Трагедии со школьниками — из-за каши в голове
– Владимир Самуилович, недавняя трагедия в московской школе, где подросток застрелил учителя и полицейского, всколыхнула общество и породила массу толков по поводу того, что происходит в головах наших детей. По мнению многих, 40-50 лет назад такого в нашей стране произойти не могло. Если это действительно так, то что, на ваш взгляд, изменилось за последние десятилетия в сознании российских школьников?
– Чтобы понять подоплеку случившегося в Отрадном, необходим тонкий анализ конкретной ситуации: что происходило в семье этого десятиклассника, в том числе накануне этого события, какие велись разговоры… Необычно в упомянутом десятикласснике то, что он вроде бы занимался самбо и в то же время бабушка провожала его в школу, а еще он плакал, если получал плохую отметку. С одной стороны, тут явно сложные отношения в семье, с другой – несформированность поведения, инфантильность этого юноши…
Что же касается изменений в сознании школьников за последние десятилетия, то они действительно велики. Вызвано это в первую очередь тем, что в стране усугубилось социальное неравенство, которое дифференцирует детскую и подростковую среду, влияет на жизненное самоопределение. Кроме того, если лет 30-40 назад в головах взрослеющих детей было четкое понятие добра и зла, то сегодня их сверстники формируются, говоря научным языком, в ситуации ценностно-нормативной неопределенности. От родителей и учителей, по радио и по телевизору они слышат очень разные точки зрения. И эта каша в голове по части ценностей чрезвычайно осложняет выбор нормы.
– Насколько часто сегодняшние школьники в конфликтных ситуациях предпочитают применение силы?
– Наши исследования дают тревожные цифры. На вопрос «Участвовали ли вы в течение месяца в конфликтных ситуациях?» значительная часть подростков отвечает утвердительно, каждый второй, по его словам, в течение месяца дрался, высок процент девочек, участвовавших в драках. Это принципиально иная ситуация по сравнению с теми же семидесятыми и восьмидесятыми годами.
Мир детей и подростков отражает мир их родителей. А в нашем обществе присутствуют тревожность, неуверенность в завтрашнем дне. Реакцией на неуверенность, потерю ориентиров часто становится агрессия. Тем более что сегодняшние СМИ дают множество подобных образцов. Наш экран крайне агрессивен. Телевизионные ток-шоу, например, чаще всего построены не как размышление над проблемой, а как разговор по принципу «кто кого перекричит и кто кого сильнее оскорбит».
Одно из моих исследований показало, что на наших телеэкранах в течение часа можно увидеть 8 сцен агрессии и насилия. А ночью еще больше – до 12. Сплошной поток агрессии! Зверски избитый, изрешеченный пулями человек каким-то образом оказывается в живых. Но если взрослый в состоянии понять, что это невозможно, то ребенок под влиянием телевизионных картинок проникается убеждением, что смерть обратима, воспринимает жестокость и насилие как норму. И здесь серьезная проблема: как мы – общество, семья и школа – ведем разговор с детьми; почему, вместо того чтобы ценность человеческой жизни поддерживать, нивелируем ее.
– В процессе взросления и самоопределения ребенку необходимо проверить себя в разных занятиях, чтобы понять, интересно ли ему, силен ли он в том или ином деле. Есть ли у него сегодня такие возможности?
– Зона проб – то, что раньше называлось кружками, секциями, студиями и т. д., – сейчас, к сожалению, чрезвычайно мала, поскольку стоит немалых денег. Социальные группы с низким уровнем образования и невысоким материальным положением стараются вкладывать средства в дополнительное образование своих детей, в особенности на начальном этапе. Но к старшим классам тянуть эту ношу им все труднее. И в итоге происходит огромный разрыв слабых и сильных социальных групп в сфере качественного образования. Между тем именно дополнительное образование дает возможность раскрыться способностям, обрести иной социальный опыт с другими ребятами, не из своего класса, а также получать социальное признание. Втиснуть все это в школу? Но там и пространство взаимодействия, и уровень будут скромнее.
– Как, на ваш взгляд, нынешняя школа отвечает на вызовы современности?
