ДИВИЗИЯ ПЕРВОГО САЛЮТА
В ходе наших поисков мы частенько встречались с «потерянными» дивизиями. Особенно, когда речь шла о первых годах войны. Вот лишь одна история. Ещё за год до войны в Горьком начинали формироваться дивизии, которым пришлось принять удары врага в первые месяцы войны. На фронте их называли «горьковскими», потому что укомплектованы они были в основном горьковчанами. Такой была и 160-я стрелковая дивизия. Её командование доложило о боевой готовности ещё в октябре 1940 года, проведя первые лагерные сборы. Весной 1941 года дивизия вновь расположилась в Гороховецких лагерях на учениях. Здесь её и застала война. Уже на третий день 160-я стрелковая держала путь под Могилёв, где ей выпали самые кровопролитные сражения. До марта 1943 года дивизия находилась в боях и не раз выходила из окружения. А дальше была понятная неизвестность: дивизия могла перестать существовать, измотанная боями и потеряв весь личный состав. Больше упоминаний о ней найти не удалось. Но, как оказалось, свой боевой путь она продолжила. Получив звание Гвардейской, воевала уже как 89-я стрелковая. Просматривая подшивки газеты «Красная звезда» за 1943 год, в летних номерах мы нашли упоминание о ней. Полки дивизии штурмовали города Белгород и Харьков. Это и в честь них в столице гремел первый победный салют. Военный репортёр «Красной звезды» Олег Кнорринг разыскал дивизию в Белгороде. Перед вами его фотографии. В итоге войны дивизия стала 89-й Гвардейской БелгородскоХарьковской, Краснознамённой и с орденом Суворова на знамени. Почитайте, что о ней писала «Красная звезда» в августе 1943 года.
Рассвело, и командир дивизии перенёс свой НП на меловые горы. Грузный, высокий, в солдатской пропотевшей гимнастёрке, он повернулся лицом к городу и смотрел долго и молча в ту сторону, где вспыхивали дымки разрывов. Он сдерживал себя, говорил коротко, хрипло, но его жгло нетерпение. Это чувство, вероятно, испытывали в это утро все — от бойца до командира дивизии: поле перейти — и вот он, Белгород. Ещё дымились холмы от взрывов и выстрелов, горели вздыбленные вагоны на путях, и клочья тумана роились в оврагах. Перейти поле в голубых цветах, в сизой полыни, в примятой ржи, проскочить через полтора километра огня, — это и было сейчас самое трудное. Гвардии полковник Серюгин знал этот город — цель боевой операции — только по карте. Теперь он увидел его живым. Город перед ним лежал как на ладони, — он видел его черепичные и железные крыши, его улицы и переулки с деревьями, над которыми тревожно носились распуганные птицы. Теперь самым главным было сохранить темп наступления, повысить ударную силу дивизии. Полковник запросил обстановку: склонившись над картой, он слушал радиодонесения из полков, и карта ожила в его глазах. Он видел рубеж, достигнутый полком Прошунина, бросок Рябцева, обходное движение подразделения Серебрякова. Он ощущал всю динамику боя, развернувшегося на полосе в четыре километра. За спиной дивизии были дымящиеся рубежи немецкой обороны, впереди — город, превращенный немцами в мощный огневой узел. Дивизия 36 часов вела бой на дальних подступах к городу, упираясь левым флангом в Северный Донец. На вторые сутки, отбросив часть немецкой дивизии, 89-я Гвардейская вплотную подошла к старым, сильно укреплённым рубежам немецкой обороны. По замыслу высшего командования, 89-я Гвардейская наносила немцам главный удар. Немцы больше всего беспокоились за свои фланги: они знали возросшее искусство русских брать противника в клещи, расчленять и уничтожать его. Удара в лоб немцы не ожидали. И когда 89-я Гвардейская совершила неожиданный манёвр стремительным ударом всех трёх полков, огнём артиллерии и авиации вклинилась в главный рубеж немецкой обороны, противник, который психологически не был к этому подготовлен, дрогнул. Редко бывает, чтобы исполнение