Спецназ «древлей» Руси

С середины XIII века Русь пребывает в унынии. Раздробленная, разграбленная и униженная, она оплакивала своих погибших, былое величие и гордость.
Среди княжеских дружинников воцарился страх. Они могли испугаться и не вступить в бой даже с немногочисленным войском ордынцев, которых стали считать за непобедимых. Русская церковь на первых порах позорного татаро‑монгольского ига также не была тем фундаментом, который бы укрепил дух русичей. Наоборот, она стала утверждать, что татаро‑монголы — два свирепых народа, Гога и Магога, посланные для наказания за грехи.
Монахи-летописцы уже оплакивали страну, посчитав ее безвозвратно погибшей. Чего стоило только «Слово о погибели Русской земли»! Многие христиане тогда откачнулись от православной религии и стали находить утешение в язычестве.
Не было того героя, который бы сказал: «Вперед, разобьем поганых агарян, сбросим их ненавистное иго!» И вот среди этой разрухи и поругания появились люди, которые не верили в непобедимость ордын­ского войска, а верили только в Господин Великий Новгород и свое молодечество.
«Смелым Бог володеет!» Новгородцы-удальцы преуспели в воинском искусстве. Главными в их тактике были быстрота и внезапность.
В истории новгородские ушкуйники почти не упоминаются. А ведь это они первые начали бороться с войском Золотой Орды и преуспели в этом. Они знали: это войско можно бить…
Противник вне закона
«Тоже мне, багатур!» — презрительно подумал Кистень, вытаскивая из горла поверженного врага свой заговоренный небесный нож. Второй ордынец даже и не понял, почему его аньда (приятель) вдруг завалился набок, да и подумать-то не успел: страшный удар кулака пригвоздил его навечно к земле.
— Ну, Дрегович, медвежина треклятая! Никакого оружия не надо, как дубиной, кулаком бьет! Пусти его в лес — и дичать не надо… Ну да ладно, — Кистень приложил лодочкой руки ко рту и завыл по-волчьи.
Еще через минуту все палатки ордынцев были окружены, и началась резня…
Новгородцы-удальцы действовали с быстротой молнии. Только кое-где ордынские воины пробовали обороняться подручным оружием, но ушкуйники, поднаторевшие в таких бесшумных боях, быстро подавляли очаги сопротивления.
Никто из ордынского отряда не спасся…
В тот жестокий век все средства были хороши для борьбы с захватчиками. Испокон века так было и, не попусти Боже, так будет. А здесь им поставил задачу сам великий князь Московский, тем более что война была справедливой, а любое уничтожение противника было одной из форм войны. Ордынцы во время завоевания Руси действовали намного бесчеловечнее, поэтому для ушкуйника противник был вне закона.
— Ну что? — спросил насмешливо атаман новгородских удальцов Прокопий полоненных мурз и сына хана Темира. — Кто супротив Бога и Великого Новгорода? Слабоваты ваши божки-то оказались!
— Вы по-подлому нас победили, — прохрипел Темир. — Подкрались, как тати в нощи, и зарезали, а вот бы в честном бою…
— Нелюдь заговорила о честном бое? – удивился податаманье Смольянин. — А сколько вы русичей зорили, а сколько детишек малых бросали в огонь да сиротами сделали?
— На то она и война… — начал было Темир, но, получив от Кистеня страшный пинок под зад, вдруг заревел благим матом.

