«Я за тех, кто трудится»
О том, почему в его репертуаре нет новых песен, для чего он нанял киноагента, о своем отношении к моде и выступлениям на корпоративах народный артист России Игорь Скляр и рассказывает.
— Игорь Борисович, в прессе мелькнуло сообщение, что скоро начнутся съемки ленты «Мы из джаза-2». Если не секрет, о чем будет фильм?
— В новом сценарии, над которым работал Александр Бородянский, автор первого фильма, излагается современная история. Еще в советское время сын моего героя Кости Иванова улетает в Америку. Меня спрашивают: «Надолго?», и я отвечаю: «Боюсь, что навсегда». Дальше начинается другая история. Мой «внук», тоже музыкант, приезжает в Украину, находит там единомышленников и встречает свою любовь. В конце фильма происходит грандиозный джем-сейшн на киевском Майдане — это должен быть живой концерт с участием выдающихся джазменов мира. Но насколько этот замысел воплотится в жизнь, не знаю.
— Слышал, у вас есть свой киноагент. Сегодня это необходимость?
— За последние семь лет я получил столько чудовищных сценариев, что мне надоело объяснять режиссерам и их ассистентам, почему не буду сниматься в их фильмах. Вот и нанял себе агента, которому плачу определенный процент от зарплаты. Он читает сценарии, отметает неинтересные, предлагает мне роли. И я всегда спрашиваю, кто еще будет сниматься, нет ли среди актеров такого-то. И если да, то отказываюсь, говорю: «Скажи, что я уехал или заболел». Я не снимаюсь в фильмах, в которых участвуют неприятные мне люди.
— Вы про актеров?
— Да, бывают такие ситуации. Не хочу.
— А режиссеров это касается?
— Это касается вообще всего. У меня есть даже список СМИ, с которыми никогда не буду общаться.
— Понимаю: моральные установки.
— Без своих взглядов на жизнь человек просто неинтересен. Когда смотрю фильм, читаю титры, уже по отдельным фамилиям понимаю, что ничего путного не будет. Просто потому, что играет человек, который ничего собой не представляет. Хотя о нем пишут, говорят, считают хорошим артистом. Для меня хороший артист — это прежде всего искренний, загруженный по макушку человек.
— Несовременный вы какой-то, Игорь Борисович.
— А это неважно. Моя мама говорила: «Все пойдут топиться, и ты с ними?» Нет, не пойду. А то, что время такое, так это судьба.
— На корпоративных вечеринках часто соглашаетесь работать?
— Два-три раза в год — это часто? Для меня это обычное участие в обычном концерте.
— Вам интересно, для кого будете выступать?
— Да. К Жириновскому, например, не поеду. И наоборот, однажды корпоратив для воинов-афганцев затянулся на двое-трое суток.
— А не смущает, что люди в зале едят, пьют, ходят туда-сюда?
— Единственное, о чем прошу организаторов, чтобы меня выпускали не дальше третьего номера, когда люди еще могут «навести резкость». Хотя понимаю, что на корпоративе уже через полчаса никому не интересно, кто на сцене: людям хочется выпить, рассказать анекдот, обнять соседку. Ничего плохого в таких выступлениях не вижу, для меня это заработок.
Один из моих принципов — зарабатывать хлеб свой в поте лица. С теми, кто делает деньги из воздуха, мне говорить не о чем. Есть люди, написавшие две-три популярные мелодии, при этом скопировавшие их с чужих произведений. Они живут на авторские отчисления, но я-то знаю, что они не сильно трудились. А я — за тех, кто трудится. Ведь сейчас даже весь научно-технический прогресс направлен на то, чтобы человек поменьше работал, побольше лежал, ковырял в носу и получал от жизни только удовольствие.
— Что же плохого, например, в развитии коммуникаций?
— А что хорошего? Сейчас от Читы до Питера можно долететь меньше чем за сутки. Раньше, чтобы доехать до Читы, нужно было три месяца. Представляете, сколько писем и путевых заметок можно написать за это время! Со сколькими людьми на постоялых дворах пообщаться! Это развивало человека духовно. Вы не могли проехать мимо церкви, потому что неизвестно, когда следующая будет на пути. Сейчас же — раз! — и вы уже приехали, сэкономили три месяца жизни. А на что вы их по-тратите?
