Это было в Орле
Разведка доложила, что город не окажет сопротивления — здесь не ожидали такого скорого появления немецких войск. Перед въездом в город Гудериан приказал помыть танки. На улицах Орла можно было наблюдать странное зрелище: спокойно ходили трамваи, у магазинов стояли очереди, витрины были завалены товаром, как оказалось, резервуары нефтебазы наполнены бензином, мосты не взорваны. Тут же на столбах появилось распоряжение: «Все жители Орла подчиняются немецким военным властям и их солдатам».
В своих мемуарах Гейнц Гудериан отметил:
«4-я танковая дивизия захватила Орел. Это дало нам возможность получить хорошую шоссейную дорогу и овладеть важным железнодорожным узлом и узлом шоссейных дорог, который должен был стать базой для наших дальнейших действий. Захват города произошел для противника настолько неожиданно, что, когда наши танки вступили в Орел, в городе еще ходили трамваи. Эвакуация промышленных предприятий, которая обычно тщательно подготавливалась русскими, не могла быть осуществлена. Начиная от фабрик и заводов и до самой железнодорожной станции на улицах повсюду лежали станки и ящики с заводским оборудованием и сырьем».
Вслед за войсками в город черной змеей вползла тайная полевая полиция – ГФП – «Гехайм фельдполицай»…
В октябре 1976 года в Орле состоялся суд над военными преступниками из отряда ГФП-580, который зверствовал в городе и ближайших окрестностях. Процесс был открытым, но все-таки требовалось специальное разрешение. В те годы не было практики проводить аккредитацию журналистов. Разрешение выдавали компетентные органы. Если было разрешено, то приходила соответствующая бумага, если запрет, то тишина. Спрашивать о причинах было не принято. Нет – и все.
Разрешение нами было получено, через день я оказался в Орле, и меня встретил Матвей Матвеевич Мартынов, с которым мы уже имели продолжительную переписку. Этот человек долгие годы по крупице собирал факты, связанные с орловским подпольем времен Великой Отечественной войны. Тогда среди военных историков бытовало устойчивое мнение, что подполье в Орле было ложным. Конечно, утверждать так, тем более что-то писать на эту тему, без веских доказательств им никто бы не разрешил. Они считали, будто бы фашисты специально создали в городе подпольную организацию, чтобы выявлять активных коммунистов и комсомольцев и истреблять их. История партизанского движения знает такие случаи. Действительно, провал ряда подпольных групп, срывы диверсий подтверждали эту версию.
Опровергнуть легенду о ложном подполье взялся Матвей Матвеевич Мартынов. Бывшему фронтовому разведчику хватило на это упорства и мужества. Именно благодаря ему мы обязаны появлению в летописи войны имени Александра Николаевича Жореса.
Процесс над военными преступниками должен был пролить хоть лучик света на деятельность группы орловских подпольщиков, которыми руководил этот человек. Вот почему мы каждый день с Матвеем Матвеевичем Мартыновым появлялись в зале суда и старались понять в путаных объяснениях выгораживающих себя преступников причины провала крепкого ядра орловского подполья.
1
М. М. Мартынов:
Орловское подполье было активной боевой единицей. Оно возникло не вдруг. За несколько месяцев до сдачи Орла фашистам в городе спешно создалась диверсионная школа. Будущих орловских подпольщиков обучали диверсионной работе и ведению наблюдений за продвижением войск. Именно здесь была разработана структура подполья. В городе предполагалось оставить подпольный обком, который должен был направлять борьбу подпольных групп. Создавались явочные квартиры, закладывались склады с оружием и взрывчаткой. Все тщательно конспирировалось.
Но замысел осуществить не удалось. Фашисты заняли Орел внезапно. Все подпольные группы оказались разрозненными. Партийные работники покинули город вместе с отступающей Красной армией. Подпольщики не получили адресов явок и складов с оружием. Вот почему первый месяц оккупации города враг не получил никакого сопротивления и мог подумать, что город полностью очищен от «непокорных».