— Что с ним, боярин, говорить – в Волгу его…
— Вот вы всегда так, разбойники, убиваете безоружных людей… — захныкал было ордынец.
— У тебя была сабля, что же ты ею не воспользовался? – резонно возразил Смольянин.
— Боярин, дай-ка мне с ним подраться, — попросил Кистень.
— Ну-ну, только без смерто-
убийства, за него хороший выкуп дадут, — слегка улыбаясь, предупредил Прокопий и сказал, обращаясь к Смольянину: – Пусть порезвятся.
Тот согласно кивнул головой.
— Что возьмешь, нелюдь? Хошь тебе меч, хошь тебе саблю, давай сразимся, а я буду супротив тебя безоружным.
Темир недоверчиво посмотрел на ушкуйника:
— Ведь обманешь!
— Да вот те крест, — ответил Кистень и широко перекрестился.
— Давай мне саблю, — сказал Темир и, получив оружие, решительно бросился на Кистеня.
Тот, безоружный, легко увернувшись от тучного, как корова, ханского сынка, дал ему такого пинка, что Темир зарылся головой в песок и снова заревел. Но его рев был заглушен громким хохотом ушкуйников. Многие от смеха катались по песку.
— Ну, Кистень, потешил ты нас, — сказал Прокопий, давясь от смеха. — Темир теперь точно целый месяц не будет сидеть. Поднимите его.
Но Темир, еле поднявшись, раскорякой сам дошел до ивняка и лег под ним животом вниз. Туда же ушкуйники отвели и остальных связанных ордынских воинов — их было около семидесяти.
К удивлению новгородцев, хан Саличей выкупил только троих: своего сына и двух наиболее важных мурз. Посредник сказал при этом:
— Остальных мы не будем выкупать, делайте с ними что хотите: это не воины, а собаки шелудивые, бросившие оружие!
Слова хана были переданы пленникам.
— И что мы с ними будем делать? – спросил Прокопий. – Убить – рука не подымается, а так – лишняя обуза. Продать – некогда. Давай их отпустим: все равно в войско татарское они уже не вернутся: по закону басурманскому там им смерть или жалкая участь собирателей кизяка!
Новгородский толмач объявил пленным волю предводителя ушкуйников. Им развязали руки, дали немного пищи и посоветовали убираться на все четыре стороны, хоть к черту на рога, хоть к его чертовой бабушке!
Ордынцы замялись, они понимали, что дороги назад нет.
— Ну что же вы стоите, бегите отсюда, — заграяли (громко захохотали) молодцы. — Или думаете, что мы вас кормить и дальше будем?
— Лучше убейте нас, – закричали татары, — но назад мы не пойдем!
Посоветовавшись, предводители ушкуйников отправили их вместе со стражей и с захваченным добром в далекий Новгород – хоть какой-то прок от них да будет…
После взятия Великого Булгара ушкуйники разделились: большая часть во главе с Прокопием продолжала победный поход по волжским берегам, малая дружина в пятьсот человек, во главе со Смольянином, решила утихомирить камских татар, которые особенно и не ждали новгородцев, думая, что те застрянут на Волге.
Угрюмые берега Камы, особенно правый, высокий, будоражили сознание, как бы подсказывали, что именно эти места могут быть притонами разбойников. Каменистые горы, покрытые небольшим лесом, мрачно смотрелись в реку.
Слух о появлении ушкуйников на Каме побежал по реке. Воины из нескольких камских городков объединились и попытались из луков обстрелять ушкуйников, плывущих на лодках. Но стрелы удальцам вреда не причинили, ушкуи двигались далеко от берега.
Как-то татары, выбрав место на Каме, близко подошли к берегу и приготовились обстрелять ушкуи. Неожиданно на них посыпалась туча стрел, которые, к удивлению, пробивали их кольчуги. В довершение раздался залп из пищалей.
Около сорока человек было убито и еще тридцать четыре ранено. Особенно сильно татар поразил гром, как они потом называли, из «железных палок». Это происшествие надолго отучило их обстреливать ушкуи.
Был случай, когда новгородские молодцы, захватив городок, внезапно покинули его, о приближении большого войска. Но по-
сланная за удальцами погоня попала в засаду, и все конники были перебиты. Ушкуйники неожиданно для всех вернулись в город и, застав его врасплох, разбили пирующее войско без особых для себя потерь.
Это был серьезный урок камским татарам: после этого почти ни один из населенных пунктов на Каме не оказал серьезного сопротивления. Новгородские молодцы безжалостно вырезали всех сопротивлявшихся. Когда-то русичам преподали такой же урок сами ордынцы: дарили жизни сдавшимся и убивали тех, кто оказывал малейшее сопротивление.
Спустя небольшое время Русь стала им платить долги по‑христиански: «Какой мерой вы мерили, такой и вам будет отмерено!» Начальные люди запретили ушкуйникам пить вино и издеваться над безоружными людьми, поэтому насилия или пыток не было. Для того жестокого века более чем гуманно.
Для Кистеня и Дреговича, первых разведчиков-пластунов, было упоение в бою. Дреговича посылали на самые рискованные задания. Добры молодцы даже поговорку сложили: там, где лошадь не вытащит и медведь не осилит, Дрегович и лошадь заменит, и медведя убьет. Обладая чудовищной силой, он еще был и необычайно ловок. Дружба с Кистенем помогла ему в совершенстве овладеть русским боем.
Именно глядя на таких, как Кистень, удальцов, говорили: махнет рукой — улочка, махнет другой – переулочек. Он одинаково хорошо дрался всеми видами оружия, но не было ему равных в ушкуйническом войске по метанию ножей, русскому бою и бегу. Быть первым среди самых удалых храбрецов ох как трудно! Но он был им. И всегда выходил из самых, казалось бы, немыслимо трудных передряг. Не случайно атаман Прокопий сделал его, новичка в ушкуйниках, десятником.
Поход новгородских удальцов по Каме внес переполох в стан ордынцев. Пришельцев решили извести хитростью…
В одном из покоренных городков в честь русских богатырей устроили пир. Ордынские старшины предложили начальным людям ушкуйников повеселиться в шатре, а рядовым удальцам — на улице.
Удальцы решили уважить старшин и выпить хотя бы немного вина и кумыса.
Пир был в полном разгаре, когда по условному знаку Алтабая на каждого из десятников набросилось по четыре ордынца, которые вмиг пообрывали с них сабли и кинжалы. Это было настолько неожиданно, что почти никто не оказал сопротивления.
Кроме Кистеня. Приемы русского боя помогли ему. Он столкнул лбами двух нападавших, третий получил удар ногой в лицо и с выбитым глазом заревел на все селение, четвертый, переброшенный через спину, рухнул на Алтабая, покалечив его и сломав себе три ребра.
Два стражника, стоявшие у шатра, бросившиеся было с копьями, получили каждый по ножу в горло – эти заговоренные ножи Кистень всегда держал в сапогах. Два силача, напавшие было на коренастого Дреговича, покатились с разбитыми черепами. Это неожиданное сопротивление на какие-то секунды ошеломило остальных врагов и воодушевило десятников: у ордынцев были отняты сабли, в них полетели тяжелые блюда, бывшие на столах.
Но спорее других действовал Кистень: его сабля сверкала с быстротой молнии – за какие-то мгновения было обезглавлено до десятка «радушных» хозяев. Он вдруг закричал волчьим криком, что еще больше напугало суеверных ордынцев, принявших неуязвимых русичей за оборотней… Оставленный старшим в стане Ладожанин понял этот условный ясак (пароль): моментально все ушкуйники были на ногах, построились в боевой порядок – и вовремя: на них во весь опор уже летела ордынская сотня, ждавшая за холмом. Ушкуйники встретили ее роем стрел…
С трудом удалось ордынцам остановить бешеную скачку и повернуть лошадей. Новгородцы воспользовались этим и ударили ордынцам в спину.
Но самая большая неприятность была впереди. Обезумевшие от ужаса ордынцы, думавшие спастись бегством, вдруг были атакованы пятеркой десятских, которые, уничтожив «гостеприимных» хозяев в шатре, бросились наперерез отступающим.
Дрегович, взявшийся за опорный шест, поднял шатер и начал крушить им уцелевших ордынцев. Через какое-то мгновение отступавшие всадники спешились и, с развязанными поясами став на колени, ждали милости от победителей. Среди пятерки десятников все, кроме Кистеня, были ранены, но не потеряли силу духа.
Сдавшихся ордынцев отпустили без оружия: Русь никогда не била лежачих… Это рыцар­ское правило она пронесла сквозь столетия.
Смелыми Бог володеет
Прокопий, достаточно извест­ный в то время полководец ушкуйников, изучив тактику западных и татарских военачальников, пришел к выводу, что их можно бить и малым числом воев. Какими бы ни были сильными и искусными в военном деле ушкуйники, от главного начальника зависело многое.
Прокопий, например, усовершенствовал стрельбу из лука: ушкуйники-лучники в боевом порядке, стоя в два ряда, стреляли в противника намного быстрее и кучнее, нанося при этом многочисленный урон. Причем одни стреляли, припав на колено, другие стреляли стоя, вполоборота к врагу, не мешая друг другу.
Ушкуйникам, защищенным панцирем, налокотниками и наколенниками, стрелы и дротики вреда не причиняли.
В боях удальцы нередко использовали погодные условия: снег, дождь, наст, гололед, грозу, которой ордынцы страшно боялись и часто прятались от нее в палатки или кибитки.
Ушкуйники могли атаковать крепость во время проливного дождя, когда противник, не подозревая, что их грозный враг может отважиться на штурм, укрывался в домах. В поле же выбирали место, чтобы солнце слепило глаза неприятелю.
Головка ушкуйников испокон веку уделяла большое внимание психологии боя: деморализовать противника, устрашить его, посеять панику – вот результат, к которому стремились начальные люди новгородских удальцов. Сам Прокопий обдумывал план очень долго и затем делился своими замыслами с побратимом Смольянином, который поправлял, высказывал опасения. На что Прокопий, внутренне соглашаясь, обычно говаривал: «Так-то оно так, но смелым Бог володеет!» По сути, это был штаб, мозг небольшой дружины. Расчеты велись до мелочей: каждый сотник, десятник и рядовой воин знал свое дело. Предательства не было. Во всяком случае, письменные источники нам не говорят ни об одном факте измены ушкуйников.
Походы были хорошо продуманы, не случайно на пути набегов и колонизации у них были базы и свои люди. На этих тайных базах находился запас оружия, продовольствия, лошади, там же можно было и отдохнуть, и подлечиться. Больных, раненых, выбывших из строя ушкуйников заменяли другие. Тем самым создавалась иллюзия их бессмертности и непобедимости.
Для устрашения противника удальцы использовали и опыт ордынцев: известно, что войско последних до сражения начинало громко кричать, им порой помогали в этом крике и женщины, которых брали в поход. Искусные наездники заставляли коней ржать. И все это с единственной целью: посеять панику, создать видимость громадного войска.
Ушкуйники действовали несколько иначе: засланные глубоко в тыл в разные места немногочисленные отряды, если и кричали, то призывно: «За Софию!» (в честь церкви Святой Софии в Новгороде) либо «Новеград!».
А чаще, подкрадываясь на полет стрелы из лука, броска дротика, копья или ножа, молча расстреливали вражеское войско. И это было страшно. Обычно внезапный бой заканчивался быстро.
Новгородские удальцы привыкли побеждать малочисленной дружиной и не могли даже и думать о поражении. Это вошло у них в практику.
Прокопий и Смольянин отлично понимали значение моральной стороны боя, поддержания боевого духа. Это делалось ненавязчиво. Но каждый ушкуйник знал все о богатырях прошлых времен и старался им подражать. Обычно немногочисленные поражения не вспоминались, а если и вспоминались, то в качестве поучения об ослушании начальных людей.
Ротники долгое время упражнялись в военном искусстве. Для головки ушкуйников и тех, кто вкладывал в них деньги, важна была не столь отчаянная, сколько разумная смелость. Была и благородная цель – победив, сохранить как можно больше бойцов. Это диктовалось и экономическими затратами, и моральными, и боевыми качествами. Ведь кто пойдет в ушкуйники, если те мало живут! И кто будет содержать их, если они погибают сотнями! Вполне понятно, почему эти ротники были вооружены лучше бойцов княжеских и великокняже-
ских дружин и почему так серьезно относились они к физическим упражнениям… Конечно, если на территории противника кто-то оказывал сопротивление, то он безжалостно уничтожался: жизнь воина-ушкуйника ценилась очень высоко.
Военачальники древнего спецназа особенное внимание уделяли оружию, и прежде всего метательному: лукам, самострелам (арбалетам), копьям, дротикам, метательным ножам. В рукопашную схватку ввязывались как можно реже. У них была особая техника стрельбы, в отличие от воинов Запада. Русские бойцы стреляли из лука, становясь боком к цели и натягивая тетиву к левому плечу вдоль груди. Стрелы были длинными, более метра. Тяжелая стрела с опереньем на конце для точности летела далеко и пробивала кольчугу.
