ПОТЕРЯННЫЙ ГЕНЕРАЛ РУССКОЙ АВИАЦИИ
Если помните, прошлый наш выпуск «Неизвестных знаменитостей» был посвящён авиатору Петру Николаевичу Нестерову. Как известно из биографии, его военная жизнь началась в Нижегородском графа Аракчеева кадетском корпусе. В истории нашего города это военное учебное заведение обойдено вниманием, как всё, что касалось дореволюционной жизни. А между тем кадеты, закончившие учиться в Нижнем Новгороде, связали свои судьбы с армией, став офицерами различных родов войск. И, что примечательно, многие выбрали авиацию. Об этом можно судить по печальным спискам жертв офицерского корпуса во время Первой мировой войны. Нижегородские газеты печатали некрологи по погибшим аракчеевцам. Имена героев вписывались в пантеон славы кадетского корпуса. Со временем всё было утрачено и растворилось в забытье. Забылось и имя первого командующего российской военной авиацией генерала Вячеслава Матвеевича Ткачёва, выпускника аракчеевского кадетского корпуса. О нём мы вам и расскажем. А почему именно о нём вслед за Петром Нестеровым? Объясним просто: за время учёбы в кадетском корпусе они стали друзьями.
Подышать и пожить
Нет, кому это было нужно, те его не забыли. Сразу же после Победы, в мае 1945 года, его разыскали в Белграде. Арестовали при выходе из Советского посольства, где он, стосковавшись по Родине, незамедлительно принял гражданство СССР. А дальше спецборт самолёта, на который погрузили разыскиваемых эмигрантов, и доставка в Москву, на Лубянку, на нары в одиночной камере № 11. Три месяца ожидал он встречи со следователем, которому было поручено вести его дело. Как потом оказалось, следователь знал о Ткачёве только то, что он имел звание генерал-майора и служил в белой армии. Пришлось отвечать на 150 вопросов обязательной анкеты, а затем ещё писать биографию. «Я мог бы о многом умолчать и не написать, что возглавлял авиационный отряд Кавказской армии, был во главе лётных сил врангелевской армии. Однако, всё еще веря в то, что за столь давние дела не станут карать, я подробнейшим образом изобразил весь боевой путь, жизнь и родословную, ничего не утаивая, не обходя молчанием». Следователь был чрезвычайно доволен написанным. Большая часть работы была сделана. Не хватало мелочи: добровольного признания о своих планах появления в СССР. Предлагалось сознаться в том, что он прибыл в Советский Союз с целью собирать и посылать информацию, порочащую советский строй, за границу. «Я всегда был боевым офицером и никогда шпионажем не занимался и пасквилей на советский строй не измышлял», — таким был его ответ. Вячеслав Матвеевич вспоминал, с какой ненавистью, переходящей в жалость, посмотрел на него следователь: «Вот, старик, если хочешь ещё подышать свежим воздухом и пожить, то соглашайся подписаться под нашим обвинением. Мы тебя отправим отбывать наказание в Сибирь, в лагерь. А не подпишешь — сгниёшь в нашем подвале, и никогда и никто об этом не узнает». Уцелеет ли он… Вячеслав Матвеевич и сам не мог это предположить. Быть может, какую-то роль сыграли годы, ведь ему было уже 60. Выписали десятку с милостью и надеждой. С милостью, что мало, а с надеждой, что из ссылки он уже не вернётся. А он подал свой голос самому Сталину, но не с прошением о помиловании, а о разрешении работать над научными трудами по специальности военного лётчика. Все годы эмиграции он связи с авиацией не порывал. Он хорошо знал авиацию Европы, редактировал журнал по лётному делу, писал инструкции для обучения гражданских лётчиков и даже был начальником внешкольного воспитания русской молодёжи при Управлении русской эмиграции в Югославии. Сталину могли показать его первый научный труд для авиаторов — «Тактика воздушного боя», вышедший перед самой революцией. Словом, его «научная» деятельность в условиях каторги была разрешена. И он пишет «Военную психологию и необходимость воспитания народа в связи с военно-психологическими требованиями», а затем «Анализ исторического развития авиации». Но была среди вынесенных из лагеря рукопись, которую он писал страница за страницей, переживая свою кадетскую юность. Пока она называлась «Военный лётчик штабс-капитан Нестеров». В 1961 году она выйдет отдельной книгой уже с другим названием «Русский лётчик». На встрече с читателями он скажет о книге: «Это мой долг, как его друга детства и сослуживца».
