ГЕНИЙ ИЗ МИРА «НЕПРЕДСТАВЛЯЕМОГО»
В 1956 году в Горьком произошло знаменательное событие: безымянный больше 40 лет университет приобрёл имя. Стал именоваться Горьковским государственным университетом имени Николая Лобачевского. Был ещё один претендент — Максим Горький, первый почётный профессор вуза, а также первый почётный член Нижегородского народного университета. Но вот предпочли Лобачевского. За него голосовали естественники, и физик академик Александр Андронов взялся за изучение его биографии. Смущало только одно: Николай Лобачевский бесспорно был гениальным математиком, но прожил он на Нижегородской земле всего десяток лет своего детства. А дальше — Казань, учёба и ректорство в тамошнем университете. Может быть, его имя Казанскому университету подошло бы больше, но выпускник вуза Владимир Ульянов потеснил своей значимостью всемирно известного математика, и университет назвали в его честь. Николаю Ивановичу Лобачевскому пришлось возвращаться на родину — где родился, там и пригодился.
Эвклид даёт подсказку
Риск, на который пошли академик Андронов и его единомышленники, предложив выбрать университету имя Лобачевского, был очевиден. Та ли кандидатура? Имя — как знамя, биография должна быть безупречна и являться примером для студентов не только служением науке, но и человеческими качествами. Всё должно быть идеально и соответствовать правилам. Кто знает, как отнесутся к выбору в высоких образовательных инстанциях. В своей коллекции советских почтовых марок я отыскал две, которые посвящались Лобачевскому. Они были почти одинаковы: портрет и надпись принадлежности к роду науки. На той, что вышла в 1951 году, значилось, что он «великий русский геометр», а через пять лет уже стал «великий русский математик». Так что в Горьковский университет он «входил», поставленный в ряды математиков, хотя и оставался признанным мировым геометром. Может быть, это оттого, что в тех самых инстанциях считали геометрию частью математической науки, поэтому не стоило её отделять. И главное — геометрия, которой он посвятил учёные годы, вряд ли стала доступной для всех. Она осталась для нас всё той же «геометрией воображения», как он сам её называл. Со школы мы знали лишь одного геометра — Эвклида, признанного отца этой науки. Его теоремы доказывали на уроках, вычерчивая их на пространствах тетрадей и школьных досок. Вторым геометром считается Николай Лобачевский, который расширил границы пространства науки до бесконечности Вселенной. Две тысячи лет разделяло учёных. Не надо думать, что Лобачевский посягнул на учение Эвклида с позиции своего времени. Геометры знают, что есть у Эвклида пятый загадочный постулат — нерешённая теорема пересекающихся параллельных прямых. За два тысячелетия её пытались доказать многие учёные Земли, но тщетно. Её можно было только принять недоказанной. Лобачевский писал: «Напрасное старание [доказать пятый постулат] со времён Эвклида, в протяжении двух тысяч лет, заставило меня подозревать, что в самых понятиях ещё не заключается той истины, которую хотели доказывать, и которую проверить, подобно другим физическим законам, могут лишь опыты, каковы, например, астрономические наблюдения». Он понял намёк Эвклида, что геометрия на нём не закончилась, у неё есть продолжение. За негото и зацепился Лобачевский. Эвклид отсылал его во Вселенную. Историки науки считают, что «им был начат новый этап тренировки научного мышления человека». Вот строки ещё из одного письма, убеждавшего, что имя Лобачевского должен носить именно Горьковский университет: «Сегодняшние исследователи детской психологии уже знают, что именно в детские годы закладывается фундамент, в эти первые годы человек впитывает две трети информации, получаемой им за всю жизнь, как бы длинна она ни была. А это значит, что Гений сформировался здесь, в Нижнем, в атмосфере нижегородской культурной, образовательной, духовной традиции конца XVIII века. Здесь он окончил Главное народное училище, здесь научился учиться и мыслить нестандартными категориями, здесь заложены основы этого оригинального ума, крепкого упорного характера». Доказательства были убедительны и признаны. Университет получил имя Гения.
Был как все, но лучше
Сейчас самое время отвлечься от геометрии и познакомиться с будущим геометром. В его жизни загадок было не меньше, чем в науке, которой он служил. Во-первых, историки и краеведы долго искали его истинное место рождения. Оно колебалось от Нижнего Новгорода до Макария на Волге. Приняли за основу Нижний Новгород. С отцом тоже путаница. Мать Прасковья Александровна прожила с уездным архитектором Иваном Лобачевским совсем немного времени и дальше состояла в гражданском браке с макарьевским землемером Сергеем Шебаршиным. Отцом всех трёх сыновей стал землемер, но поскольку брак с Шебаршиным не был расторгнут, фамилию они носили архитекторову. Прасковья Александровна Лобачевская (девичья фамилия матери до сих пор неизвестна), видимо, была женщиной деятельной, увезла детей в Казань и там сумела определить в казённокоштные — на казённое содержание. Мать всячески старалась, чтобы дети учились. Гимназия им давалась легко. А что дальше? Не поверите, словно сам царь Александр I внял раздумьям Прасковьи Александровны и открыл в Казани университет, а гимназистам предложили стать студентами. В везении Николаю Лобачевскому не откажешь. Его мечтой была медицина, но в университете собрались сильные математики, и он не мог сделать другой выбор — конечно, математика! Хотя мог остановиться на физике, астрономии и даже архитектуре. Подумать только, что писали тогда о бывших гимназистах, ставших студентами: «Какой любовью к просвещенью, к наукам было одушевлено старшее юношество гимназии. Занимались они не только днём, но и по ночам. Все похудели, все переменились в лице, и начальство принуждено было принять дополнительные меры для охлаждения такого рвения. Дежурный надзиратель всю ночь ходил по спальням, тушил свечи и запрещал говорить, потому что впотьмах повторяли наизусть друг другу ответы в пройденных предметах». Что ж — выбор наука, всё человеческое ему было чуждо? Ой ли! Увлечение пиротехникой привело его в карцер и к возможному отчислению из университета. Участие в новогодних маскарадах и многократное хождение по гостям ему тоже ставили в вину. Приезд на занятия на корове вошёл в анналы анекдотов о великих. Он даже был замечен «в грубости и ослушании». И уж совсем никуда не годилось, что в «поступках достопримечательных многократно подавал худые примеры для своих сотоварищей». Почти всем преподавателям университета не нравилось «мечтательное о себе самомнение, излишнее упорство, вольнодумство… и признаки безбожия». И опять над ним нависла опасность, на этот раз сдачи в солдаты, но здесь его выручили иностранцы-математики, которых пригласили в Казанский университет развивать физико-математический факультет. А выручили в простом: в университете не было переводчиков для разговора с иностранцами. Лобачевский успешно заменял их. Учёбу он закончил со степенью магистра физики и математики и был оставлен в университете адьюнктом — ассистентом.