Арбалет новгородцы переняли у западноевропейцев, у того же Тевтонского ордена в XII веке. Он представлял собой небольшой сделанный из рога или железа лук и прикреплялся к деревянному ложу, на котором в желобок закладывался болт (так называлась раньше тяжелая стрела). Именно арбалеты и ручницы (огнестрельное оружие) ушкуйники использовали против немецких псов-рыцарей. Арбалет превосходил лук мощностью боя: тяжелый болт пробивал доспехи всадника и даже валил закованного в броню коня на расстоянии двухсот шагов, а максимальная дальность стрельбы из него достигала 600 метров.
Но стрельба из арбалета была в пять раз медленнее, чем из лука, поэтому ушкуйники использовали его при обстреле крепостей или целей, находящихся на дальнем расстоянии, и сильно удивляли татар своей меткостью.
Головка ушкуйников, Прокопий и Смольянин, ежедневно осматривали оружие у своих удальцов, заставляя нерадивых приводить его в порядок.
…Ох и доставалось Кистеню от десятника за стрельбу из лука и самострела! Тот заставлял новичка держать лук долгое время на вытянутой руке, много раз Александр ложился в грязь, стрелял лежа из лужи, стрелял в согнутом неудобном положении.
Кистень стер пальцы от натягивания тетивы. Трудно давалась ему эта наука! Но постепенно все приходило в норму. К тому же Кистень даже среди самых удалых ушкуйников выделялся необычайной силой и ловкостью: прекрасно владел русским боем, отлично метал ножи, бегал, мог перемещаться с огромной скоростью. Сами его товарищи дивились: «Так бегать может только выносливая лошадь!»
Удальцы могли четко ориентироваться в лесу, ночью – в открытом море, управлять как речным, так и морским судном, скакать на лошади.
У представителя древнего спецназа в бою любое подручное средство могло стать смертельным, будь то обыкновенный камень, кусок дерева или металла.
Даже простая ветка в руках ушкуйника могла быть грозным оружием. Если все восточные единоборства обучали ударам зверя (или насекомого), то русский бой учил спасению от хищных зверей в лесу: медведя, волка, рыси, кабана, росомахи. Не случайно русской истории известны многочисленные случаи, когда невооруженный человек убивал медведя, засовывая ему в пасть камень. Вспомним охотников, выходивших на медведя с ежовой рукавицей и ножом…
Головка ушкуйников никогда не выдавала своих соратников. Ранние походы ушкуйников были направлены на финнов, карел, нурманнов, жителей Вятского и Пермского края, Урала и Зауралья, а затем и на усмирение Золотой Орды и ее сателлитов: волжских булгар, Казани, камских татар, да и самого Сарая.
Новгородцы-удальцы принимали участие и в знаменитых битвах со шведами на Неве и немецкими псами-рыцарями на Чудском озере. Для них не внове бить битых уже ими шведов с их зарвавшимся конунгом…
Не случайно по своей тактике Александр Невский действовал так же, как ушкуйники.
Удар в сердце Орды
По мнению некоторых историков, ушкуйники захватили Укек, большой золотоордынский город, находившийся на Волге в девяти километрах от современного Саратова. Но вряд ли это так: здесь хан Мамай собирал большое войско против князя Дмитрия и Тохтамыша.
Новгородские удальцы, подчиняясь голосу благоразумия, не стали бы с ним связываться.
С золотоордынской столицей Сарай-Берке Прокопий расправился достаточно оригинальным способом. Выгрузившиеся из лодок ушкуйники вдруг узнают, что на них идет большое войско во главе с воеводой Салим-беем. Новгородцы, сделав вид, что испугались, поспешили к своим ушкуям, не забыв при этом спрятать в камышах небольшой отряд.
Ушкуйники намеренно растянули по реке уходящую флотилию, дразня ордынцев.
Когда бдительность их заметно ослабла, с тыла ударили засадные удальцы во главе со Смольянином. Это было так внезапно, что ордынские конники, падая под тучами стрел, копий и дротиков, посчитали новгородских удальцов за какое-то другое войско и растерялись. Этим немедленно воспользовался Прокопий.
Через две минуты его часть отряда была на расстоянии полета арбалетной стрелы, а еще через три минуты и стрелы из лука. Грянул залп из самопалов, тучи стрел из арбалетов и луков впились в передовые группы салимбеевского войска. Ордынцы опешили: никогда еще такого не было, чтобы загнанный зверь вдруг превращался в яростного охотника.
Лишь трем сотням вместе с Салим-беем удалось вырваться и бежать по направлению Сарая.
Конные ушкуйники во главе со Смольянином на плечах неприятеля ворвались в город. Сарай был такой громадный, что у новгородских удальцов была опасность затеряться в этих узких грязных улочках. Окажи им население вместе со стражниками сопротивление, судьба сложилась бы для них плачевно. Однако паника овладела городом.
Она усилилась, когда к городу приблизилась пешая рать во главе с Прокопием, который не стал добивать остатки «доблестного» ордынского войска, а решил поддержать атаку друга.
Это было немыслимо: золотоордынская столица лежала у ног русских витязей! Им досталась сказочная добыча. Прокопий велел всем жителям сдать драгоценности и оружие, что большинство загнанного войска сделало беспрекословно.
Хотя арабские историки и очевидцы говорят о красоте Сарая (например, ученый Ибн Батута в 1334 году писал, что это самый красивый и большой город мира), но это далеко не так. На самом деле красивыми были дворцы ханов и вельмож, а все остальное население богатством не отличалось.
Ушкуйникам показалось мало Сарая, и они решили завладеть последним золотоордынским городом на Волге – Астраханью.
Кажется невероятным, чтобы две тысячи человек смогли осуществить такой опустошительный рейд: разбить костромское войско, разорить Нижний Новгород, захватить Великий Булгар, пройтись по волжско-камским селениям, ворваться в столицу Золотой Орды – Сарай. И все это – две тысячи!
Ушкуйники не только нападали внезапно, но и распространяли слухи о своей непобедимости. Главная ошибка удальцов заключалась в том, что они входили в контакт с местным населением, которое начинало видеть в них не только богатырей, но и простых смертных людей, которым ничто человеческое не чуждо. Так случилось в Сарай-Берке.
Ушкуйники в рейде 1375 года потеряли значительное количество дружинников. Можно предположить, что немногочисленную дружину пополняли свежие силы из Хлынова или Новгорода, тем более что туда беспрестанно перевозили добычу и пленников. Несомненно, в ряде мест их могло поддержать русское население, томившееся под гнетом Золотой Орды, и русские полонянники, желавшие отомстить за свой позор и своих близких. Но более вероятно, что ушкуйники имели тайные опорные базы на Волге, в которых имелись схроны с оружием и продовольствием.
Однако не все жители Сарая, а среди них было немало воинов, отдали свое богатство и оружие. Заметив малочисленность ушкуйников, они сообщили об этом хаджитарханьскому хану Саличею. Это был умный, хитрый и коварный полководец, несколько раз нападавший на пограничную Русь. Он стал спешно собирать войско, так как знал, с какими бойцами ему придется драться. Разосланные в улусы бирючи созывали багатуров, обещая им большое жалованье и долю от награбленного.
Хан приказал переодетым воинам следить за ушкуйниками. Летописцы, а вслед за ними и современные историки говорят, что Саличей напоил русский отряд вином, улестил их, а потом неожиданно перебил. Такого не могло быть уже по той причине, что ушкуйники не пили в походах вино, а тем более, находясь на таком большом расстоянии от Новгорода и Хлынова, могли ли вдруг поддаться на лесть ордынского хана?! И это – опытный Прокопий?!
С другой стороны, удивляет «нерациональное» отношение к ушкуйникам: почему тщеславный хан Саличей вырезал упившихся, а не взял в плен, в рабство, на продажу или не подверг показательной мучительной пытке, чтобы другим неповадно было? Он мог бы хвастаться перед другими ханами плененными новгородскими богатырями. В конце концов, даже предъявить Новгороду счет за разорение ушкуйниками ордынских селений.
Прокопий не хотел разрушать Сарай, но узнав, что не все ордынцы выполнили его приказ, круто изменил свое решение. И город запылал…
Новгородские удальцы по пути к Хаджи-Тархани (Асторокани, Астрахани) разоряли все селения.
— Долго нехристи будут помнить нас! — говорил Прокопий, видя, как горят войлочные палатки кочевников и разваливаются глиняные домишки. — Но надо выбираться отсюда: не хочу терять своих ребят! Тут, говорят, идет с двадцатью пятью тысячами сам хан Саличей.
— Уважает, собака! – сказал Смольянин. – Знает ведь, что перебьем с меньшим войском.
К сожалению, победы кружили головы и ушкуйникам. Проглядела разведка хитрость Саличея, который, находясь в трех фарсахах (около двадцати километров) хода от Хаджи-Тархани, разделил свое войско на две неравные части. Первая, состоявшая из двух тысяч, вела себя разнузданно и громко, но держалась на приличном расстоянии от ушкуйников. Складывалось впечатление, что именно здесь основные силы хана. Другая, за много километров, обошла лагерь ушкуйников и, перебив немногочисленную охрану на лодках, устроила засаду. Проводниками служили местные жители, прекрасно знавшие местность, а также хорошо осведомленные о количестве новгородцев и их вооружении.
Удальцы без всякой предосторожности (что было очень редко и не в их стиле), весело возвращались к своей поилице и кормилице матушке-Волге. Они не гнали впереди даже полон, потому что добыча и без того была колоссальной.
…Вдруг тучи стрел взметнулись из-за холма. Многие ушкуйники попадали.
— К реке, к лодкам! — раздался страшный клич атамана Прокопия. Но было поздно, ордынская конница обрушилась с флангов и с тыла на удальцов.
Это была ловушка. Татары хотели перерезать путь отступления к реке сильно поредевшему отряду.
— Эх, матушка-Волга, вот близко ты, а больше тебя не узрю, — подумал Смольянин, сраженный стрелой.
Приняв круговую оборону и отбив удар, ушкуйники лихорадочно заряжали свои сарматы. Саличей послал бирюча-толковина (переводчика), который, подняв высоко ханский бунчук, кричал:
— Бросьте оружие, и вам великий хан дарует жизнь!
Раненный в руку Прокопий крикнул:
— Не поддавайтесь ворогу, братия!
И, обратившись к бирючу, воскликнул:
— Эй ты, хайлище (горлопан, крикун), передай своему богомерз-
кому хану, чтобы он подавился вонючим кумысом!
Это было страшное оскорбление: кумыс у ордынцев считался священным напитком, и даже отказаться от него считалось святотатством, а тут… Бирюч заспешил к хану, но тому без надобности был этот ответ.
— Лучники, вперед! – приказал он конным лучникам. – Перебейте русов!
Прокопий, разобравшись, где хан, решился на отчаянную попытку прорваться и, возможно, убить Саличея. Лучники опоздали. Ушкуйники, дав залп из оставшихся сармат, бросились в свою последнюю атаку. Но кольцо сомкнулось. Оставшаяся горстка новгородских удальцов отчаянно сопротивлялась. Слышался только хруст костей из-под копыт лошадей да крики раненых врагов. Несколько раз пытались ханские воины накинуть аркан на Кистеня, но его страховал Дрегович, рассекая мечом взмывавшую в воздухе удавку.
С неудержимой яростью ордынские воины пробивались к Прокопию. Редела русская дружина, все плотнее ее охватывала конница противника.
Крушили все на своем пути силачи Прокопий и Дрегович. Как сквозь заросли, они упрямо продвигались к хану, но вот пал русский витязь Прокопий, а за ним и богатырь Дрегович.
Кистень, видя гибель друга, изо всех сил работая двумя руками, отбивался от наседавших на него ордынцев.
Он продолжал биться двумя мечами, хотя знал, что на долгий бой его не хватит – истечет кровью. Вдруг сильный удар по мисюрке (шлему с железной маковкой и панцирной сеткой на зачелье) уложил его на месте, ошеломил, как когда-то говорили русичи.
Последним в дружине погиб Силобор. Окруженный, оглушенный и смертельно уставший, он сопротивлялся. Однако удары его становились все слабее и слабее, и наконец ордынцы подняли его на копья.
Многие историки считают, что ушкуйников наказали вполне справедливо. Например, М. Каратеев пишет: «Этот случай (поражение ушкуйников под Хаджи-Тарханью. — М. Г.) послужил хорошим уроком новгородской вольнице, которая в те годы сделалась подлинным проклятием всего Поволжья. За пятнадцать предшествовавших лет она совершила по Волге восемь крупных грабительских походов, во время которых не раз опустошала все лежавшие на ее пути города, даже такие крупные, как Ярославль, Нижний Новгород, Булгар, Укек и самый Сарай – столицу великих ханов. Но после избиения под Хаджи-Тарханью столь дерзкие нападения никогда не повторялись».
Однако нужно учесть то, что «подлинным проклятием» вольница была прежде всего для Золотой Орды. Да, новгородские витязи извлекли урок: они стали намного бдительнее и жестче с жителями Орды.
Историки обвиняют новгородских удальцов в том, что те пожадничали и решили ограбить еще и последний крупный волжский город («несмотря на сказочную добычу и голос благоразумия, алчность и разбойная удаль толкали их дальше, к последнему богатому городу на Волге — Хаджи-Тархани» — так пишет в книге «Русь и Орда» М. Каратеев).
Но логика и скудные записи летописцев подсказывают, что это далеко не так. Цель была совершенно другая. Зная, что московский князь Дмитрий собирает войско на Орду, они решились помочь ему и ослабить ратный пыл ордынцев, а заодно отвлечь внимание ордынских ханов от Москвы. Возможно, так.…Кистень очнулся от страшной головной боли.