Но 11 ноября в самом центре города прогремел взрыв. Сводки Совинформбюро сообщили, что в городе уничтожена гостиница «Коммуналь», где погибло до 150 фашистских офицеров…
Этот взрыв послужил сигналом к началу организованного сопротивления. И тут мы впервые встречаем имя Александра Николаевича Жореса, руководителя одной из подпольных групп. Сегодня мы знаем лишь о небольшой части того, что удалось сделать его группе. Выясняется еще одна любопытная и невероятная деталь: этот человек специально шел на свое раскрытие. Он рассекречивал себя для того, чтобы его могли разыскать те, кто готов был бороться с оккупантами. Тем самым он пополнял свою группу людьми и создавал подполье в разных районах города.
В этот день Александр Николаевич Жорес уходил из школы последним. Прежде чем уйти и закрыть здание, он долго стоял у окна. По привычке снял очки с толстыми стеклами, за окном все расплывалось на цветные пятна, изрезанные паутиной черных веток лип. Цветные пятна успокаивали и позволяли сосредоточиться.
Все эти дни он постоянно думал. Обо всем. Утром шел в школу, здоровался со встречными, подписывал бумаги, давал уроки. Все это происходило как во сне. Закрадывалась тревога. Утром он не купил газеты — их просто не привезли. Думал о фронте, который уже где-то рядом. Но где? Накануне вечером была слышна канонада. Сердце старого солдата сжалось в предчувствии разворачивающихся событий. Он был готов к оккупации города немцами и знал, что будет делать, но его тревожила долгая пауза неизвестности. В работе он забывался. А вот вечером, когда оставался один…
(Окончание следует.)
Десятки раз повторял адреса тайников и явочных квартир, которые ему сообщили. Он долго заучивал их, сидя в темном кабинете обкома партии за листочком бумаги с грифом «Совершенно секретно». Цепкая учительская память не подводила. Как историк, он тут же складывал разрозненные номера домов и квартир в единую цифру и искал подходящий год в хронологии прошлых исторических событий. Склад с оружием – битва при Калке, явочная квартира – взятие Бастилии… Так запоминалось еще надежнее.
Что ж, пора покидать школу. Он надел очки, без которых уже давно не мог ступить ни шагу. Школьный двор, изъезженный велосипедами, прояснился. Проверил шпингалеты на окнах. В школе было необычно тихо, ни души. Его испугала эта тишина. Ему никогда не удавалось уходить из школы последним: здесь всегда занимались кружки или проходили репетиции художественной самодеятельности. Не торопясь, собрал в маленький ученический портфель бумаги, тихо прошел коридором, навесил замок на скобу, закрыл на ключ, который положил в условленное место, известное не только учителям, но и ученикам. Под ногой уже шуршали опавшие листья. Открыл калитку, и то, что он увидел, заставило его замереть.
По дороге двигался зеленый с рыжими подпалинами камуфляжа блестящий обрезом короткого ствола танк…
Диана Александровна Жорес:
Отец очень переживал, когда военкомат отказал ему в призыве на фронт. Как-то он пришел домой, хлопнул портфелем по столу и проговорил только: «На фронт не берут!» И долго сидел молча.
У него была сильная потеря зрения. Сказались старые раны. Ходил всегда погруженный в свои мысли. Со стороны смотрелся довольно странным человеком. Летом брил голову. Всегда носил коротко торчащую прическу, как ее принято называть «ежик».
Он страстно любил предмет, который преподавал, – историю. Любил школу, где был директором. Я никогда не видела его рассерженным или унывающим. Его очень любили.
Когда немцы вошли в Орел, стало ясно, что он не останется в стороне от борьбы. Внешне он несколько опустился, часто ходил небритым, в мятом пиджаке. И только мы догадывались, что занят он тайными делами. К нему стали приходить люди, которых мы раньше не видели.
2
Открывать школу Александру Николаевичу Жоресу больше не пришлось. Это сделали за него, разместив в ней на постой немецких солдат. А его определили в комендантскую бригаду, которая работала на заготовке дров и уборке нечистот во дворах домов, где располагались немцы.
Между тем в городе объявился старый знакомый – орловский купец Букин. Где только его откопали немцы? Старожилы поговаривали, что был он в свое время вожаком «черной сотни» и зачинщиком погромов.
Постарел Букин, утратил ухарский маслянистый лоск, но приобрел новые качества: гитлеровцы поставили его во главе сыскного отделения городской полиции. Начал он свою деятельность с набора в отряды ГФП, сулил «златые горы» и сытое житье.