Первый во всём и всегда
Вспоминая Вячеслава Матвеевича Ткачёва, один из его лётчиков писал: «Серьёзный, без малейшего чувства юмора, сухощавый, с роскошными казачьими усами, Ткачёв держался отстранённо, как будто между ним и прочими людьми лежала незримая преграда. Он хорошо знал себе цену — весьма и весьма высокую, и даже на общих снимках выглядел так, словно его случайно поставили в центр группы: справа и слева от него оставалось свободное пространство, тогда как прочие офицеры панибратски обнимались и касались друг друга локтями». О нём говорили, что он «насквозь военный». А как же иначе, всё-таки сын войскового казачьего старшины. Когда он окончил артиллерийское училище, казаки ворчали, желая видеть его в кавалерии, но простили, когда он объяснил им, что является кавалерийским артиллеристом. А превращение в авиатора простить ему не могли. — Ты вот скажи, куда саблю будешь прятать в том самом «ераплане»? — спрашивал дед. — Да саблю ладно, а коня, а сено? — вторил отец. Казаки смирились с «изменой» после его перелёта по маршруту Киев — Одесса — Керчь — Тамань — Екатеринодар длиной в 1500 километров, который его друг Пётр Нестеров назвал выдающимся из перелётов российских лётчиков. Войсковое собрание казаков края приняло решение соорудить первому казаку-авиатору памятник, при жизни… Казаки признали его своим. Авиаторы не считали его стремление быть во всём первым служебным рвением. Казачье воспитание приучило его поклонению дисциплине. В кадетском корпусе его ставили в пример. Удивительно, как он сошёлся в дружбе с озорным и подвижным Петром Нестеровым. Но тут не обошлось без хитрости отца Петра, преподавателя математики Николая Фёдоровича Нестерова. Тот часто сводил их вместе и видел, как с пользой они влияют друг на друга. Кадет Ткачёв начинал быстрее мыслить и схватывать всё на лету, а кадет Нестеров привыкал к усидчивости и строгому выполнению военного распорядка. Несмотря на дружбу, каждый сохранил самостоятельность жизненного выбора. Даже после кадетства артиллерийские училища окончили разные, хотя и в одном городе — Санкт-Петербурге. И дальше опять общее: пристрастились к авиации, но один проявлял склонности исследователя, а другой — практического её применения. У Вячеслава Матвеевича Ткачёва была прекрасная черта, которая закрепилась с кадетства. Он окружал себя людьми с такими данными, которых ему не хватало. Петруша, как он называл Петра Нестерова, был в их числе. Вернее сказать, даже не окружал, а притягивал этих людей к себе, не боясь, что кто-то со временем может обойти его по службе. Наверное, в тайне он думал об этом и пытался этому противостоять, а его рецепт тут был один — больше летать, больше работать. Да и помнились слова Петруши, сказанные им при первой встрече в отряде, где их вновь свела судьба. «Мы с тобой, Вячеслав, должны быть благодарны судьбе, что попали, хоть и с большими мытарствами, в такое новое, захватывающее дело, как авиация. Тут нет ещё ни шаблонов, ни застывших форм. Везде и во всём нужно творить. Вот этот творческий дух и должен нами руководить. Ждать, когда нам кто-то что-то подскажет, не приходится. Тем более и подсказать-то некому. Мы должны сами непрерывно идти вперёд!» Эти слова были для него большой поддержкой, даже вдохновением, и он сохранил их в своём дневнике. Он старался увлекать авиаторов отряда, которым командовал, возможными экспериментами: учил метать бомбы, пробовал вести разведку с помощью фотографирования, вооружал аэропланы пулемётами. Но все эти эксперименты встречали равнодушное отношение у высокого военного начальства. Из лётной ведомости авиационного отряда за 1913-й, предвоенный, год следует, что в воздух он поднимался 211 раз, следующим за ним шел Пётр Нестеров — 175 раз. На предвоенных манёврах их 11-й корпусной авиационный отряд был признан лучшим. Но времени подготовиться к войне не хватило… В его дневниках есть такая запись: «Мне предстояло вести на фронт отряд, не укомплектованный лётчиками и аэропланами. Никаких запасных частей к ним и моторам не было. А как будем маневрировать на земле? Два-три дня, а то и неделю ждать горячей еды? Не подать ли мне сейчас же рапорт об отчислении обратно — в конную артиллерию? Там-то уж не придётся срамиться… Если бы мы располагали аэропланами с установленными на них пулемётами, что, кстати, предлагал в своё время сделать Пётр Николаевич Нестеров, то наверняка смогли бы создать в воздухе такой заслон противнику, что немцы и носа не сунули бы на нашу территорию». Рапорт он не подал и испил всю чашу войны до дна, да ещё и с потерей друга, который в отчаянии от безоружности аэропланов пошёл на таран.