— Вот тот урус, который покрошил много наших, — сказал сотник хану Саличею, скрежеща зубами от ненависти и злобно глядя на рус­ского витязя.
— Сейчас уже поздно, а завтра подрежьте ему поджилки да и бросьте в камыши на съеденье комарам, пусть отведают русской крови, а мы все посмотрим, как мучится эта прославленная собака, — сказал, кипя от злобы, Саличей.
Даже ценности, отобранные у ушкуйников, его не смягчили. Сожженные селения, гибель третьей части двадцатипятитысячного войска сильно опечалили хана, опечалило и то, что погибли многие лучшие багатуры, те самые, которые рвались силой и ловкостью помериться с русскими богатырями.
Сотник дал команду, и воины стали вязать бесчувственного Кистеня. Тот очнулся, но вида не показал. В голову пришли скоморошьи фокусы, которыми он тешил зрителей.
«Нужно напрячь тело», — подумал он, и его руки и ноги за счет напряженных мышц увеличились. Воины сотника этого не заметили, все их мысли были о сказочной добыче, которую уже делили в войске Саличея.
Связанного Кистеня ордынцы приковали к бревну. Когда они ушли, Кистень расслабил мышцы и легко снял с себя веревки из верблюжьей шерсти. Потом отломил часть спенечки (застежки) на кафтане…
Один из караульщиков, заподозрив неладное, что-то крикнул своим и подошел к Кистеню, но резкий и точный удар спенечкой в шею, в сонную артерию, мгновенно убил его.
Два караульщика бросились на помощь, но, незнакомые с правилами русского боя, подошли на слишком близкое расстояние. Прыжок, удар двумя ногами – и оба ордынца без звука падают на землю.
«А теперь – к Волге, может, безбожный Саличей оставил хоть одну лодку…»
Подобравшись близко к реке, Кистень увидел костер, около которого сидели пять человек и пили кумыс.
«Небось, радуются, басурмане, что перебили наших! Ну да вас, поди, раз в пятнадцать больше было! Только вам сейчас будет не до кумыса!» – зло подумал он и бесшумно скользнул к страже.
Караульщики не поняли, что произошло. Их глаза, привыкшие к огню, не различили Кистеня, вынырнувшего из мрака, а когда последний оставшийся в живых понял, что случилось, четыре головы, в том числе и голова его начальника-десятника, валялись на земле. Но не успел он выхватить саблю. Сабля Кистеня еще раз свистнула в воздухе и разрубила басурмана до пояса.
«Эх, надо бы им все лодки продырявить. Жалко, некогда», — подумал Кистень, управляя в темноте большим веслом.
Через час Саличей узнал о побеге уруса. Вне себя от ярости он закричал:
— Догнать, подлые собаки, не могли укараулить раненого уруса! Голова сотника, отвечавшего за охрану, упала на землю.
Не любили ордынцы плавать по рекам, но волю ханскую пришлось выполнять. Человек двадцать с собаками на двух лодках переплыли на другой берег.
Между тем Кистень, переплыв, оттолкнул лодку и, прихрамывая, пошел против течения в надежде сбить со следа собак и встретить хоть какое-нибудь торговое судно. Больше помощи ждать было неоткуда. Он знал, что будет погоня, и старался как можно дальше убраться, но идти по хрящу (крупному песку) было тяжело…
Слово Сергия
Это был святой, искренне стремившийся Христа соединить с Русью не силой и даже не разумом, а любовью к ближнему, любовью к своей земле. Ему, бывшему отроку Варфоломею, в двенадцать лет было видение, был дан голос свыше, и он теперь усиленно молился за святую Русь. Но это были не одни молитвы. Он постарался Его Слово, Слово Священного Писания передать всем патриотам Земли Русской. Старался вразумлять не только князей, бояр, но и тех сорвиголов, которые добывали себе богатство и славу удальством и молодечеством.
Сергий Радонежский был игуменом монастыря, который впоследствии стал оплотом духовной мысли Руси. Троице-Сергиева лавра являлась островком несокрушимой крепости духа и монолитности в раздробленной междоусобицами страдалице Руси.
В это время православная церковь поняла, что только мечом может оборониться от басурман и католиков. И этим спасла русский дух, представлявший тогда симбиоз язычества и православия, а тем самым и государство.
…Монахи излечили вереды (болячки) славного воина Кистеня. Преподобный Сергий, не перебивая, выслушал его, когда тот долго рассказывал о своей жизни в капище Перуна, о том, что говорили и чему учили его жрецы.
Сергий задумчиво молвил:
— Да, много тебе, Александре, наговорили кудесники. Знай же, настоящее добро всегда силой борется со злом. И наш архангел Михаил сбросил сатанинское воинство с небес мечом. И мы должны мечом поразить супостатов. А Христос, Пресвятая Дева Мария и архангел Михаил нам помогут.
— Значит, Христос и Перун заодно? – радостно спросил Кистень, который на минуту почувствовал спокойствие души.
— Нет, Перун свое отжил, только Христос, его смирение и любовь могут сплотить русичей, нацелить их на борьбу с агарянами.
— Но ведь это же только Бог милосердных!
— Да, это Бог милосердных, но во имя этого милосердия для других он и сбросит ненавистное нам ярмо мечом. Ибо сказал Он в Евангелии: «Не мир принес я вам в этот мир, но меч». Это для тех, кто творит беззаконие и злобу. Архангел Михаил, главный архистратиг войска небесного, борется со всякой нечистью, он берет в свое войско только наиболее отличившихся. У тебя же и прадед, и дед, и твой отец были воинами!
— Откуда ты, отец, знаешь? – изумился Кистень.
— Знаю, ибо ты – избранный, помогал ты Руси, помогай и дальше, как помогает ей князь Димитрий. Вас уже много, но нужно объединиться, чтобы противостоять поганым. А кудесники твои – заблудшие души, но они тоже за Русь, и дай им, Боже, вернуться на истинную стезю веры! Архистратиг небесный, архангел Михаил поможет нам. Он ратоборствует против дьявольских козней и искушений за спасение рода человеческого, за святую Русскую православную церковь. Зло распространилось по миру, Сатана никогда не боронился: он всегда либо захватывал, либо таился до времени, как подлый пес, чтобы исподтишка укусить. Но вредит он через своих наместников, какие суть Чингиз, Батыга, наши неверные князья. Не будь их, не осуществил бы Сатана свои козни. И архангел Михаил ждет, когда же найдутся на Руси сильные люди, чтобы понесли и Божеское Слово, и Слово, облеченное плотью, — меч — против поганых агарян. Прошу тебя лично, сын мой, освободи землю Русскую, православную церковь! Добро должно победить Зло. Зло – ничто, оно от слова «зола», пепел, который развеется при сильном ветре!
Канун битвы
Русских было в два раза меньше, чем ордынцев, — 150 тысяч. Это все, что могла выставить Русская земля.
На совете двух князь Дмитрий и воевода Боброк выработали тактику изматывания противника, и после того, как у того кончатся резервы, должен был ударить спрятанный засадный полк.
— Княже, — говорил Боброк, — спрячем засадный полк со сторон левого нашего полка. Сюда, сюда ударит проклятый Мамай! Никак иначе не смогут охватить ордынцы наше войско: правый полк они не обойдут – леса и река, большой полк они не пробьют – смотри, какая силища! А вот левый полк…
— Ты думаешь, Мамай такой дурень, что не поймет, как мыслят воеводы русов? — усмехнулся Дмитрий, и вдруг его осенило: — Поставь за левым полком небольшой отряд, пусть думает проклятый Мамайка, что это наши последние силы…
— Верно, княже, он так и должен подумать, — с ходу понял его многоопытный Боброк. — А мы уж не подведем. — Встретим поганых, как дорогих гостей!
— Не только встретить надо, но и проводить с почестями… в ад, пусть готовят колоды белодубовы (гробы), — сказал великий князь. — И вот что: много воев падет в первых линиях обороны, особливо в первый удар ордынской конницы. Главное, чтобы не подались назад наши воины, чтобы не было сумятицы, а с другой стороны, жалко мне ставить вперед лучших богатырей: погибнут они в первые же минуты. А у нас ведь до трети воев-рядовичей (простых, обычных), которые никогда в жизни не дрались с ордынцами, да что там, они на охоту не ходили!
— Думу твою и я думал, великий княже, — молвил Боброк. — Все наши воины умрут за Русь, но вот так, в первые минуты, — бесполезно это для дела. А что если походить нашим священникам по войску, может, кто и захочет в первые ряды, у кого есть на душе смертные грехи, кто пойдет на явную смерть ради Руси?
— Добро, воевода, посылай священников по войску.
Много откликнулось на эту проповедь: многим русским насолили ордынцы. В войске Дмитрия их так и прозвали — смертники, и на бой их захотели вести священники — черная сотня.
— А почему вы-то хотите в первых рядах? — спросил удивленный Дмитрий. — Разве дело это монахов — сражаться?
— А как у немцев, — возразил ему здоровенный детина, одетый в монашескую одежду, — у них каждый воин — монах, и каждый монах — воин.
— Если бы они были настоящими в вере, — перебил его князь. – И как терпит их Христос, они орды хуже…
— Да и как мы будем призывать, — продолжал монах, — братия, вперед, а сами сзади, в кустах, как норники (келейники)?
— Ладно, ин будь по-вашему, — вперед, вдохновляйте их на подвиг, сыны русские, — согласился Дмитрий.
За войском противника следили лучшие доверенные пластуны князя Дмитрия. Фактически они находились рядом с резервом хана. Этих трех разведчиков страховали еще две группы, причем все эти группы не знали о существовании друг друга. Они должны были, спрятавшись на вершинах сосен, предупредить звуками трубы, что воинские силы Мамая исчерпаны.
Боброк посоветовал Дмитрию обрядиться в простого воя и показаться всем дружинникам в этом платье: пусть думают, что Дмитрий сражается рядом, пусть вера в это придаст им мужество.
К сожалению, факту переодевания в простого воина поверили многие историки. Возможно, они руководствовались древним обычаем князей – драться в первых рядах войска. Но это было задолго до князя Дмитрия.
Удивление вызывает одно: как мог этот опытный военачальник бросить управление войском и сражаться, как простой воин? Грош цена такому полководцу! Да и как себя бы чувствовали воеводы, зная, что войском никто не управляет?
Как же было на самом деле? Князь действительно переоделся в одежду простого воина, после чего отъехал в командную ставку и оттуда руководил боем. Потому и было все так слаженно у него. И если бы атаку Боброка Волынского не поддержало все войско, то неизвестно, победили ли бы русичи.
На самом деле великий князь от начала до конца руководил боем. У него прекрасно работала система оповещения, были и свои люди в Орде, — купленные им близкие слуги Мамая.
От новгородских ушкуйников перенял он внезапность удара. Но как ее создашь на открытом поле брани?
Об этом же думали бесстрашный Владимир Серпуховский и многоопытный полководец Боброк.
Засадный полк – вот одна из неожиданностей. Как-то она сработает?
Ханская «милость»
Священники ходили по отрядам войска Дмитрия, призывая побить завтра проклятых агарян, обещая погибшим «за други своя» царствие небесное. Но еще больше действовали на души впечатлительных русичей, особенно новичков, рассказы бывалых ратников.
— Э, да куда ни шло, — махнул рукой пожилой воин, — расскажу и я свою быль. Пусть знают, что может получить сдавшийся русич от врага.
Он сел поближе к кружку дружинников.
— Насмотрелся я на татарскую «милость»! – начал свою страшную повесть высокий, крепкий, словно сделанный из железа старик. — А дело было так: в одну из деревень, где проживал боярин Изяслав, принесли нерадостную весть: к нему во весь опор несется большой отряд ордынцев во главе с ханом.
Ратники боярина наспех срубили на лесной дороге засеки, и в ордынцев полетели камни, дротики и стрелы. Первый, самый страшный удар был отбит!
Воины и ополченцы приободрились. Однако ордынцев все прибывало и прибывало. После небольшого совещания они начали обходить с двух сторон горстку храбрецов. Те решили отступить под защиту телег, наваленных близ деревни. Но отходили с боем и вылазками, огрызаясь и отбиваясь от противника.
Однако напор последнего был силен. Лишь малая часть дружины достигла укреплений. Изяслав понял, что наступил его последний час. «Бросьте ваши мечи и луки, и хан дарует вам жизнь!» — кричали со всех сторон наседавшие татары. «Не верьте, братия! — кричал Изяслав. — Если бросим оружие, нас всех сделают рабами. Так лучше добрая смерть, чем позорная жизнь! А ну, разом на врага, нечего ждать, пока нас засыплют стрелами! Вперед!»
Полтора десятка воинов (все, что осталось от двух сотен храбрецов) были окружены и за считанные секунды пали. И лишь боярин, двухметровый богатырь, отбивался от наседавших. И выстоял бы, если бы хан не приказал наставить на него пороки (глинобитные орудия). Один камень попал Изяславу в грудь, и он упал.
Ордынская свора бросилась на него, топтали, били кулаками, подкалывали саблями. А он еще и отбивался голыми руками! И уже изнемогающего от ран, связанного веревками, подвели его к хану, а тот и говорит: «Уважаю настоящих воинов! Чего хочешь у меня проси за свою доблесть – все исполню для тебя, урус-богатырь!»