Странно вели себя в городе немцы. Они ходили по домам и раздавали подарки из разграбленных магазинов. Все это снимали на кинопленку и фотографировали. В городе появилась газета “Орловские известия”, позже переименованная в «Речь», заработало радио, открылся кинотеатр, дети могли посещать театр кукол, в котором шли спектакли по русским народным сказкам.
От жителей не требовалось ничего, кроме выполнения приказов коменданта города. Трое повешенных парней в Первомайском сквере виноваты были сами, они нарушили приказ «по ежедневной явке на работу», что являлось саботажем.
Правда, если прислушаться, то по вторникам и пятницам со стороны городской тюрьмы стали доноситься автоматные и пистолетные выстрелы. По ночам из ворот бывшего Государственного банка выезжали крытые грузовики.
Палачи вывозили на расстрел в Медведевский лес выслеженных агентами сыскного отделения и тайной полевой полиции подпольщиков и всех подозрительных. Они помогали оккупантам очистить город от «коммунистической заразы». Необходимо было парализовать Орел и сделать его людей неспособными к сопротивлению.
Прогремевший в центре города взрыв, разнесший на куски гостиницу «Коммуналь», дал понять оккупантам, что их усилия по заигрыванию с горожанами были напрасны.
В бой с ними вступила подпольная группа Жореса…
В Школьном переулке на крыше одного из домов сидел бывший председатель областного комитета физкультуры и спорта Георгий Огурцов и смотрел на дело своих рук. Танковая группа Гудериана не досчиталась 150 офицеров, отмечавших свое появление в Орле массовой выпивкой в банкетном зале.
…Потом несколько дней было тихо.
3
Русский госпиталь тоже был одним из «подарков» нового режима. Фашисты оставили не успевший эвакуироваться из Орла военный госпиталь. Больше того, оставшемуся медперсоналу было разрешено продолжать лечить солдат. Никакой помощи, естественно, оказано не было. Замысел немецкого командования был прост: разрешение на работу русского госпиталя – акт большой гуманности, но ни один из тяжелораненых не выживет, поскольку отсутствовали квалифицированные врачи и медикаменты. Каждый из солдат был обречен на медленную и мучительную смерть.
Но врачи нашлись. Тщательно скрывая свою квалификацию, они оперировали тяжелораненых, разыскивали запасы медикаментов и хирургических инструментов. По всему городу собирали теплую одежду. Большинство больных, особенно офицеры, были переодеты в гражданское одеяние. Выздоравливающих переводили в палату, на дверях которой чернела грозная надпись: «Thyphus. Infektion!» («Тиф. Инфекция!»). Здесь не показывались немцы. Врач, ответственный за палату, каждую неделю представлял списки «умерших».
Группа Жореса установила связь с партизанами. По «эстафете» выздоравливающих из «тифозной» палаты переводили в лес. Но вывести удалось не всех. Многих немцы забрали на полевой аэродром и определили в рабочие команды.
Летом 1942 года комендантская команда, в которую входил Александр Николаевич Жорес, работала на аэродроме. Ровняли взлетные дорожки, носили бомбы со склада, находившегося на опушке леса, примыкавшего к аэродрому. Склад был укрыт маскировочной сеткой. Одним налетом авиации можно было решить дело. Но передать координаты аэродрома некому. Жорес еще надеялся на то, что среди аэродромных рабочих окажется скрытый разведчик, у которого была связь, он и сообщит о складе. Но самолеты не прилетали. Значит, о замаскированном объекте знала только его группа.
Но вот однажды к нему подошел один из солдат, с которым он познакомился еще в госпитале. Он и предложил рвануть бомбовый запас. План был прост. Военнопленные часто разгружали вагоны с бомбами и везли их на склад. Небольшой заряд взрывчатки мог поднять на воздух все хранилище. На несколько дней самолеты останутся без смертельного груза, а острые осколки, разлетевшиеся по аэродрому, еще долго будут рвать резину шасси самолетов.
Жоресу и его товарищам удалось по частям переправить взрывчатку на аэродром и передать группе военнопленных. Но они не смогли пронести ее на бомбовый склад. Все последующие предложенные варианты уничтожения бомбового запаса оказались неосуществимыми. Что же было делать?