— Раньше и письма шли дольше. Сейчас же достаточно эсэмэски.
— Причем пользуются тремя-четырьмя фразами. Отсюда и лексика современных молодых людей — послушайте, как они разговаривают. Это же чудовищно — при таком богатстве языка пользоваться его одной тысячной частью! Это что, упражняет мозг? Наоборот, он начинает атрофироваться.
— Вы рассказывали, что свой дом в Павловске под Петербургом построили, взяв за пример дом актера Клауса Марии Брандауэра в австрийских Альпах.
— Да, мой дом отчасти напоминает альпийское шале. Для наших мест он кажется непривычным, но мне захотелось именно такой дом.
— А музыкальная комната в нем для чего?
— У нас в семье все любят музыку. Мой сын очень хорошо играет на барабанах, сам пишет.
— Вы тоже играете на каком-нибудь инструменте?
— У меня шесть гитар, разные дудки, да много чего. До сих пор вспоминаю, как еще школьником представлял свое будущее: стою на сцене с гитарой, а люди слушают или танцуют под мою музыку. Мечтал о своем ансамбле…
— Можно сказать, мечты сбылись: в фильме «Берегите женщин» вы стояли на сцене, и все вокруг танцевали. Только пели не вы.
— Дело в том, что музыка уже была написана. Так бывает — сначала пишется музыка, а потом приглашают актеров.
— И не коробило?
— Нет. В фильме «Только в мюзик холле» тоже пел не я, просто открывал рот под фонограмму. Да и не вытянул бы такую тесситуру, для меня это было высоковато, я же не тенор.
— Людмила Гурченко рассказывала, как несколько лет после выхода «Карнавальной ночи» пела «Пять минут», и настолько ей стала противна эта песня…
— Меня до сих пор приглашают спеть «Комарово».
— Не устали?
— Нет. Другое дело, что каждый раз нужно выходить на сцену и петь ее заново, как впервые. Это, с одной стороны, требует определенных усилий, а с другой — вызывает доверие публики. Скоро тридцать лет, как я ее пою. Но у меня и спектакли были, которые я играл тоже по двадцать пять лет и не устал.
— Новые песни в репертуаре появились?
— Нет, все старые, но они как новые.
— В одном интервью вы признались, что власть над залом — сладкое чувство.
— Это закон сообщающихся сосудов, я и сейчас повторю то же самое.
— Получается, что театр для актера — погоня за ощущениями. Насколько они могут отличаться, если много лет играть один и тот же спектакль?
— Театр тем и прекрасен, что сегодня он не такой, каким был вчера, потому что публика другая и актер другой. Знаю, многие артисты, к сожалению, считают, что если они играют спектакль в сто пятидесятый раз, то вправе что-то добавить от себя, потому что им скучно на сцене. Но публика пришла впервые, тем более на прославленный спектакль. Увидев такое исполнение, люди уйдут разочарованными.
У меня есть замечательная партнерша Нина Усатова, мы уже пятнадцать лет играем в разных спектаклях. Она настолько точно все делает, и при этом настолько талантливо, что только руками развести, это вызывает восхищение. Если это и не гениальность, то большой актерский талант — играть каждый раз как заново.
— Вам довелось сниматься в кино, играть на сцене с великими артистами советского времени — Евгением Евстигнеевым, Сергеем Кузнецовым, Евгением Лебедевым. Каким было поколение старших артистов? Совсем другим?
— Тогда вообще все было другим: и люди, и время, и актерское существование. Ведь даже на маленькие роли брали хороших артистов. Озвучание было серьезным делом. Вспомните, «Ромео и Джульетту» Франко Дзеффирелли озвучивали Смоктуновский, Юрский… А сейчас смотришь даже неплохой американский фильм, но озвучивают героев бездарные артисты — где их только берут? Просто дурновкусие какое-то. Режиссерам то ли все равно, то ли думают, что и так сойдет. Или экономят.