Изумленный таким приемом, поддавшись ласковым словам и доброжелательному тону, Изяслав попросил: «Хочу увидеть своего ребенка, сын у меня будет, жена на сносях уже девятый месяц доходит!»

«Да сбудется слово твое! – торжественно произнес хан. – Нукеры, приведите жену этого великого воина». Через две минуты перед ханом стояла беременная жена Изяслава Елена. «А ну, мои верные слуги, вырежьте у нее плод!»

Изяслав только теперь понял, что попросил. Он издал нечеловеческий крик. Но поздно. Ордынцы повалили Елену, сдернули с нее платье и тут же вырезали из чрева матери неродившегося ребенка. Один из дикарей, ухмыляясь, высоко поднял окровавленный комок, со смехом показал Изяславу: «Смотри, свинья, на своего ублюдка!»

Хан затрясся от давившего его смеха. По толпе пленных прокатился гул ужаса, забились в истерике две женщины, раздались крики: «Людоеды!» Изяслав, взглянув на растерзанную жену и тельце мертворожденного сына, упал в обморок. Забытье спасло его от разрыва сердца. Хан хохотал до слез…

…Его подняли два дюжих крестьянина, Фома Бермята и Стафей Бубна, шедшие последними в полоне: «Вставай, боярин, убьют ведь тебя!»

К ним уже подходили ордынцы с обнаженными саблями, но, видя, что крестьяне буквально потащили Изяслава, они изменили решение: стали хлестать по спинам, подгоняя их тем самым к основной толпе полонянников. За какие­то три часа двадцатипятилетний Изяслав превратился в седого старика. Один из крестьян, поддерживавший его, предложил кусок хлеба, но Изяслав, окаменевший от горя, смотрел в одну точку.

«Боярин, ­ прошептал крестьянин Фома Бермята, ­ неужели ты хочешь умереть на радость этим нелюдям? Неужели вот так, за здорово живешь, сгинешь, не отомстив за родных? На, поешь, поешь!»

Эти слова вернули боярина к жизни. Машинально жуя горбуху, он мучительно размышлял, как можно освободиться и отомстить. Месть, месть, страшная, нечеловеческая месть захлестнула его душу! Но, будучи первоклассным воином, он сдерживал себя.

Да, можно бежать, убив одного­двух охранников, – сила сохранилась, но он пока еще не мог прийти в себя от ужасного зрелища. Нет, он не плакал, но душа кричала от горя. Нукер, посланный от хана, спросил: «Ну что, урус­богатырь, теперь знаешь, что хан сдержал свое слово, ведь он показал тебе сына?» – и, засмеявшись, хлестнул его нагайкой.

Изяслав только заскрежетал зубами, но связанные руки не позволили броситься на хорошо вооруженного ханского слугу. Тот, еще раз хлестнув боярина плеткой, снова засмеялся и уехал. На следующий день пытка повторилась. Изяслав понял, что так будут с ним обращаться каждый день, пока он не сойдет с ума. А потом убьют. Нужно было что­то предпринимать.

Он решил поговорить с крестьянами­помощниками, которые, казалось, ждали этой беседы. «Меня все равно убьют, а вы, если и дойдете до Орды, будете жить рабами. Так не лучше ли умереть свободными христианами здесь, чем в их поганой стороне? Если боитесь, то развяжите мне хотя бы руки». Крестьяне согласились. Но вдруг одно обстоятельство резко все изменило…

В ночь, когда Изяслав с двумя верными слугами, освободив руки от пут, готовился напасть на ханский шатер, вдруг раздались суматошные крики ордынцев. Это на них неожиданно напали ушкуйники! А дело было как раз в 1360 году. В считанные минуты ханские воины были перебиты, хан и его нукеры захвачены и пленники освобождены. Ушкуйнический воевода, слушая рассказ полонянников, мрачнел с каждым словом. Подумав, он обратился к освобожденным: «Судите их своим судом, а я за таких нелюдей даже выкуп брать не хочу!»

Каким судом судил Изяслав хана и его нукеров, пусть читатель сам догадается. Но вскоре он сделался одним из удалых: месть нелюдям стала смыслом его существования.

В 1365 году его обманом захватил костромской воевода, пригласив к себе, как равного, на пирушку, и там попытался связать вместе с пятью другими ушкуйниками, однако они смогли уйти, перебив два десятка дружинников. Лютая ненависть к ордынцам и их прихвостням кипела в Изяславе.

Его не интересовали ни золото, ни драгоценные камни, ни ордынские полонянки – им руководила только месть. Когда начиналась заварушка, он видел только распоротый живот жены и вырванного из ее лона младенца, своего сына!

И он, подобно скандинавским берсеркам, шел, опьяненный, в гущу боя, разя всех двумя длинными мечами, не защищаясь, порой пропуская удары сабель и копий, которые отскакивали от его мощной брони. Его не брала ни стрела, ни злая ордынская сабля.

Изяслав не пропустил ни одного похода новгородских витязей. А сколько было ограблено и потоплено золотоордынских бусов! У новгородских ушкуйников он дослужился до сотника. Чтобы добиться такого звания, нужно долго упражняться, иметь острый ум и способности в воинском искусстве. Богатырь Изяслав, еще будучи десятником, разумными действиями спас свой маленький отряд во время погони от целой ордынской сотни.

Ему пришлось встретиться с сыном и женой убитого им хана, которая была беременной… Это случилось в одном из камских селений. Перебив немногочисленных воинов, отряд ушкуйников погрузил драгоценности на лодки. Вдруг Изяслава поманил рукой ордынец. «Слушай, багатур, а здесь ведь жена твоего злейшего врага, и она черевистая. Ты сможешь отомстить за своего сына и жену той же монетой».

«Что? – вскрикнул Изяслав и, схватив ордынца за плечо, приказал: – А ну, веди меня к ней!» Тот, поморщившись от боли, причиненной крепкой хваткой Изяслава, указал на палатку, около которой копошились маленькие дети. Изяслав буквально выволок женщину за волосы и поднял над ее головой меч. Снизу его облепили испуганные детишки, они что­то лопотали, вероятно, упрашивая пощадить их мамку.

