гоголем и занявший главенствующее место в романах Достоевского. В школьной программе из «Повестей Белкина» даётся только одна на выбор учителя, мы же предлагаем для прочтения «Выстрел» — во многом автобиографическое и во многом пророческое для Пушкина произведение. Впрочем, об этом в следующий раз.
Андрей ДМИТРИЕВ.
ВЫСТРЕЛ
Стрелялись мы.
Баратынский.
Я поклялся застрелить его по праву дуэли (за ним остался еще мой выстрел).
Вечер на бивуаке.
I
Мы стояли в местечке ***. Жизнь армейского офицера известна. Утром ученье, манеж; обед у полкового командира или в жидовском трактире; вечером пунш и карты. В *** не было ни одного открытого дома, ни одной невесты; мы собирались друг у друга, где, кроме своих мундиров, не видали ничего. Один только человек принадлежал нашему обществу, не будучи военным. Ему было около тридцати пяти лет, и мы за то почитали его стариком. Опытность давала ему перед нами многие преимущества; к тому же его обыкновенная угрюмость, крутой нрав и злой язык имели сильное влияние на молодые наши умы. Какая-то таинственность окружала его судьбу; он казался русским, а носил иностранное имя. Некогда он служил в гусарах, и даже счастливо; никто не знал причины, побудившей его выйти в отставку и поселиться в бедном местечке, где жил он вместе и бедно и расточительно: ходил вечно пешком, в изношенном черном сюртуке, а держал открытый стол для всех офицеров нашего полка. Правда, обед его состоял из двух или трех блюд, изготовленных отставным солдатом, но шампанское лилось притом рекою. Никто не знал ни его состояния, ни его доходов, и никто не осмеливался о том его спрашивать. У него водились книги, большею частию военные, да романы. Он охотно давал их читать, никогда не требуя их назад; зато никогда не возвращал хозяину книги, им занятой. Главное упражнение его состояло в стрельбе из пистолета. Стены его комнаты были все источены пулями, все в скважинах, как соты пчелиные. Богатое собрание пистолетов было единственной роскошью бедной мазанки, где он жил. Искусство, до коего достиг он, было неимоверно, и если б он вызвался пулей сбить грушу с фуражки кого б то ни было, никто б в нашем полку не усумнился подставить ему своей головы. Разговор между нами касался часто поединков; Сильвио (так назову его) никогда в него не вмешивался. На вопрос, случалось ли ему драться, отвечал он сухо, что случалось, но в подробности не входил, и видно было, что таковые вопросы были ему неприятны. Мы полагали, что на совести его лежала какая-нибудь несчастная жертва его ужасного искусства. Впрочем, нам и в голову не приходило подозревать в нем что-нибудь похожее на робость. Есть люди, коих одна наружность удаляет таковые подозрения. Нечаянный случай всех нас изумил. Однажды человек десять наших офицеров обедали у Сильвио. Пили по-обыкновенному, то есть очень много; после обеда стали мы уговаривать хозяина прометать нам банк. Долго он отказывался, ибо никогда почти не играл; наконец велел подать карты, высыпал на стол полсотни червонцев и сел метать. Мы окружили его, и игра завязалась. Сильвио имел обыкновение за игрою хранить совершенное молчание, никогда не спорил и не объяснялся. Если понтеру случалось обсчитаться, то он тотчас или доплачивал достальное, или записывал лишнее. Мы уж это знали и не мешали ему хозяйничать по-своему; но между нами находился офицер, недавно к нам переведенный. Он, играя тут же, в рассеянности загнул лишний угол. Сильвио взял мел и уравнял счет по своему обыкновению. Офицер, думая, что он ошибся, пустился в объяснения. Сильвио молча продолжал метать. Офицер, потеряв терпение, взял щетку и стер то, что казалось ему напрасно записанным. Сильвио взял мел и записал снова. Офицер, разгоряченный вином, игрою и смехом товарищей, почел себя жестоко обиженным и, в бешенстве схватив со стола медный шандал, пустил его в Сильвио, который едва успел отклониться от удара. Мы смутились. Сильвио встал, побледнев от злости, и с сверкающими глазами сказал: «Милостивый государь, извольте выйти, и благодарите бога, что это случилось у меня в доме». Мы не сомневались в последствиях и полагали нового товарища уже убитым. Офицер вышел вон, сказав, что за обиду готов отвечать, как будет угодно господину банкомету. Игра продолжалась еще несколько минут; но чувствуя, что хозяину было не до игры, мы отстали один за другим и разбрелись по квартирам, толкуя о скорой ваканции. На другой день в манеже мы спрашивали уже, жив ли еще бедный поручик, как сам он явился между нами; мы сделали ему тот же вопрос. Он отвечал, что об Сильвио он не имел еще никакого известия. Это нас удивило. Мы пошли к Сильвио и нашли его на дворе, сажающего пулю на пулю в туза, приклеенного к воротам. Он принял нас по-обыкновенному, ни слова не говоря о вчерашнем происшествии. Прошло три дня, поручик был еще жив. Мы с удивлением спрашивали: неужели Сильвио не будет драться? Сильвио не дрался. Он довольствовался очень легким объяснением и помирился. Это было чрезвычайно повредило ему во мнении молодежи. Недостаток смелости менее всего извиняется молодыми людьми, которые в храбрости обыкновенно видят верх человеческих достоинств и извинение всевозможных пороков. Однако ж мало-помалу все было забыто, и Сильвио снова приобрел прежнее свое влияние. Один я уже не мог к нему приблизиться. Имея от природы романтическое воображение, я всех сильнее прежде сего был привязан к человеку, коего жизнь была загадкою и который казался мне героем таинственной какой-то повести. Он любил меня; по крайней мере со мной одним оставлял обыкновенное свое резкое злоречие и говорил о разных предметах с простодушием и необыкновенною приятностью. Но после несчастного вечера мысль, что честь его была замарана и не омыта по его собственной вине, эта мысль меня не покидала и мешала мне обходиться с ним по-прежнему; мне было совестно на него глядеть. Сильвио был слишком умен и опытен, чтобы этого не заметить и не угадывать тому причины. Казалось, это огорчало его; по крайней мере я заметил раза два в нем желание со мною объясниться; но я избегал таких случаев, и Сильвио от меня отступился. С тех пор видался я с ним только при товарищах, и прежние откровенные разговоры наши прекратились. Рассеянные жители столицы не имеют понятия о многих впечатлениях, столь известных жителям деревень или городков, например об ожидании почтового дня: во вторник и пятницу полковая наша канцелярия бывала полна офицерами: кто ждал денег, кто письма, кто газет. Пакеты обыкновенно тут же распечатывались, новости сообщались, и канцелярия представляла картину самую оживленную. Сильвио получал письма, адресованные в наш полк, и обыкновенно тут же находился. Однажды подали ему пакет, с которого он сорвал печать с видом величайшего нетерпения. Пробегая письмо, глаза его сверкали. Офицеры, каждый занятый своими письмами, ничего не заметили. «Господа, — сказал им Сильвио, — обстоятельства требуют немедленного моего отсутствия; еду сегодня в ночь; надеюсь, что вы не откажетесь отобедать у меня в последний раз. Я жду и вас, — продолжал он, обратившись ко мне, — жду непременно». С сим словом он поспешно вышел; а мы, согласясь соединиться у Сильвио, разошлись каждый в свою сторону.
(Продолжение следует).
Повесть Пушкина «Выстрел» входит в школьную программу по литературе.
#газета #землянижегородская #пушкин #домашнеечтение #болдино #повесть #выстрел #проза