Вновь появился знакомый солдат. Он сообщил, что они придумали, как взорвать склад. Во время разгрузки они снимут с взрывателя бомбы предохранитель, разгонят тележку — и… склада не будет. Жорес от неожиданности остановился. Он впервые видел перед собой человека, добровольно идущего на смерть. Солдат спокойно смотрел на Жореса. Он объяснил, что с аэродрома немцы их больше не выпустят. Когда они будут не нужны, их расстреляют. Но как им жить , если они знают, что каждый день, подвешивая бомбы под крылья вражеских самолетов, они помогают убивать своих товарищей.
Мы солдаты, это будет наш последний бой…
После этих слов Жорес молча кивнул головой и только спросил их имена.
На следующее утро, находясь еще в городе, он услышал взрыв и увидел взметнувшийся в небо столб дыма на том месте, где находился аэродром. В этот день на работу их не повезли, объяснив, что сегодня им дается отдых.
Александр Николаевич весь день был молчалив. Он долго сидел на ступеньках крыльца, закрыв глаза и пытаясь острым резцом памяти запечатлеть лица солдат, решивших свою судьбу. Они знали, как оборвется их жизнь, он не знал, что ждет его…
М. М. Мартынов:
У вас не возникал вопрос, почему у Александра Николаевича была несколько необычная для русского человека фамилия – Жорес.
От рождения он был Комаровым. Да, Александром Комаровым, сыном сормовского рабочего. Сам работал кузнецом на заводе. В 1918 году добровольцем ушел в Красную армию. В конце Гражданской войны штурмовал с войсками Фрунзе Перекоп, шел через Сиваш. В бою был ранен шрапнелью. Всю теоретическую часть революции постигал в госпиталях. Вышел после излечения уже не Комаровым, а Жоресом. Ему нравилась звучная фамилия французского трибуна революции. Взяв его имя, Александр поклялся продолжить его дело — так же зло бороться с миром угнетателей. Но для этого нужно было учиться. Александр Жорес поступает в Петроградский коммунистический университет. После окончания работает секретарем райкома партии в Кемерове. Ранение дало себя знать – он начал терять зрение. Работу пришлось сменить. Переехав в Орел, стал учительствовать. А потом был назначен директором школы.
4
Беда пришла 21 августа 1942 года. Всю группу Жореса — 19 человек — взяли одновременно и свезли в здание бывшего Государственного банка, где размещалось управление тайной полевой полиции. Делом подпольщиков занялся отдел I-Ц.
Допрашивал Жореса начальник тайной полевой полиции Бено Кукавка. Он умело строил допросы, запутывая подпольщиков, мешая им сосредоточиться, пытаясь выведать связи и явки. Жореса раздражала его манера допроса. Бено Кукавка не сидел на месте, он все время ходил по комнате, выбрасывая вперед длинные ноги и жестикулируя сухощавыми руками. Военной формы он не носил. Штатский костюм был сшит со вкусом.
С Жоресом Кукавка обходился осторожно. Допросы носили непродолжительный характер. Уточнялись лишь некоторые детали. Жорес отказывался давать показания. Кукавка пытался вытащить их из остальных подпольщиков.
Невозможно сейчас восстановить ход следствия. Документального материала не сохранилось. Но по разрозненным данным можно предположить, что не обошлось без предательства. Слишком уж мелкие и незначительные факты были известны полиции.
Единственный свидетель — подпольщик Иванов, учитель, хорошо знавший Жореса, был крепко избит и выпущен на свободу. Во время допроса он не выдержал и бросился душить следователя. Автоматная очередь перебила ему ноги. Фашисты все еще продолжали играть в гуманность и освободили «больного» человека. Но скорее всего, у них были другие планы. Они выпустили учителя, чтобы отвлечь внимание от предателя: кто освобожден, тот и предал. Подпольщик с трудом добрался до дома и умер, не успев ничего сообщить. Уже после войны долгое время его и подозревали в предательстве, но только тщательное расследование действий группы Жореса показало: предатель другой. Но кто, это так и осталось загадкой. Вернее, есть подозрения, но нет доказательств. Свою агентурную сеть тайная полевая полиция плела хитро. Тот, кто предал группу Жореса, мог и не догадываться о своем предательстве, просто несколько раз сболтнул лишнего хорошо знакомому человеку, который и был тайным агентом полиции. Скорее всего, так и произошло. Но об этом уже никто не расскажет.
