Деда мы все-таки нашли
но их всех эксгумировали и забрали после войны на родину. А вот это все — общие могилы русских военнопленных, но, извините, там нет имен, они все безымянные, и сколько их, тоже неизвестно. Мы предполагаем, около 14 тысяч, но не исключено, что больше» — это нам историк фрау Плиска объясняет схему кладбища в местечке Зандбостель (чуть больше часа езды от Гамбурга в сторону Бремена).
В одной из братских могил покоится и мой дед, Павел Иванович Кирейчев. Он умер здесь, в Шталаге X B, 12 мая 1942 года. Ему было 24 года.
Наша семья ничего не знала о нем с июня 1941-го. Пропал без вести, и казалось, что уже бесполезно его искать.
Деда мне вернула… Мария Ивановна из Минска. Я тогда написала обращение в Интернете. Понимала, что, возможно, делаю это напрасно: кто мог помнить моего деда, кто мог откликнуться? Написала, что в наших архивах ничего о нем найти не смогла.
Мария оказалась опытным поисковиком. Она тут же предположила, что в фамилии Кирейчев могла быть допущена ошибка, и стала перебирать разные варианты. И нашла: действительно, вместо «й» невнимательный писарь написал «и», и человек исчез. На 71 год. Хотя в карточке военнопленного, присланной мне из Германского центра документации в Дрездене, были указаны адрес и имя жены — моей бабушки Александры Петровны, все эти годы нам никто ничего о судьбе деда не сообщал.
Мама моя никогда отца не видела, его призвали в армию под Белосток в сентябре 1939 года, а она родилась в ноябре. Нет уже в живых ни бабушки, ни мамы. Не успели они узнать, что дед отступал до Смоленска и 27 июля
1941-го попал в плен.
Как только я получила карточку военнопленного, сразу написала в музей Зандбостеля. Мне быстро ответили: да, действительно, дед захоронен именно на кладбище в Зандбостеле.
Через пару месяцев мы с мужем поехали туда. Несколько запомнившихся деталей из первой экскурсии, которую провела для нас тогда фрау Плиска, сотрудник мемориального комплекса: Зандбостель был крупнейшим лагерем военнопленных на севере Германии, здесь были заключенные из многих стран мира, но советские военнопленные составляли большинство, и так, как обращались с ними, не обращались ни с кем.
В Шталаге X B была жесткая норма питания. Для французов и англичан — 300 граммов хлеба, литр Wassersuppe (вода с капустными листьями), три картофелины. Плюс пакеты помощи Красного Креста. Условия их содержания, согласно Женевской конвенции, регулярно проверял Красный Крест.
Пайка для русских военнопленных: 100 граммов «русского» хлеба и одна картофелина в день. Рецепт «русского» хлеба: 50 процентов муки, 20 процентов травы, 20 — соломы, 10 — целлюлозы. Представителей Красного Креста к русским военнопленным не пускали. Только их отправляли работать на военные заводы близ Гамбурга (это тоже запрещала Женевская конвенция).
Везло тем, кто попадал на работу к местным крестьянам, — их хотя бы подкармливали. Поэтому, объяснили нам, в большинстве карточек военнопленных в графе «Профессия» указано «Крестьянин», пленным подсказывали именно так записываться, чтобы попасть на спасительные сельхозработы. У моего деда в графе «Профессия» помечено — «Слесарь», хотя был он родом из маленького поселка Мохового Дивеевского района Горьковской области и знал, наверное, с какой стороны к корове подойти.
Продержался он в лагере полгода. По словам фрау Плиски, умирали советские военнопленные сотнями, диагнозы в карточках — сыпной тиф и туберкулез. Но сами историки этим диагнозам не верят, считают, что умирали от голода и истощения.
Из воспоминаний узника Шталага X B Сергея Литвина:
«Обнаженные трупы советских военнопленных везли на кладбище на телеге, в телегу впрягались не лошади, а такие же военнопленные. Похоронная команда сбрасывала тела в длинные рвы, и они лежали там в несколько слоев, пока рвы полностью не заполнялись».
«Русское» кладбище и сейчас представляет собой огромные длинные прямоугольники — безымянные братские могилы. После войны на памятнике значилось число — 62 тысячи погибших, но точное количество историки не могут назвать, несмотря на всю четкость немецкой бюрократии. Поэтому памятник переделали и число убрали. Только три именные плиты установлены теми, кому посчастливилось отыскать следы своих близких.
В прошлом году мы с детьми привезли небольшую мраморную табличку с именем моего деда — русского солдата Павла Кирейчева. Кроме нашей, установлены доски Михаилу Куликову и Анатолию Покровскому, умершим в 1944 и 1945 годах, они совсем немного не дожили до прихода англичан.
В одном из бывших бараков вся стена сейчас оклеена копиями персональных карточек советских военнопленных. Младшему было 12 лет, нескольким — по 13-14, говорит фрау Плиска, сыновья полка, наверное. Были и женщины — на карточках врача Веры Пугачевой и студентки медицинского института Ларисы Орловой пометки: в июле 1942 года переданы гестапо.
Сюда, в музей, приводят немецких школьников. Здесь можно сделать керамические таблички с именами погибших узников и поместить их на памятные стелы кладбища.
На них уже укреплено свыше тысячи табличек с именами. Но карточек в архиве почти 15000.
В апреле 2015 года руководство мемориала пригласило нас на 70-летие освобождения лагеря. Все прошло очень достойно. Смогли приехать три бывших узника лагеря. Всем за 90, двое из Польши и один итальянец. К сожалению, за месяц до церемонии скончался россиянин Сергей Литвин, которого тоже ждали.
Были родственники тех, кто погиб здесь в годы войны (около 60 семей, три из России), и дети тех, кто освобождал Шталаг Х B, британских солдат и офицеров. Очень много местных жителей, школьников, местных политиков и дипломатов из разных стран — СШA, Великобритании, Франции, Италии, Греции, Сербии, Украины. «Мы много раз звонили в русское консульство в Гамбурге, но они почему-то не приехали», — посетовал управляющий музеем. На мой вопрос, почему не прислали даже венка, пресс-секретарь МИД РФ Мария Захарова сообщила, что наше посольство «не получало официального приглашения». Но цветы на русских могилах были — мы привезли.
Светлана КОЛОСОВА,
руководитель отдела документальных фильмов на «Первом канале».