— Недавно в Челябинске среди школьников провели опрос: ваше отношение к дуэли Пушкина. Почти никто не понял, почему поэт пошел на дуэль, высказались в том духе, что с Дантесом проще было договориться. Слово «честь» в ответах вообще не упоминалось.
— Меня не интересует бесчестье. Времена не выбирают, как известно.
— Но вы же в них живете!
— Живу. У меня есть семья, близкие люди, которые меня понимают, есть коллеги, с которыми работаю, и есть те, с кем не работаю по принципиальным соображениям. Как жить и устраиваться во временах — личное дело каждого. Не знаю, насколько это зависит от воспитания или среды, хотя, конечно, среда во многом воспитывает человека. Просто есть вещи, на которые еще у древних было наложено табу: их нельзя было делать не из страха, а из инстинкта самосохранения.
— Но разве профессия не обязывает вас быть современным человеком?
— Если говорить о современности как о моде, то я к ней и отношусь как к моде. В семидесятые годы носили брюки клеш, сейчас ходят в других штанах. Это просто мода. Но внутри себя нельзя жить по законам моды — то, что было вчера, сегодня не пользуется спросом, а послезавтра снова нужно.
— Неужели вам как актеру не важна востребованность?
— Да пошла эта востребованность! В чем она? Сниматься в ток-шоу или безумных сериалах, сценарии которых невозможно читать?
— А заработок?
— Мне есть на что жить. У меня прекрасные партнеры, с ними играем замечательные спектакли, за которые получаю деньги. Даже если меня не будут снимать, не помру. Слава Богу, мне пятьдесят пять лет, и кое-чему в жизни я научился. Дом свой строил девять лет, многое могу сделать своими руками, так что не пропадем. Хотя согласен с фразой «никогда не говори «никогда», иными словами, от сумы и тюрьмы не зарекайся.
— Некоторые ваши коллеги сомневаются в профессии, дескать, она не совсем совместима с религией. Вас такие мысли не посещали?
— Я не стыжусь актерства, хотя мой большой друг-священник относится к нему сложно. А мне кажется, что мы занимаемся тем же: пробуждаем в людях лучшие качества — сочувствие, сострадание.
Раньше была религия, был страх перед наказанием Божьим, и люди действительно ходили в церковь, чтобы замолить грехи. Когда власть провозгласила религией атеизм и идеологию, сказали, что Бога нет и Его не надо бояться. Это постепенно привело к тому, что люди стали вести себя разнузданнее.
— Считаете, что именно религия должна ограничивать человека?
— Во всяком случае, это один из способов. Как сказал Вольтер, если бы Бога не было, Его следовало бы выдумать.
— А вы сами религиозны?
— В размышлениях о душе — да.
— А в жизни?
— На каждую колокольню не крещусь. Как-то в советское время снимался в одном фильме о войне, режиссер картины был партийным человеком. При этом, когда мы на такси проезжали мимо храмов, он снимал шапку и крестился. С такими людьми мне неинтересно разговаривать. Если ты веришь, никому не показывай. Это все равно что публично подавать милостыню: «Господа, обратите внимание, вот я подаю нищему шесть рублей! Раз, два, три, четыре, пять, шесть… Видите, какой я хороший!»
— Кто бывал в вашем родном Курске, замечали, что у курян весьма характерный южный говор. А у вас его совсем нет.
— А я от него избавился. Мне повезло — у меня хороший музыкальный слух, а кроме того, попался замечательный педагог по речи, который говорил: «Идешь по улице — читай все вывески, но только по московски: «Ма-ла-ко», «Га-стра-ном», «Трал-лей-бус». Уже через полгода у меня по речи были хорошие оценки.
Раньше от артиста — неважно, где он работает, на севере или на юге, — требовалась чистая русская речь. Тогда считалось, что в Питере эталонный русский литературный язык, москвичи все-таки больше «акали». Сейчас уже не так: настали времена воинствующего дилетантизма. Увы, во всем.
Расспрашивал Андрей МОРОЗОВ.(moya-semya)