Изяслав будто очнулся. Он оставил ордынку живой, но с пристрастием допросил ее наветчика, откуда он знает про тот случай, что произошел с ним. Оказалось, он был свидетелем убийства его жены. «Я только выполнял волю хана!» ­ пробовал оправдаться ордынец. Через несколько минут он болтался на виселице…

…И вот верите ли, ­ продолжал рассказ седой старик, ­ после этого Изяслав не мог убивать. Он ушел в монастырь православов и умер для воинской славы.

В монастыре истязал себя: выполнял самую тяжелую и грязную работу, ел и спал мало, только молился. Хотел было принять обет молчания, да тучи над Русью снова сгустились.

Настоятель монастыря по­слал Изяслава к князю Дмитрию: от тебя, мол, в войске пользы будет больше, чем здесь. Благословил его игумен Сергий на воин­ский подвиг.

Да, недавно он сон видел: стояла его жена в светлых одеждах и на руках держала сына, который манил своими ручонками! Видно, звал к себе в царствие небесное! Ну да что на роду написано, то и сбудется. А завтра он сполна расквитается за ханскую «милость».

Кто раскусил рассказ старого воина, с пониманием переглянулись. А кто не понял, что перед ними был сам Изяслав, прониклись еще большей ненавистью к ворогу.

Сеча

Сражение разыгралось 8 сентября 1380 года в день Пресвятой Богородицы, заступницы земли Русской.

Но главному бою предшествовал неприятный для ордынцев эпизод. Два десятка русских разведчиков­ушкуйников во главе с Любимом следили за передвижением войска противника. Их заметили.

Ордынский темник послал отборную сотню, которая с гиканьем бросилась догонять соглядатаев. Те попытались уйти, но измученные кони русских заметно отставали, и было ясно, что их догонят прежде, чем они успеют добраться до своих. Любим приказал спешиться и образовать круговую оборону.

­ Бисмаллах! – воскликнул пораженный десятник ордынской сотни. – Они хотят дать нам бой!

Сотник жестоко ухмыльнулся:

­ Аллах уже лишил их разума! Надежнее окружай, захлопывай западню! ­ приказал он.

Но приказ запоздал. Свистнули стрелы – и полтора десятка ордынцев грянули оземь.

Изумленный сотник воскликнул:

­ Надо же, с четырехсот шагов!

­ Это самострелы новгород­ские, ­ сказал, выдернув стрелу из убитого, опытный помощник сотника. – С ними осторожнее, это отъявленные головорезы!

­ Ну, я им покажу, ­ закипятился сотник, не дослушав помощника. – Вперед, мои воины!

Оставшиеся конники бросились сжимать кольцо, но вот в воздухе опять засвистели стрелы, и опять среди сотни убитые и раненые.

­ Прикажи спешиться, ­ крикнул помощник. – Мы на конях – прекрасная мишень для лучников.

­ Что они там медлят? – крикнул недовольный темник. – Никак не могут перебить этих ублюдков! Наших ведь в пять раз больше, ­ и приказал стоявшему рядом сот­нику: ­ Бери еще полусотню ­ и вперед!

Разведчики также понимали, что ордынцы их не отпустят, и рубились с отчаяньем обреченных.

Предводитель ушкуйников Любим, рубясь клевцом (боевым топором с узким лезвием и молотковидным обухом), увидел, что их осталось пятеро – он один, раненный и изнемогающий от усталости, и четыре ордынца с копьями, окружившие его.

­ А ну, брось оружие и подними руки! ­ закричали они. ­ Тогда, может, и сохраним тебе жизнь!

­ Что ж, ­ смиренно ответил Любим, ­ ваша взяла. Держите!

Он взмахнул руками, и щит полетел в одного ордынца, а топор ­ в другого.

Щит, пущенный с громадной силой, снес ордынцу голову. Клевец тоже не пролетел мимо и поразил другого ордынца, попав в горло.

Безоружный Любим поднырнул под копье третьего ордынца и стал вне досягаемости его удара. Схватившись за копье двумя руками и используя его как рычаг, он, как прыгун с шестом, вдруг оттолкнулся и ногами сильно ударил наездника в грудь. Того вынесло из седла.

Бросив копье и схватив саблю, Любим, обернувшись в сторону темника и погрозив ему, галопом помчался к своему войску и обо всем доложил князю Дмитрию. Тот отправил его, уставшего и раненного, в засадный полк, пообещав после битвы сделать сотником.

Сторожевой полк князя Дмитрия, состоявший из лучших наездников, ждал татаро монгольских лучников. Князь Дмитрий пригласил в свое войско татарских витязей и тех военачальников, которые были недовольны действиями Золотой Орды.

Среди воинов было много берендеев, или, как их называл московский люд, бередяков (кочевое племя тюркского происхождения, частью слившееся с населением Золотой Орды, частью поступившее на службу к московским князьям). И берендеи, и торки, и другие мелкие кочевые племена, имевшие собирательное название «черные клобуки», были поселены еще киевскими князьями в XI – XII веках на южных границах Руси, в Поросье и на Переяславщине.

Князь Дмитрий продолжал эту мудрую киевскую политику: перешедшие на службу к московскому великому князю получили право селиться при городах, а потом они полностью ассимилировались с русскими… От них остались лишь отголоски в сказках – персонажи царь Берендей да Берендеево царство…

Татары­русичи не только принимали христианскую религию, не только служили верой и правдой великому московскому князю, но и учили русских дружинников воинским уловкам своих соплеменников. Они страшно ненавидели Орду, последняя ненавидела их.

Мамай обещал с каждого, как он считал, предателя содрать шкуру и повесить сушиться на колья. Сами московские татары дрались не из­за страха или денег. У них были семьи, и они настолько слились в духовном отношении с русскими, что сами хотели сбросить постыдное для Руси иго. Это были действительно настоящие богатыри тела и духа.

К концу XIV века стирается грань между копейщиками и лучниками, и в связи с этим исчезают отдельные отряды лучников. Русский воин становится универсалом. Однако битва на поле Куликовом потребовала конных лучников, и князь Дмитрий вместе с Боброком Волынским тщательно готовили отряд из служилых татар. Последние в долгих упражнениях были выше всяческих похвал. Сторожевым полком командовали знаменитые воеводы: князь Семен Мелик, ведущий родословную от немецких знатных воинов, и князь Иван Оболенский­Тарусский, в теле которого текла кровь половецких ханов.

Мамай бросил в бой своих лучших конных лучников:

­ Засыпьте стрелами этих русских собак, уничтожьте их, мои нукеры! Вас ждет богатая добыча!

Он свято верил в «девятую атаку» Чингисхана: конные лучники должны восемь раз кружиться около врага, осыпая его стрелами, деморализовать его, не вступая в контактный бой, и лишь девятая ­ конная ураганная атака основного войска ­ должна смести обезумевшего от потерь и ужаса противника.

Лучники Мамая, на ходу вынимая стрелы, бросились на сторожевой полк. Но что это, за триста­четыреста шагов они вдруг начали падать один за другим? Мамай был неприятно поражен.

­ Мой повелитель, ­ сказал один из полководцев, ­ русские применяют самострелы!

Действительно, сторожевой полк, состоявший из конных воинов, обстреливал ордынцев из арбалетов, находясь на недосягаемом расстоянии для стрел вражеских лучников. Причем одни заряжали арбалеты и передавали другим – часть из них спешилась.

Атака ордынских лучников захлебнулась.

­ Ну, я им покажу! ­ крикнул Мамай и двинул свое основное войско.

Впереди шла пехота, по флангам ­ конница. Это не испугало воинов сторожевого полка князя Дмитрия. Рассыпавшись по полю, они поражали движущуюся силу ордынцев из луков.

Отдельные сшибки москов­
ских и Мамаевых лучников заканчивались поражением последних, и все это – на виду у главной рати! Пока Мамай вне себя перестраивал в походном марше боевой порядок, выпуская вперед конных лучников, русичи, перестрелявшие не одну сотню татаро монгол, повернули назад и соединились с основным войском князя Дмитрия.

Первый бой был выигран московским князем почти без потерь.

Страшный удар татарской конницы с ходу пробил первый и второй ряды русских полков, но на третьем завяз! И началась сеча. Монахи Христовым именем подбадривали ратников и сами показывали чудеса храбрости. Их презрение к смерти устрашало ворога.

Изяслав с двумя длинными мечами, выкованными русским умельцем, с крепчайшей сталью, в монашеской одежде, под которой была его ушкуйническая броня, встал в первые ряды большого полка. Его мечи сверкали как молнии, около него была целая гора вражеских трупов, а он, как заговоренный исполин, стоял даже не раненный. Казалось, русский богатырь и мечи – одно целое: его суровое, железное лицо не выражало никаких чувств, он не ободрял себя криком, не уклонялся от боя. Мимо него, обтекая его, ордынцы рвались вперед, на большой полк. Многие багатуры пытались с ним помериться силой, но все были повергаемы в первые же секунды боя. Наконец копье, со страшной силой пущенное в него ордын­ским великаном, пробило броню, и богатырь упал. Ордынец бросился его добивать, но рухнул с перебитыми ногами.

Изяслав, чувствуя, что слабеет от потери крови, бросился вперед, сшиб мечом еще одного противника, но уже пробил его последний час. Изнемогающего от раны, обессилевшего от долгой битвы богатыря начали сечь саблями со всех сторон, как шакалы, набросившиеся на умирающего льва… Нет, не прав мудрец Екклезиаст, твердивший о том, что живая собака лучше мертвого льва! Лев, даже мертвый, остается львом, а собака – собакой, да и смерть у нее собачья…

Отпетые

Триста отборных воинов, в основном ушкуйников, или, как их называли, отпетых, Дмитрий Донской спрятал глубоко в тылу у ворога, наказав их полусотским ударить в тыл через пять минут после того, как заревут трубы запасного полка. Каждому из рядовых воинов Дмитрий обещал большое жалованье и назначение десятником, а в случае смерти ­ оберегать их родных. Они были спешены, разделены на полусотни, а последние ­ на десятки и спрятаны либо в глубоких оврагах, либо в специальных землянках в лесу. Их цель ­ посеять панику во вражеском войске.