– Документ, который когда-то выдавался выпускнику школы, назывался аттестатом зрелости. Мне это название очень нравится. Оно означало: выпускник сформировался в своей гражданской, социальной позиции. Беда современной школы в том, что этот ориентир, задающий траекторию социального взросления и становления человека, утерян. Он снижен до технологических моментов, связанных с ЕГЭ – очень технократичным, с моей точки зрения, инструментом, оценивающим успешность-неуспешность на уровне знаний.
Школа прежде всего должна научить учиться и помочь ребенку развить индивидуальные способности, но, к сожалению, зачастую этого не делает. Способности всегда связаны с живым интересом, благодаря которому человек, помимо того, что освоил программу, еще и лезет на полку, достает книгу, читает и т. д. А нынешний компетентностный подход – освоение норм, навыков, с помощью которых можно реализовать тот или иной процесс, – по моему мнению, не затрагивает моментов, связанных с мотивацией, интересом.
– Технократизация бьет по гуманитарной сердцевине образования?
– Да. А в итоге утрачиваются человеческие, индивидуальные начала обучения. Школа сейчас относится к ученику как к объекту, а не субъекту воспитания, как к винтику. Разумеется, с помощью тестов можно определить умение человека решить такой-то класс задач, но вот осилит ли он неизвестные задачи – сказать нельзя. Полагаю, вместо того чтобы «натаскивать» детей на решение стандартных задач, следует развивать их мышление. А для этого использовать богатый опыт отечественной и не только отечественной психологии, методики, которые ориентированы на развитие человека. Главное – не терять целевого ориентира. С помощью школы ребенок должен развить свои способности и стать взрослым. Но при этом полноценно прожить своеобразие каждого возраста: этап начальной школы, подростковый возраст (в противном случае так инфантилом с ружьем и придет в 10-й класс). И, конечно же, важный этап дошкольного детства.
– В первые пять лет жизни человека формируются воля, характер и многие другие свойства личности. Что нужно делать, а чего делать не стоит для того, чтобы эта пора развития ребенка прошла с наибольшей пользой?
– Почему Пикассо, уже достигнув зрелости в своем творчестве, говорил: «Хочу рисовать, как дети!»? Потому что особая странность, новизна и ощущение живого окружающего мира в детях нас, утративших восприятие этой странности, поражает. Готовность к творчеству, активность… Вот это главное не засушить! Оставить ребенка Филиппком, заявившим: «Хочу учиться! Хочу в школу!» Не загасить это скучными готовыми ответами, закрывающими ребенку замечательный мир, в котором он живет.
Очень важно, чтобы в ребенке сохранились теплота и доверие к миру. Открытость и доверие к миру задаются взрослыми в силу того, что человек чувствует себя защищенным. Защищенным теплом и добротой.
У многих из нас в детстве были рядом такие люди, с которыми ничего не страшно.
– Многие полагают, что подготовка к школе означает освоение школьных навыков, например чтения…
– Не надо торопиться! Не так уж важно, в пять лет ребенок начнет складывать из букв слова или в шесть. Если заранее перегрузить его уроками, это может помешать гармоничному развитию. Главное, мне кажется, постоянно быть рядом с ребенком, вовремя прочитать ему книжку, рассказать сказку, спеть песенку, сходить с ним в зоопарк, в театр. И пытаться подхватить его замечательную реакцию на этот странный мир.
– А все-таки, как научить ребенка читать, если он, чуть ли не с пеленок, предпочитает телевизор и компьютер?
– Другого совета, как тратить свое, родительское время на чтение с ним, дать не могу. Что значит – научить читать? Складывать из букв слова? Это не главное. Когда мы читаем ребенку вслух, это нас эмоционально преображает. Мы выходим из обыденного существования, становимся другими – у нас меняются мимика, голос, интонации. И для ребенка увидеть родителей в столь интересном эмоциональном состоянии крайне важно. А самое главное – поговорить по поводу прочитанного. Задать ему вопросы: что тебе понравилось, а что нет? Тогда у ребенка возникает к этому интерес. А если есть интерес, тогда и руки к книжке потянутся.