точно соответствовало замыслу. На этот раз наступление развивалось так, как было задумано и во времени, и в пространстве. Но чтобы не сглазить, не спугнуть удачу, полковник проговорил вполголоса: «Ладно, ладно, посмотрим, как дальше пойдёт…» Он глубоко вздохнул — пахло полынью и медовой, дурманящей голову полевой кашкой. Глупо было бы понукать людей, дергать командиров полков, они и так знали, что надо было сделать. Полковник вызвал по радио командиров и спросил их, видят ли и они город. Ближе всех к городу был полк гвардии майора Прошунина — он с фланга нависал над северовосточной окраиной Белгорода. Прошунин сказал командиру дивизии: — Я наношу удар по вокзалу. Автоматчики Прошунина уже ворвались на северо-восточную окраину, когда стало известно, что сосед справа замедлил своё движение и рубеж Гринёвка — Покровка остаётся открытым. Всякое промедление в действиях и решениях усложнило и без того острую, напряжённую обстановку. Серюгин в сердцах ругнул своего соседа, он сердито сказал: «Вот они накладные расходы». Нужно было быстро и решительно прикрыть оголённый фланг. Танкисты Попова вырвались со стороны Беломостное, но одни танки были бессильны, их надо было подкрепить пехотой. На НП находился командующий армией. Он сказал командиру 89-й: — Выручайте, полковник. — А как же иначе! — ответил Серюгин. Ему дорог был каждый боец. Победа, которая маячила впереди, висела на волоске, люди нужны были и Прошунину, и Рябцеву. Но он решил: Прошунин и Рябцев должны были обойтись своими силами, танки сослужат нам хорошую службу, они заткнут дыру, они помогут нам ударить с фланга. На броню сели гвардейцы батальона Стома. Танкисты вместе с десантниками ударили по немцам со стороны шоссе. На НП было тесно и оживлённо. Но, несмотря на тесноту, никто друг другу не мешал, дело ладилось. Когда в термосах принесли горячую пищу, Серюгин, как гостеприимный хозяин, предложил разделить скромную трапезу представителям авиации и артиллерии. Он ласково смотрел на тихого капитана Карпова, который направлял действия авиации в полосе наступления дивизии. Заявки пехоты выполнялись с такой точностью и быстротой, что Серюгин восхищенно бормотал: «Порядок!» Авиация и артиллерия действовали как часы. — Могём, — шутливо говорил Карпов, вызывая авиацию. Казалось, он вынимал из кармана платок, взмахивал им, и тотчас из облаков появлялись истребители и штурмовики, помогая пехоте двигаться вперед. Тридцатишестичасовой бой показал всем офицерам дивизии, чего можно добиться при правильном и умелом взаимодействии. Сам командир дивизии испытывал глубокое удовлетворение от того, что не только командиры полков, но и рядовые офицеры в наступлении, когда каждая минута дорога, когда оглядка и ожидание указки сверху чреваты потерей инициативы, проявляют гибкость ума, смелость и находчивость. В 10 утра Прошутин и Попов стали вбивать клинья в немецкую оборону с флангов, брать город в кольцо, а в центр ударил батальон капитана Рябцева. На его долю выпало самое трудное: вести уличный бой с противником, который превратил отдельные дома и целые кварталы в сильно укреплённые очаги обороны. Достаточно сказать, что из 1500 немцев, уничтоженных дивизией, более 800 были убиты в самом городе. До наступления, в дни затишья, батальон Рябцева проводил учения на тему уличных боев, изучая тактику городского сражения. Но одно дело — учения, а другое дело — яростная борьба на улицах, где каждый дом стреляет — с крыши, из окон, с земли. С 10 утра и до трёх часов пополудни шёл бой в городе. Эти пять часов уличного боя были самыми трудными и напряжёнными часами не только для Рябцева и Прошунина, но и для командира дивизии, который думал только об одном: меньшей кровью овладеть городом. Он шагал большими шагами по траншее. Останавливался и то глядел на город, то рассматривал карту, расчерченную