В Орле закончил свою карьеру начальник тайной полиции Бено Кукавка. Средь белого дня его застрелили подпольщики. Арестом группы Жореса сопротивление «новому режиму» не закончилось. Подпольная борьба в городе только набирала силу.
О последних днях жизни Александра Николаевича Жореса-Комарова вспоминает его дочь Диана Александровна Жорес:
В первые дни, когда его арестовали, мы ходили к зданию полиции и носили передачи. Их брали. Полицейский украдкой разрешил взглянуть в окно подвала, в котором содержались арестованные. Я увидела отца и поразилась: вся голова его была белой.
Нам ничего не говорили о ходе следствия. Мы даже не знали, за что арестовали отца и будут ли его судить. Неведение наше продолжалось недели две. Потом первый раз не взяли передачу, сказали, что отец болен. Не взяли и в следующий раз, объяснив, что ему ничего не нужно, он плохо ест. В третий раз, когда мы пришли, нам сообщили, что он умер…
Почти через два десятка лет после окончания войны Александр Николаевич Жорес был награжден медалью «За отвагу». Посмертно…
…Больше месяца продолжался процесс над военными преступниками из отрядя ГФП-580. Мы с Матвеем Матвеевичем Мартыновым ходили на каждое заседание, надеясь хоть что-нибудь услышать о группе Жореса.
После одного из заседаний Матвей Матвеевич сказал:
— Пожалуй, о группе Жореса мы ничего не услышим. Все эти немецкие холуи были лишь палачами. Они исполняли приговоры. Им было все равно, кого они вели на расстрел…
И слова Матвея Матвеевича Мартынова подтвердились на последующих заседаниях. Подсудимые сами их подтвердили:
“За что мы расстреливали этих людей, я не интересовался, их фамилии мне были неизвестны”.
“В расстрелах участвовали все, чтобы не было потом разговоров, что один расстреливал, а другой нет”.
“Узников первого блока орловской тюрьмы, где содержались наиболее активные патриоты, подпольщики, к месту казни возили на крытых грузовиках. За рейс доставляли по 15-20 человек. Всех свозили в Медведевский лес”.
Вот и все, что удалось узнать на процессе. Мало? Не скажите. Стоит только представить, как работали подпольщики при таком рвении полицаев. Год действовала в тылу врага группа Александра Николаевича Жореса. Эти люди рисковали каждый день, зная, что их может ожидать… И они не дрогнули…
Выяснилось, что в одну из августовских ночей 1942 года всю группу расстреляли в Медведевском лесу. До сих пор не найдена могила подпольщиков, но имена их знают в Орле.
Десятки раз повторял адреса тайников и явочных квартир, которые ему сообщили. Он долго заучивал их, сидя в темном кабинете обкома партии за листочком бумаги с грифом «Совершенно секретно». Цепкая учительская память не подводила. Как историк, он тут же складывал разрозненные номера домов и квартир в единую цифру и искал подходящий год в хронологии прошлых исторических событий. Склад с оружием – битва при Калке, явочная квартира – взятие Бастилии… Так запоминалось еще надежнее.Что ж, пора покидать школу. Он надел очки, без которых уже давно не мог ступить ни шагу. Школьный двор, изъезженный велосипедами, прояснился. Проверил шпингалеты на окнах. В школе было необычно тихо, ни души. Его испугала эта тишина. Ему никогда не удавалось уходить из школы последним: здесь всегда занимались кружки или проходили репетиции художественной самодеятельности. Не торопясь, собрал в маленький ученический портфель бумаги, тихо прошел коридором, навесил замок на скобу, закрыл на ключ, который положил в условленное место, известное не только учителям, но и ученикам. Под ногой уже шуршали опавшие листья. Открыл калитку, и то, что он увидел, заставило его замереть.По дороге двигался зеленый с рыжими подпалинами камуфляжа блестящий обрезом короткого ствола танк…