Возвращение в строй
В истории авиации, которая вернула себе прошлое, Вячеслав Матвеевич Ткачёв числится не только первым авиационным генералом и первым командующим авиацией России, но и первым авиатором, награждённым орденом Святого Георгия 4-й степени. В приказе о награждении говорилось, что военный лётчик подъесаул Вячеслав Ткачёв «проник в тыл неприятельского расположения и, несмотря на огонь противника, повредивший жизненные части аппарата, с исключительной находчивостью, присутствием духа и беззаветным мужеством выполнил возложенную на него задачу, вовремя доставил добытые сведения первостепенной важности, чем способствовал принятию стратегических решений, приведших к одержанию решительного успеха над противником». А всего за бои на Первой мировой он получил 18 наград. Но война не стала последним испытанием, которое ему пришлось преодолеть. Впереди был хаос, неприятие революционной теории разрушения старого и строительства нового мира на обломках старого. Ему казалось, что Россию толкают в пропасть… Один из историков, изучавших белое движение, отметил: «В ходе величайшего национального бедствия русские лётчики резко выделялись большой моральной силой. Они беззаветным мужеством и удалью долго поддерживали разваливающуюся старую Русскую армию, и после окончательного её развала ушли последними…».
Всё так и было…
Все годы эмиграции Вячеслав Матвеевич Ткачёв, «тоскуя по России», желал вернуться. Его, как мы знаем, вернули силой, но свидание с родной землёй состоялось с последним ударом лагерной рынды, обозначившей полную отсидку определённого ему срока. Местом своей будущей жизни он выбрал Краснодар у отыскавшейся племянницы. Он явился к ней в ватнике и чунях на босую ногу. Вскорости нашла его и жена, жившая во Франции и обещавшая замолвить за него слово. Ответ ей был краток: «Мне слишком дорого далась родина, и я не хочу вновь её потерять!» В 70 лет ему не полагалось никакой пенсии. Снисхождение было одно: предложили лёгкую работу диспетчера уличного освещения, потом он клеил коробочки, вязал сетки-авоськи. Его постоянным местом жительства стал подвал с плесенью на стенах. Отдушиной были поездки, на которые он тратил скопленные деньги. Перед ним был невосполненный долг чести. Он разыскивал тех, с кем поднимался в небо, работал в архивах. Страничка за страничкой складывалась книга «Крылья России», которая будет напечатана только в наши дни. Сколько имён он сохранил для истории! К остающимся на земле у него была одна просьба: поставить на могиле пропеллер, «который, надеюсь, заслужил». В день смерти для него пришло… радостное известие — принесли ордер на новую квартиру. На тихом кладбище в Краснодаре закончилась земная одиссея потерянного российского генерала от авиации, и он был вновь забыт на три десятка лет. И только в день 110-летия со дня рождения ему поставили памятник, а в небе с рёвом пронеслась пятёрка пилотажных «Стрижей». Они будили память землян о первопроходцах неба. Хорошо бы и в Нижнем Новгороде, который для кадета Ткачёва стал на годы своим, вернуть его имя. Имена Нестерова и Ткачёва должны стоять рядом. А может, рядом с ними имена и других аракчеевцев, посвятивших жизнь Отечеству, которое они любили.
Вячеслав ФЁДОРОВ.
Фото из открытых источников.