на квадраты, как бы желая проникнуть мысленно на эти улицы, в эти дома, где решалась судьба города, честь и слава 89-й. Когда над зданием вокзала взметнулся флаг, он вызвал Прошунина и отрывисто спросил: — Флаг твой? — Мой, — сказал Прошунин. — Атакую три дома. Один из них — дом с мезонином — стоит мне поперёк горла… Хорошо, что с Прошуниным действовал дивизион Шпака. Его пушки следовали в боевых порядках атакующих и били в упор по немецким дзотам, разрушая их, расчищая путь нашей пехоте. — Рябцев, Рябцев, — звал по радио полковник командира батальона. — Беру Пионерскую, — ответил Рябцев. Капитан Рябцев говорил эти слова, стоял у стены разрушенного дома, он тяжело дышал и вытирал с лица обильно струившийся пот. Радист с походной рацией и ординарец Верейкин стояли рядом. Какая-то тень мелькнула на соседнем углу. Человек припал к земле, пополз в траве. Это был повар Свириденко, он вынырнул из-за стены с термосом за спиной и автоматом в руках. Он сказал капитану Рябцеву таким тоном, каким говорят в тихих мирных санаториях: — Пожалуйте завтракать. Рябцев засмеялся: — Погоди, возьмем город, тогда позавтракаем. — Да ведь остынет, — как-то неуверенно сказал повар. Но ординарец толкнул повара в плечо, показал на третий дом с угла и резко сказал: — Бери автомат. Они прикрыли своими телами капитана Рябцева, вдвоем — ординарец и повар — заслонили командира от пуль, которые вдруг засвистели со стороны третьего дома. Здесь и погиб Свириденко. Капитан поцеловал его в залитый кровью лоб и тихо опустил на землю. Полковник Серюгин радировал Прошунину, что Рябцев движется к райсовету. Прошунин в свою очередь ответил, что поворачивает строго на юг и пойдёт по улице Ленина на соединение с Рябцевым. В 15 часов Рябцев радировал командиру дивизии, что захватил здание райсовета. — Я перехожу в райсовет, — сказал командир дивизии. Ему было трудно усидеть на меловых горах, и он перенёс НП в центр города. Оттуда из каменного дома, изрешеченного осколками снарядов и пуль, он направлял действия полков, сбрасывающих противника за реку Везелку. В сумерках бой шел за высоту 207,5. Немцы еще видели Белгород, откуда их вышвырнули. Они собрали всю артиллерию двух дивизий и стеною огня хотели преградить путь наступающей 89-й дивизии. Но немцы уже были обречены: полки 89-й Гвардейской обтекали их с флангов, и противник, боясь окружения, бросился вон из мешка. …В особняке сбежавшего немецкого бургомистра мы встретились с офицерами 89-й Гвардейской Белгородской стрелковой дивизии. Вместе с приказами и боевыми донесениями, рисовавшими обстановку и ход боя на Белгородском плацдарме, нам прочли и эти простые строки, которые зародились в душе молодого артиллериста. Командир дивизии и начальник штаба работали над картой. Мысли командира дивизии были в эти минуты далеко за Белгородом: на Харьковском направлении шли бои, и туда стремилась его военная душа. Он жил уже новой операцией, которая возлагалась на 89-ю Белгородскую. Офицеры, находившиеся в комнате, шёпотом говорили о белгородском бое. Хотелось покомандирски осмыслить, понять происшедшее, оценить действия свои и действия противника. Что произошло под Белгородом? Почему немцы, бросившие для защиты белгородских рубежей дивизии с отборным составом, танки, пушки, авиацию, потерпели поражение. Ряд преимуществ был на их стороне — господствующие высоты, хорошо подготовленные рубежи обороны. В чём же дело? Один из офицеров сказал задумчиво: — Что-то случилось с немцем: он вроде и тот, и вроде не тот… Гвардии полковник поднял голову. — Другое скажите, — проговорил он, улыбаясь. — Чёрт с ними, с немцами… Мы переменились — и это главное: лучше воюем, умнее. И коротким жестом пригласил командиров к карте: — Прошу, товарищи офицеры!
Б. ГАЛИН.
г. Белгород.
#газета #землянижегородская #возвращённыеимена #белгород #дивизия