Диана Александровна Жорес: Отец очень переживал, когда военкомат отказал ему в призыве на фронт. Как-то он пришел домой, хлопнул портфелем по столу и проговорил только: «На фронт не берут!» И долго сидел молча. У него была сильная потеря зрения. Сказались старые раны. Ходил всегда погруженный в свои мысли. Со стороны смотрелся довольно странным человеком. Летом брил голову. Всегда носил коротко торчащую прическу, как ее принято называть, «ежик».Он страстно любил предмет, который преподавал, – историю. Любил школу, где был директором. Я никогда не видела его рассерженным или унывающим. Его очень любили.Когда немцы вошли в Орел, стало ясно, что он не останется в стороне от борьбы. Внешне он несколько опустился, часто ходил небритым, в мятом пиджаке. И только мы догадывались, что занят он тайными делами. К нему стали приходить люди, которых мы раньше не видели. 2Открывать школу Александру Николаевичу Жоресу больше не пришлось. Это сделали за него, разместив в ней на постой немецких солдат. А его определили в комендантскую бригаду, которая работала на заготовке дров и уборке нечистот во дворах домов, где располагались немцы.Между тем в городе объявился старый знакомый – орловский купец Букин. Где только его откопали немцы? Старожилы поговаривали, что был он в свое время вожаком «черной сотни» и зачинщиком погромов. Постарел Букин, утратил ухарский маслянистый лоск, но приобрел новые качества: гитлеровцы поставили его во главе сыскного отделения городской полиции. Начал он свою деятельность с набора в отряды ГФП, сулил «златые горы» и сытое житье.Странно вели себя в городе немцы. Они ходили по домам и раздавали подарки из разграбленных магазинов. Все это снимали на кинопленку и фотографировали. В городе появилась газета “Орловские известия”, позже переименованная в «Речь», заработало радио, открылся кинотеатр, дети могли посещать театр кукол, в котором шли спектакли по русским народным сказкам.От жителей не требовалось ничего, кроме выполнения приказов коменданта города. Трое повешенных парней в Первомайском сквере виноваты были сами, они нарушили приказ «по ежедневной явке на работу», что являлось саботажем. Правда, если прислушаться, то по вторникам и пятницам со стороны городской тюрьмы стали доноситься автоматные и пистолетные выстрелы. По ночам из ворот бывшего Государственного банка выезжали крытые грузовики. Палачи вывозили на расстрел в Медведевский лес выслеженных агентами сыскного отделения и тайной полевой полиции подпольщиков и всех подозрительных. Они помогали оккупантам очистить город от «коммунистической заразы». Необходимо было парализовать Орел и сделать его людей неспособными к сопротивлению. Прогремевший в центре города взрыв, разнесший на куски гостиницу «Коммуналь», дал понять оккупантам, что их усилия по заигрыванию с горожанами были напрасны. В бой с ними вступила подпольная группа Жореса…В Школьном переулке на крыше одного из домов сидел бывший председатель областного комитета физкультуры и спорта Георгий Огурцов и смотрел на дело своих рук. Танковая группа Гудериана недосчиталась 150 офицеров, отмечавших свое появление в Орле массовой выпивкой в банкетном зале. …Потом несколько дней было тихо.3Русский госпиталь тоже был одним из «подарков» нового режима. Фашисты оставили не успевший эвакуироваться из Орла военный госпиталь. Больше того, оставшемуся медперсоналу было разрешено продолжать лечить солдат. Никакой помощи, естественно, оказано не было. Замысел немецкого командования был прост: разрешение на работу русского госпиталя – акт большой гуманности, но ни один из тяжелораненых не выживет, поскольку отсутствовали квалифицированные врачи и медикаменты. Каждый из солдат был обречен на медленную и мучительную смерть. Но врачи нашлись. Тщательно скрывая свою квалификацию, они оперировали тяжелораненых, разыскивали запасы медикаментов и хирургических инструментов. По всему городу собирали теплую одежду. Большинство больных, особенно офицеры, были переодеты в гражданское одеяние. Выздоравливающих переводили в палату, на дверях которой чернела грозная надпись: «Thyphus. Infektion!» («Тиф. Инфекция!»). Здесь не показывались немцы. Врач, ответственный за палату, каждую неделю представлял списки «умерших».Группа Жореса установила связь с партизанами. По «эстафете» выздоравливающих из «тифозной» палаты переводили в лес. Но вывести удалось не всех. Многих немцы забрали на полевой аэродром и определили в рабочие команды.