Действительно загадка
Известны два портрета Лобачевского. Один — писанный маслом университетским художником Львом Крюковым, другой — изображение на дагерротипе, в сущности фотография. Оригинал крюковского портрета хранится в Академии наук России, все остальные — повторы. Сходства между дагерротипом и живописным портретом практически нет, хотя разница между ними лишь 20 с хвостиком лет. Это ещё одна загадка Лобачевского. Сын признавался, что в портрете «не было ни одной знакомой черты». Сам Николай Иванович жалел, что изображён без трубки, а то его бы скорее узнали. Одно время энтузиасты-искусствоведы приложили поисковые усилия, пытаясь уточнить, Лобачевский ли это. Ничего у них не получилось. Как бы там ни было, примем этот портрет, который вы видите. Он умел превращать свой труд в пользу. Казанский университет расширялся, появлялись новые кафедры, астрономические обсерватории, анатомический театр, клиника. «В стенах этих учреждений всё дышит памятью Н.И. Лобаческого, всё восстанавливает перед нами симпатичный облик великого учёного и неутомимого труженика-ректора», — писал историк Загоскин. Среди студентов неизвестные пока Лев Толстой, химики Бутлеров и Зинин. Илья Николаевич Ульянов с теплотой вспоминал Лобачевского и посоветовал учиться непременно в Казани одному из своих сыновей. За ректором замечены и подвиги. Во время эпидемии холеры он принял единственное правильное решение: запер вход в университет, зарядил пару пистолетов и заявил: «Пристрелю любого, кто попробует сбежать». Потери в университете от холеры были минимальные. В другой раз во время крупного городского пожара, охватившего весь город, он распорядился первым долгом спасать библиотеку и астрономические приборы. И спасли. Всё это хорошо, но мы увлеклись и забыли о Лобачевском — геометре. А вот здесь шло не всё гладко. Три года Николай Иванович Лобачевский жил в мире «непредставляемого». В январе 1826 года он возвестил об окончании работ по неэвклидовой геометрии и отдал рукопись книги на суд коллег. На что он надеялся? Да на всё что угодно. Он ясно понимал, что не каждому удастся окунуться в геометрию «непредставляемого». Тут в предположениях ошибиться было трудно. С огромным критическим разбором новой геометрии выступил почему-то литературный журнал «Сын отечества». Под разгромом он подвёл черту: «Как можно подумать, чтобы г. Лобачевский, ординарный профессор математики, написал с какой-нибудь серьёзной целью книгу, которая не много принесла бы чести и последнему приходскому учителю». Своеобразно на критику новой геометрии среагировали студенты. Вряд ли кто-то из них мог её понять, но «чутьём они узнавали в Лобачевском великого учёного и относились к нему с особым уважением: они чувствовали присутствие высшей силы», — писал один из современников. Как всегда бывало, заграница замечала таких учёных и старалась привлечь на свою сторону. Испытал это на себе и Лобачевский. Ему обещали высокие должности и почти мгновенное издание книг. Если вы догадались, что он отказался, то совершенно правы. Лобачевский был по природе домоседом. Но имеется в виду не просто привязанность к дому, в котором жил. Для него домоседство — это и университет, и племя студентов, которое он хорошо знал, и семья, в которой родилось пятнадцать детей, и любимая деревня Слободка под Казанью и, конечно, будущее науки, которая рождалась на его земле. Сын Лобачевского Николай писал: «Работая над своей аксиомой, отец был глубоко убеждён в её немалом значении и, несмотря на все насмешки, снисходительные улыбки, твёрдо шёл к намеченной цели, не раз у него вырывалось: «Поймут, поймут, оценят этот бред сумасшедшего!» А ведь согласимся, что Николай Николаевич Лобачевский для нас полная загадка. В одной из журнальной статей его даже сравнили с инопланетянином, посланным Вселенной, чтобы указать землянам очередной путь совершенства. А что, почему бы и не так? Ведь толком разобрались в его трудах только спустя полвека после ухода учёного из жизни. И понадобились его знания тогда, когда человек вырвался за пределы Земли в «непредставляемое» пространство, из которого, быть может, он и прилетел. Гении — они такие.
Вячеслав ФЁДОРОВ.