­ В любом случае, ­ учил их Боброк, ­ вы должны произвести сумятицу, даже, не попусти Господи, удар засадного полка захлебнется, и постарайтесь убить Мамая, без полководца­то ордынцы ничто.

Полусотники во главе с Кистенем еще долго обдумывали задачу. По возможности, нужно завладеть конями ордынцев и на них мчаться хоть впятером против целого тумена.

­ А где наша не пропадала! – говорили отпетые. – Отвага, она и мед пьет, и кандалы трет!

Все они причастились у священников, которые отпустили им грехи, пообещав райскую жизнь на том свете «за други своя». От каждой полусотни по два воя сидели высоко на дубах и зорко наблюдали за боем. Утренний туман и дубовая листва надежно скрывали их, одетых к тому же в зеленые кафтаны.

Перед воином всегда стоял вопрос: трудно ли умирать в бою? Ждут ли это дружинники и думают ли о смерти? Нет, они стараются эту мысль отогнать! А какие же чувства преследуют их? Кистень привык давить тревожные мысли разумом: вот и сейчас у него был холодный расчет, этому хладно­кровию учились у него и соратники…

Многочисленное ордынское войско с ходу пробило первый и второй ряды русских полков, но на третьем завязло, и началась резня, в которой азиатско европейская армия, хуже вооруженная, чем русская, несла жестокие потери.

Не считаясь с ними, Мамай все гнал и гнал вперед тумен за туменом, но русские выстояли. «Нужен охват, ­ сердито думал монгольский военачальник, ­ у меня больше войска, но я не смогу развернуться».

Он был неплохим полководцем, и зря его рисуют эдаким идиотом многочисленные отечественные и зарубежные исследователи. Историк Л. Гумилев, тщательно изучив его биографию, расстановку сил в то тревожное время, дал ему лестную характеристику, с которой нельзя не согласиться: Мамай был храбрым полководцем, способным администратором и искусным политиком. Это не он проиграл битву на поле Куликовом, это ее выиграл князь Дмитрий и впервые объединенный им за сто сорок лет русский народ.

Благодаря стратегии и тактике русских воевод и князей, благодаря героизму русских воинов было побито знаменитое татаро монгольское войско и его опытный полководец, хан Мамай.

…Наконец­то он нашел щель между большим и левым полком князя Дмитрия и бросил туда половину своего запасного отряда, который расширил эту брешь и начал было охват.

Внезапно появившийся запасной русский полк задержал маневр, восстановив целостность обороны. Тогда Мамай отдал приказ всем оставшимся в отряде туменам атаковать.

Прорыв был стремителен: левый полк русичей был смят, и начался его быстрый отход к реке Непрядве.

Звуки трубы, слышные за несколько километров в этот погожий ясный день, были сигналом к атаке, и Мамай прекрасно в них разбирался. «Последние русские вои хотят умереть героями?» ­ самодовольно усмехнувшись в свои жиденькие усы, спросил он.

Погрязнув в поклепах и интригах, Мамай был чужд всякого благородства и патриотического порыва, думая, что только страх, покорность и жажда денег могут управлять человеком, но в этом он просчитался. Через пять минут ему было не до смеха…

Засадный русский полк, как острый нож, разрезал ордынское войско надвое, и передовые конники, сметая все на своем пути, мчались по направлению к его ставке!

Противник еще яростно сопротивлялся, но переход от уверенности в полной победе к полному отчаянию был недолгим. Их начальники почувствовали, что это конец. Началась паника. Мамай уже слышал растерянные крики: «Русские оживают!»

Мамай все понял, но у него было еще несколько минут, чтобы остановить общую панику и продолжить бой. Он мог бы бросить свой последний, личный отборный тумен: известно, что все монгольские полководцы до последнего не вводили его в битву. Мамай не был исключением. Он медлил.

Звуки труб были сигналом, и сокрушительную атаку засадного полка моментально поддержало все русское войско. Даже воины, изнемогшие от усталости, духоты и ран, бросились в атаку с криками: «Слава!»

Так было задумано великим князем Дмитрием и воеводой Боброком Волынским. Связь между отрядами русского войска поддер­живалась постоянно. Отдельные отряды ордынцев еще доблестно сопротивлялись, особенно те, которые были ближе к Красному холму. Но вдруг Мамай глубоко в тылу услыхал сразу с шести сторон русские трубы, призывающие к атаке. Некоторым суеверным показалось, как будто бы звуки раздались с неба…

­ А они­то откуда взялись? ­ спросил он своих полководцев.

Те лишь растерянно развели руками.

­ Найти и убить! ­ жестко приказал Мамай, подумав, что это лазутчики, и отборная полусотня бросилась выполнять приказание. Но выполнить его они уже не смогли.

Отпетые с шести сторон с яростными криками бросились к ставке Мамая, к Красному холму, ссекая на пути ошалевших, испуганных, почти не сопротивлявшихся ордынцев.

­ Бисмаллах, ­ кричали ордынские воины, ­ русские из­под земли вылазят и нас окружают!

Полусотня воинов Мамая, посланная наказать «лазутчиков», за какие­то считанные секунды была расстреляна из луков и изрублена мечами новгородских ушкуйников. У страха глаза велики – и эти триста человек показались ордынцам большим отрядом, а сколько их еще может вылезти из леса, из­под земли, материализоваться из воздуха?

Паника передалась и хану, хотя он до последнего сохранял присутствие духа и надеялся выправить положение остатками своих резервов и быстрой перегруппировкой войска. Но это уже было не войско, а сброд вооруженных людей, да и вооруженными­то их можно назвать с большой натяжкой: многие бежали налегке, по­бросав тяжелые копья, палицы и сабли.

Ярость отпетых, которые со свежими силами бросились к Красному холму, была неописуемой. Не встречая особого сопротивления, они рубили и рубили противника. Обезумевшим от ужаса ордынцам и их военачальникам показалось, что основное войско русичей добралось и до Красного холма!

Кистень поклялся себе, что он, именно он приведет Мамая на аркане князю Дмитрию. Он уже различал богатых мурз, спешно садившихся в седла.

И тут ему преградили дорогу четыре нукера хана, все, как на подбор, здоровяки. Но первый из них тут же упал с заговоренным ножом в глазу, голова второго покатилась по мокрой траве, в третьего полетел метко пущенный щит и сбил его с седла. «Мне он без надобности, легче будет», ­ подумал русский витязь и чуть было не проглядел удар четвертого. За какую­то долю секунды он увернулся от татарской сабли и без размаха, тычком, нанес удар саблей прямо в шею. «Ну вот и все, ­ удовлетворенно подумал он, ­ а теперь ­ вперед!» К нему присоединились еще шестеро уцелевших отпетых. Между тем Мамай, оправившись от ужаса, дал приказ последней полусотне телохранителей­богатырей задержать смельчаков. И те, повинуясь приказу, разом бросились на семерых отпетых. Пятьдесят против семерых!

Но последние даже не приостановили свой бег, а смело врезались в самую середину. Правило «чем больше врагов, тем они будут больше мешать себе» оправдалось. Ордынцы не успели рассредоточиться и даже на какое­то время растерялись. Это им дорого стоило.

Исход битвы был предрешен.

Мамай, бросив все, резво по­скакал прочь, забыв и вчерашнюю спесь, и жен, и воинов. Остатками ордынского войска уже никто не командовал: каждый военачальник думал лишь о спасении своей драгоценной жизни.

Сыны русские, избивая укрятанных (утомленных) татар, увеличивали их панику. Вот уже и мечи затупились, и кони устали, а татар видимо­невидимо, но сдающийся противник – это уже не враг. Отходчиво сердце русское ­ стали брать их в полон. Урас (поражение) татаро монгол был полным. Егорий Хоробрый (Георгий Победоносец) поразил Змея.

Святой Александр

В 1386 году Кистень с удальцами решил еще раз разведаться с ордынцами. Он сделал это с ведома князя Дмитрия.

Тот, опомнившись от тохтамышского нашествия в 1382 году и отстроив заново Москву, хотел нанести ответный удар, но чувствовал, что слаб. Войско было еще не то, что на поле Куликовом, да и враги подняли головы: и рязанский, и тверской князья, по­прежнему угрожал литовский князь Ягайло. Но желание наказать Орду у Дмитрия было очень велико. Московским правителям нужно было, чтобы Орда и ее вассалы, главным образом волжские ордынцы, чувствовали себя неуютно, чтобы они уважительно относились к Руси. А для этого надо всегда иметь силу.

В 1386 году, долго советовавшись с Боброком и Кистенем, они решились на отчаянный шаг. В Новгороде был брошен клич, и в него тайными тропами со всей Святой Руси стали стекаться удальцы.

Кистень лично отбирал будущих воев. Понимая, что у Александра горячая голова, Боброк дал ему в советники одного из опытнейших дружинников, боярина Хвалимира, человека уже немолодого, но физически сильного, а главное, хладнокровного. Вместе они изучили путь будущего карательного похода, решив, что действовать будут намного осторожней и не допустят того, что случилось с отрядом Прокопия.

…Набег, как всегда, был стремителен. Удальцы опять побили булгар, уничтожая на пути все суда и пристани, а потом рассовали добычу в волчьи норы и притоны. Они опасались не погони, а того, что ордынцы используют оставшиеся плавучие средства в качестве зажигательных таранов.

До сих пор на Волге вовсю орудовал давний знакомец Кистеня – Дубина. Лишь доверенные люди князя Дмитрия знали, что Дубина – главный сторожевой, первый человек, который должен оповещать Москву о возможном нашествии Орды.

Дубина не отваживался на крупные набеги, но у него была разветвленная сеть разбойников чуть ли не по всей Нижней и Средней Волге, а его ставка была в Яблоневых горах (современные Жигули), на слуке (изгибе) реки. Порой ратью в пятьсот­шестьсот человек он внезапно нападал на ордынские городки, зорил их, а жителей продавал в полон.Против него высылали карательные войска и астраханские ханы, и булгарские правители, но – ищи ветра в поле!