Летом 1942 года комендантская команда, в которую входил Александр Николаевич Жорес, работала на аэродроме. Ровняли взлетные дорожки, носили бомбы со склада, находившегося на опушке леса, примыкавшего к аэродрому. Склад был укрыт маскировочной сеткой. Одним налетом авиации можно было решить дело. Но передать координаты аэродрома некому. Жорес еще надеялся на то, что среди аэродромных рабочих окажется скрытый разведчик, у которого была связь, он и сообщит о складе. Но самолеты не прилетали. Значит, о замаскированном объекте знала только его группа.Но вот однажды к нему подошел один из солдат, с которым он познакомился еще в госпитале. Он и предложил рвануть бомбовый запас. План был прост. Военнопленные часто разгружали вагоны с бомбами и везли их на склад. Небольшой заряд взрывчатки мог поднять на воздух все хранилище. На несколько дней самолеты останутся без смертельного груза, а острые осколки, разлетевшиеся по аэродрому, еще долго будут рвать резину шасси самолетов.Жоресу и его товарищам удалось по частям переправить взрывчатку на аэродром и передать группе военнопленных. Но они не смогли пронести ее на бомбовый склад. Все последующие предложенные варианты уничтожения бомбового запаса оказались неосуществимыми. Что же было делать?Вновь появился знакомый солдат. Он сообщил, что они придумали, как взорвать склад. Во время разгрузки они снимут с взрывателя бомбы предохранитель, разгонят тележку — и… склада не будет. Жорес от неожиданности остановился. Он впервые видел перед собой человека, добровольно идущего на смерть. Солдат спокойно смотрел на Жореса. Он объяснил, что с аэродрома немцы их больше не выпустят. Когда они будут не нужны, их расстреляют. Но как им жить, если они знают, что каждый день, подвешивая бомбы под крылья вражеских самолетов, они помогают убивать своих товарищей. Мы солдаты, это будет наш последний бой…После этих слов Жорес молча кивнул головой и только спросил их имена.На следующее утро, находясь еще в городе, он услышал взрыв и увидел взметнувшийся в небо столб дыма на том месте, где находился аэродром. В этот день на работу их не повезли, объяснив, что сегодня им дается отдых.Александр Николаевич весь день был молчалив. Он долго сидел на ступеньках крыльца, закрыв глаза и пытаясь острым резцом памяти запечатлеть лица солдат, решивших свою судьбу. Они знали, как оборвется их жизнь, он не знал, что ждет его…
М. М. Мартынов:У вас не возникал вопрос, почему у Александра Николаевича была несколько необычная для русского человека фамилия – Жорес?От рождения он был Комаровым. Да, Александром Комаровым, сыном сормовского рабочего. Сам работал кузнецом на заводе. В 1918 году добровольцем ушел в Красную армию. В конце Гражданской войны штурмовал с войсками Фрунзе Перекоп, шел через Сиваш. В бою был ранен шрапнелью. Всю теоретическую часть революции постигал в госпиталях. Вышел после излечения уже не Комаровым, а Жоресом. Ему нравилась звучная фамилия французского трибуна революции. Взяв его имя, Александр поклялся продолжить его дело — так же зло бороться с миром угнетателей. Но для этого нужно было учиться. Александр Жорес поступает в Петроградский коммунистический университет. После окончания работает секретарем райкома партии в Кемерове. Ранение дало себя знать – он начал терять зрение. Работу пришлось сменить. Переехав в Орел, стал учительствовать. А потом был назначен директором школы.4Беда пришла 21 августа 1942 года. Всю группу Жореса — 19 человек — взяли одновременно и свезли в здание бывшего Государственного банка, где размещалось управление тайной полевой полиции. Делом подпольщиков занялся отдел I-Ц. Допрашивал Жореса начальник тайной полевой полиции Бено Кукавка. Он умело строил допросы, запутывая подпольщиков, мешая им сосредоточиться, пытаясь выведать связи и явки. Жореса раздражала его манера допроса. Бено Кукавка не сидел на месте, он все время ходил по комнате, выбрасывая вперед длинные ноги и жестикулируя сухощавыми руками. Военной формы он не носил. Штатский костюм был сшит со вкусом.