– Один известный режиссер как-то посетовал на то, что современная театральная публика, приходя на спектакль, больше нацелена на восприятие сведений, а не на постижение смысла. Проявляется ли эта тенденция и в детском чтении?
– Да, как ни печально. Мои сравнительные исследования в 1976 году и относительно недавно показали: помимо того, что старшеклассники стали значительно меньше (в 3-4 раза) читать книги, они к тому же не могут выполнить задания, связанные с распознанием стилевых особенностей того или иного литератора. В 1970-е годы я проводил с ребятами тест на литературное чутье. Предлагал прочесть несколько стихотворений разных поэтов, а также прозу разных писателей, не называя авторов, и разделить их по стилевым признакам. То, что не составляло труда для подростков 1970-х, современные старшеклассники, к сожалению, сделать не в состоянии.
Если смысл в их сознании и удерживается, то достаточно бедный, плоский, на уровне сюжетно-событийной канвы.
– Какими это может обернуться последствиями?
– Помните, у Пушкина: «И вот уже трещат морозы // И серебрятся средь полей…//(Читатель ждет уж рифмы розы;// На, вот возьми ее скорей!)».
Если не чувствовать этой игры, как поэт ловко это сделал, как он обращает внимание на рифму и с ней играет, приглашая нас сыграть с ним вместе, если не осознавать, как автор, обращаясь к нам, подмигнул и облапошил нас, сказав: «На, вот возьми ее скорей!», если пропускать другие подобные вещи, то мы извлечем из романа лишь крохотную крупицу его смысла, на краешке чайной ложки. Для того чтобы написать сочинение «Социальные типы в романе Пушкина «Евгений Онегин», может быть, и хватит. Но не больше.
Не умея читать и понимать сложные тексты, человек не в состоянии впитать в полной мере культуру предыдущих эпох. И начинает мыслить поверхностно, принимать очень простые решения. – Способность глубоко понимать культуру вносит в нашу жизнь яркую краску и способствует, как мне кажется, радости бытия, о которой вы упомянули. Что еще может помочь созданию такой радости и такой атмосферы в жизни ребенка?
– Мне кажется, это смысловое зерно школьного периода. И здесь трудно переоценить личность учителя. Я с огромной любовью вспоминаю своих педагогов, в особенности мужчин-учителей, пришедших после войны. Не могу вспомнить случая, чтобы кто-то из них меня оскорбил. В них были достоинство, внутренний стержень. Такими людьми помыкать невозможно.
– Хотелось бы видеть в сегодняшних школах таких учителей. Но почему-то подобные личности, скорее, исключение из правила…
– Беда в том, что учителя сегодня загоняют в авторитарную позицию. От него требуют показать результат. Каким образом он может это сделать – через прекрасные детские рисунки или талантливые сочинения? Нет, через отчетность, которая вряд ли отразит атмосферу в классе и человеческие отношения педагога с учеником. Когда, например, ученик на уроке имеет право не согласиться с учителем, задать ему вопрос. И учитель говорит ученикам: «Я не требую от вас, чтобы вы мне пересказали учебник, важнее, чтобы мы совместно подумали и пришли к решению».
Вал отчетности приобрел запредельные масштабы. Между тем ребенку очень важно, как в государственном учреждении, именуемом школой, к нему относятся и что за люди с ним имеют дело. Полные достоинства или трусливо исполняющие чужие указания. Ребенок это чувствует и понимает, когда взрослый человек говорит так, поскольку обязан так говорить, или говорит, потому что так думает. И мы не воспитаем свободного гражданина до тех пор, пока у нас зажат и несвободен учитель. Проблема школы в этом – в учителе как свободном человеке, гражданине свободной страны.
– Что, на ваш взгляд, необходимо сделать в первую очередь для улучшения образования и жизни школы?
– Возвратить уважение к ребенку и родителям как к участникам образовательного процесса и учителю как к человеку, который вместе с ними организует среду сотрудничества детского, взрослого сообщества и государства.
Беседовал
Николай ВАСИЛЬЕВ.
(tribuna.ru)