У Дубины была отлично налаженная система осведомителей, которые следили за передвижениями войск и в Великом Булгаре, и в Сарай­Берке.

Нередко его сорванцы отправлялись под видом купцов в Сарай, Казань, Великий Булгар, и там у них были сообщники, которые давали знать о крупных купеческих караванах, идущих по Волге. Заранее предупрежденные, разбойники прятались в своих неприступных горах, надежно замаскировав ушкуи и насады (парусные гребные суда).

…Дубина стал проводником и советником Кистеня. Ватага ушкуйников была уже близко от Сарая, когда на ее поимку было отряжено большое войско.

На сей раз Кистень решил не уклоняться от боя, тем более что к этому обязывало мщение: он должен уничтожить отпрыска убийцы его друзей!

Ушкуйники, как всегда, дрались не числом, а уменьем. Выставленное против них войско составляло более семи тысяч человек, а рать ушкуйников, вместе с удальцами Дубины, едва ли набирала две тысячи триста.

Ордынцы были полны решимости победить. Ими командовал смелый багатур Тимур, старший сын хана Саличея, в советниках у него был знаменитый полководец Ходжа, умудренный богатым опытом борьбы с русами. И действительно, после непродолжительного боя ушкуйники обратились в бегство. Ханский военачальник, убежденный в скорой победе, бросил всех своих воинов на добивание удалых.

­ Чтобы никто не ушел! ­ кричал Тимур.

­ Может, русы готовят ловушку? Оставь часть воинов про запас! ­ настойчиво советовал старый полководец, ­ Знаю я их, разбойников!

­ А чего знать, не видишь ­ бегут. А когда бегут ­ нужно добивать. Так повелел великий Чингиз!

­ Да, но Чингиз сказал: когда убедишься в полной панике русов…

­ Ты хочешь со мной спорить? Не кажется ли тебе, о великий воин, что ты с годами становишься все осторожнее и осторожнее?

Это прозвучало как обвинение в трусости. Ходжа гневно посмотрел на Тимура, но вовремя прикусил язык: он вспомнил, что полагается во время боя воинам, спорящим с главным начальником…

Опасения старого полководца тут же начали сбываться. Ушкуйники, добежав до кустарника, разом легли на землю, и в этот же момент раздался гром из­за кустов: около тридцати тюфяков (пушек) и ста ушкуйнических сармат (пищалей), начиненных мелким железом, выстрелили татарской коннице в лоб. Сразу же часть передовых конников рухнула, раздались стоны людей, ржание раненых лошадей, но еще сильнее был психологический эффект.

Многие кони, обезумев, поднялись от страха перед громом огнестрельного боя на дыбы, сбрасывая всадников, которые стали легкой добычей для лучников Кистеня. Те, выпуская стрелу за стрелой, метко поражали ордынцев.

Преследуемые ушкуйники разом поднялись и бросились на своих недругов. Та часть ордынцев, которая вздумала обходить справа, также попала в ловушку. Разбросанный «чеснок» (острые железные рогатки для повреждения копыт лошадей), замаскированные острые колья и волчьи ямы, загодя выкопанные удальцами Кистеня, сделали свое дело. Лошади на полном скаку резали и ломали себе ноги, люди напарывались на колья и погибали мучительной смертью.

В это время из камышей ударил Кистень со своей конной засадой. Два часа его воины и кони кормили своей кровью комаров и рады были выскочить на открытое пространство.

Эти две сотни удальцов усилили суматоху среди противника. Стреляя на ходу из разрывчатых луков и сарматов, они полностью деморализовали врагов. Последние не выдержали напуска (нападения и удара) и думали только о спасении, бегство было почти всеобщим.

И лишь одна отборная ордынская сотня упорно не желала уходить с поля боя и разила ушкуйников стрелами и копьями. Это было нехорошим знаком. Другие бежавшие воины могли остановиться и вместе организовать серьезный отпор, могли вернуться и бежавшие конники.

Командовал сотней молодой отважный воин, за короткое время прославившийся во многих боях.

«Ну я тебе покажу!» ­ закипел злобой Кистень и вместе со своими отборными воинами поскакал в гущу боя. Татарский джагун (сотник) сразу понял, кто решил сразиться с ним, и, неожиданно выхватив копье у рядом стоявшего воина, бросил в Кистеня. Удар был силен. Копье попало в край вальячных (чеканных, литых) доспехов, пробило плаши (бляхи, пластинки) и углубилось в живот.

Кистень, прежде чем потерять сознание, успел выстрелить из самострела. Стрела, легко пробив доспехи ордынца, поразила его. Смерть сотника послужила ордынцам сигналом к бегству.

Ушли немногие. Стрелы настигли и сына хана Саличея, и его советника, старого полководца Ходжу.

Поле дымилось от свежей крови. Меж трупов ходила старая татарка. Она внимательно всматривалась в лица погибших. Вдруг ее привлек чей­то, как показалось ей, издавна знакомый, родной голос: «Мама, я умираю!» Это был Кистень.

В забытье ему мерещились картины детства: вот он возвращается с рыбной ловли, его встречает радостная мать, скупой на похвалы отец говорит, с одобрением рассматривая тоню (сеть), полную рыбы: «Хорошим хозяином будет у нас сынок!» Татарка подошла близко. И – какая мать не признает своего сына!

Прошло больше двадцати лет, но в развившихся, освобожденных от шлема волосах, в смягченных чертах лица, какие бывают перед смертью, она узнала своего сыночка. Обняв его голову, она увидела медный крестик и все поняла: перед ней был сын Александр, богоданный сынок! Ноги ее подкосились, и она рухнула без чувств.

Товарищи Кистеня с удивлением смотрели на женщину со славянскими чертами лица в татарской одежде, с развязанным шлыком (головным убором). А еще шагах в пятнадцати они увидели убитого татарского сотника.

­ Вот этот вражина, ­ сказал подручный Кистеня Нечай, ­ он ранил нашего воеводу.

­ Нет, то был великий воин, ­ задумчиво промолвил Дубина, уважавший настоящую доблесть, ­ он мужеством достоин нашего воеводы.

Мать Кистеня, взглянув на сотника, упала без чувств.

Только на следующий день она рассказала Лаптю и Дубине свою историю о том, как ее увели в полон, как хотели продать в рабство, как потом взял ее в жены татарин, как она, победная (горемычная) головушка, хотела наложить на себя руки, как родила сына на погибель другому сыну…

Но Кистень был еще жив. То впадая в забытье, то снова обретая разум, он все время звал: «Мама, мама!..»

Она тихо подошла к изголовью.

­ Это был брат? – приподнявшись на локте, спросил сын.

Мать лишь молча кивнула головой.

И тогда вспомнилось Кистеню пророчество кудесника, и его тело вытянулось. Душа новопреставленного Александра тихо парила по небу. Там уже ждали его воины­праведники, и в первых рядах Евпатий Коловрат, Александр Невский, Прокопий, Смольянин ­ все те, кто не посрамил Русскую землю­Мать, все те, кого называют Сынами Русскими с сердцами чистыми, что роса в девственном лесу. Ибо сказано в Евангелии: «Сберегший душу свою потеряет ее, а потерявший душу свою ради Меня сбережет ее».

«И да будет душа твоя в раю у престола Божьего, храбрейший из храбрых», ­ приветствовал его первый архистратиг, архангел Михаил. ­ Будешь ты, как на земле, в Христовом воинстве вечно биться против Зла!»

…Дружина Кистеня сидела за грубо сколоченными столами, накрытыми ярыми (белыми) скатертями и кануном (медом, пивом, брагой, сваренными к празднику). Поминали своего атамана.

­ Братия, ­ говорил Дубина, возглавивший теперь отряд удальцов, ­ приготовил я этот напиток на радостное событие, а вот приходится… ­ тут Дубина отвернул лицо, чтобы воины не увидели у своего вождя блестевшие слезы, ­ пить за упокой нашего воеводы ­ Кистеня.

Гневные взоры новгородцев обратились к связанным ордынцам. Раздались крики:

­ В Волгу всех басурман!

­ Нет, ­ возразил Дубина, ­ Русь не убивает безоружных, в полон их!

И потом долго бояны играли на яровчатых гуслях (сделанных из явора) печальные выигрыши (напевы) как память о великом герое… А после времени бахари (сказочники) рассказывали правдивые были о новгородских удальцах и об их воеводе, русском витязе Александре Кистене.

Читатель спросит: что же дальше произошло с движением ушкуйников?

Конечно, можно было бы завершить наше повествование о новгородских удальцах витиеватой фразой: «И следы их теряются в веках истории!»

Но герои не исчезают бесследно. В людской памяти они живут в легендах, сказках, былинах, пословицах, песнях – во всем том, что мы называем русским духом!

Русь… Сколько ты выстрадала, матушка! Сколько заблудших сынов направила на путь истинный! Сколько их, сложивших за тебя голову, ­ и разумных воинов, истовых христиан, и язычников, верящих в громовержца Перуна, и тех, кто не верил ни в сон, ни в чох, ни в птичий грай, а только в тебя да в свою саблю!

Нет, настоящий русский человек, задумав совершить подвиг, хотел либо положить голову за Русь, либо, если немощен, истязал себя и молился в монастыре, прося у Бога благодати для всех Сынов Русских.

А что же мы, сегодняшние люди? На что мы сгодимся для Руси? Завидуем, как живут европейцы, а сами что, неужели ничего не можем? А может, такие у нас политики, радетели за демократию, обворовавшие Россию и фарисейски кричащие о нарушениях прав человека в Чечне, в Москве и черт­те где…

Сколько, матушка, на тебя грязи вылито, отмываться тебе – век не отмоешься… Но не плюйте, господа либералы, в небо, в Святую Русь, плевок полетит вам на голову. Не стреляйте, господа продажные историки, в прошлое из ружья ­ оно в вас выстрелит из пушки…