С Жоресом Кукавка обходился осторожно. Допросы носили непродолжительный характер. Уточнялись лишь некоторые детали. Жорес отказывался давать показания. Кукавка пытался вытащить их из остальных подпольщиков. Невозможно сейчас восстановить ход следствия. Документального материала не сохранилось. Но по разрозненным данным можно предположить, что не обошлось без предательства. Слишком уж мелкие и незначительные факты были известны полиции.Единственный свидетель — подпольщик Иванов, учитель, хорошо знавший Жореса, был крепко избит и выпущен на свободу. Во время допроса он не выдержал и бросился душить следователя. Автоматная очередь перебила ему ноги. Фашисты все еще продолжали играть в гуманность и освободили «больного» человека. Но скорее всего, у них были другие планы. Они выпустили учителя, чтобы отвлечь внимание от предателя: кто освобожден, тот и предал. Подпольщик с трудом добрался до дома и умер, не успев ничего сообщить. Уже после войны долгое время его и подозревали в предательстве, но только тщательное расследование действий группы Жореса показало: предатель другой. Но кто, это так и осталось загадкой. Вернее, есть подозрения, но нет доказательств. Свою агентурную сеть тайная полевая полиция плела хитро. Тот, кто предал группу Жореса, мог и не догадываться о своем предательстве, просто несколько раз сболтнул лишнего хорошо знакомому человеку, который и был тайным агентом полиции. Скорее всего, так и произошло. Но об этом уже никто не расскажет.В Орле закончил свою карьеру начальник тайной полиции Бено Кукавка. Средь белого дня его застрелили подпольщики. Арестом группы Жореса сопротивление «новому режиму» не закончилось. Подпольная борьба в городе только набирала силу.О последних днях жизни Александра Николаевича Жореса-Комарова вспоминает его дочь Диана Александровна Жорес:В первые дни, когда его арестовали, мы ходили к зданию полиции и носили передачи. Их брали. Полицейский украдкой разрешил взглянуть в окно подвала, в котором содержались арестованные. Я увидела отца и поразилась: вся голова его была белой. Нам ничего не говорили о ходе следствия. Мы даже не знали, за что арестовали отца и будут ли его судить. Неведение наше продолжалось недели две. Потом первый раз не взяли передачу, сказали, что отец болен. Не взяли и в следующий раз, объяснив, что ему ничего не нужно, он плохо ест. В третий раз, когда мы пришли, нам сообщили, что он умер…Почти через два десятка лет после окончания войны Александр Николаевич Жорес был награжден медалью «За отвагу». Посмертно…
…Больше месяца продолжался процесс над военными преступниками из отряда ГФП-580. Мы с Матвеем Матвеевичем Мартыновым ходили на каждое заседание, надеясь хоть что-нибудь услышать о группе Жореса. После одного из заседаний Матвей Матвеевич сказал:- Пожалуй, о группе Жореса мы ничего не услышим. Все эти немецкие холуи были лишь палачами. Они исполняли приговоры. Им было все равно, кого они вели на расстрел… И слова Матвея Матвеевича Мартынова подтвердились на последующих заседаниях. Подсудимые сами их подтвердили:“За что мы расстреливали этих людей, я не интересовался, их фамилии мне были неизвестны”.“В расстрелах участвовали все, чтобы не было потом разговоров, что один расстреливал, а другой нет”. “Узников первого блока орловской тюрьмы, где содержались наиболее активные патриоты, подпольщики, к месту казни возили на крытых грузовиках. За рейс доставляли по 15-20 человек. Всех свозили в Медведевский лес”.Вот и все, что удалось узнать на процессе. Мало? Не скажите. Стоит только представить, как работали подпольщики при таком рвении полицаев. Год действовала в тылу врага группа Александра Николаевича Жореса. Эти люди рисковали каждый день, зная, что их может ожидать… И они не дрогнули…Выяснилось, что в одну из августовских ночей 1942 года всю группу расстреляли в Медведевском лесу. До сих пор не найдена могила подпольщиков, но имена их знают в Орле.Вячеслав ФЕДОРОВ.
Вячеслав ФЕДОРОВ.