Вам цены нет, ребята!
Она началась в апреле 1944-го, и к середине мая захватчики были выбиты с полуострова. В Севастополе день освобождения от фашистов по традиции будут отмечать одновременно с Днем Победы. Годовщину окончания битвы за Крым жители полуострова отметят 12 мая.
Восемь месяцев мы бились за тебя, Севастополь. Изо всех сил старались. Наверное, нет в истории войны такого подвига, какого не совершили бы твои защитники.
Эх, Севастополь! Сколько ты вынес! Самое страшное только начинается. Сегодня 1 июля 1942 года. Мы оставили тебя, Севастополь. Мы отошли на Херсонесский мыс. Дальше некуда. Дальше море.
Мы прощаемся, но это временно. Сейчас ваша взяла. Вы оказались сильнее, напористее. Даже не сомневайтесь, мы придем сюда. Севастополь сдан, но не побежден. Он будет звать нас. Звать каждого моряка, ушедшего отсюда сегодня. Севастополь, прости нас! Ты еще услышишь на своих площадях нашу победную поступь, от которой содрогнется враг.
Рядовой 456-го полка погранвойск НКВД Георгий Селиванов плыл через Казачью бухту. Он старался держать курс на стенку, у которой еще стоял катер. Очень старался, но его сносило в море. Надо было снять сапоги. Как вериги тянут ко дну. Мель под ногами. Доплыл!
Пехотинец вытащил свое разбитое тело из воды, заполз за камень, бесстрашно торчащий на открытом месте. Мыс Херсонесский, как адский котел, кипел от разрывов снарядов. А тут вдруг стена огня встала на берегу Казачьей бухты. Артналет длился, наверное, минуты две.
Пехотинец увидел, как катер отвалил от стенки. Он медленно и слепо щупал в летней ночи фарватер. Счастливчики – они идут к своим.
Селиванов стиснул ладонями голову: если отнять руки, череп разорвется, как мина. Значит, контузия…
* * *
Трое в матросской форме бегут к маяку – последней твердой точке на карте жизни.
Еще два дня назад их было десять. Десять авиационных механиков разных специальностей 18-го штурмового авиаполка военно-воздушных сил Черноморского флота. Там, где они сейчас давят ботинками мелкую щебенку, был их аэродром.
И вот их всего трое, потому что делали они свое дело под бомбежками и артобстрелами. Приказ есть приказ, а война есть война. На войне убивают. Им было приказано: выполните задание – вернетесь в часть! А как в нее вернешься, они хоть и причастны к морю, но по воде, как посуху, ходить не научены…
Моряки почти достигли кромки берега, как невиданной силы взрыв потряс мир. Качнулся мыс, как палуба в шторм. Взрывная волна швырнула двоих на землю, а Штеренбоген грохнулся на камни.
Из того места, где совсем недавно поднимались спаренные стволы тяжелых орудий, взмыл к небу огонь… Артиллеристы подорвали 35-ю батарею, самую мощную из всех батарей Черноморского флота и самую последнюю из уцелевших в боях на крымской земле.
* * *
Моряки прорвались к маяку. Катера, который должен был их ждать, не было. Не дождался, ушел. Их уже считают погибшими.
– Надо шлюпку искать, – говорит Белый. – Должны же быть какие-то шлюпки.
Лазают вдоль берега и всматриваются в море. Весла попадаются, а шлюпок нет.
– Есть! – вдруг тихо говорит Владислав Пельник и стоит, будто отгоняя видение.
Шлюпка! Звякает о камни оружие. В одну секунду Белый и Пельник исчезают в воде.
Штеренбоген сидит на берегу возле оружия. Нестерпимо болит рука, раздуло скулу после удара об острые камни. Кажется, что вот-вот забрезжит рассвет и опять начнется светопреставление, а может быть, придет смерть. Даже, пожалуй, лучше, чтобы смерть…
В шлюпке-четверке наполовину стояла вода. Пельник сразу побежал за веслами. А Белый сказал Штеренбогену:
– Откачивай!
– Чем откачивать-то?
– Чем? Ботинками!
– Моряки! – вдруг закричал сидевший на берегу пехотинец. – Возьмите, моряки! Я буду каской выгребать…
Оба Михаила – Белый и Штеренбоген – минуту смотрели на парня в разодранной на груди гимнастерке. Он держал в руках каску. Не сговариваясь, ответили:
– Валяй!
И двух кабельтовых не отошли от берега, как поняли, что через несколько минут эта дырявая посудина благополучно пойдет на дно. Штеренбоген не доплывет – рука. Да и пехотинец тоже вряд ли дотянет.
– Давай к берегу! – говорит Белый Пельнику, с которым сидит на веслах.
Кое-как развернулись. Сейчас лодка черпанет бортом воду – и… амба!
– Шлюпка! – вдруг шепчет Штеренбоген. – Братцы! Шлюпка на плаву! Смотрите! – он выбрасывает здоровую руку с мокрым ботинком.
И верно. Почти рядом покачивает крутыми боками шлюпка-шестерка. Пельник ныряет и плывет к ней.
В темноте действовали споро, а казалось, что все происходит как во сне. В имуществе новой шлюпки тоже разобрались быстро: был парус, правда, рваный, срезанная осколком мачта, кусок пеньковой веревки, даже спасательный пояс и сломанный бинокль.
Михаил Белый и Владислав Пельник гребут как на спортивных состязаниях. А рассвет вот-вот выплеснет на мир все дневные краски. Надо уходить подальше. В море…
Севастополь! Прощай, что ли… Свидимся – освобождать тебя придем. Обязательно! А сейчас прости! Рады бы, но даже под танк лечь не с чем.
* * *
Рассвет застал милях в четырех от берега. И тут они услышали звук мотора самолета.
– Под банки! – крикнул Белый. Успели еще прикрыться парусом.
Самолет пронесся над шлюпкой и ушел на разворот. Намерения его понятны: сейчас вдарит пулеметной очередью. И точно, фонтанчики от пулеметных пуль ложатся рядом с бортом. Больше «играться» со шлюпкой стервятник не стал, заложил разворот и скрылся.
Первым поднялся Пельник. Он посидел, оглядел все вокруг и, порывшись в тощем вещмешке, достал засохшую пачку галет.
Белый понял его и вытащил банку тушенки. Штеренбоген – обгрызенную полбуханку хлеба.
Пехотинец протянул флягу, которую он, как знал, еще на берегу заполнил пресной водой.
Кругом ни облачка, ни волны, ни звука. Весь мир состоит из солнца, неба и моря. И этой еды, которой и одному на завтрак мало.
– Бросай весла, хлопцы! Никакого терпения нет, – сказал Белый.
Как фокусник, он незаметно выдернул матросский нож, и в ту же секунду ровный круг отделился от коробки с тушенкой, словно был не из жести, а из сливочного масла.
Запах консервированного мяса резанул по ноздрям. Все смотрели на еду. Пельник с усилием проглотил слюну и произнес хриплым голосом:
– Братцы, в ближайшие дни иной еды нам не видать. Надо распределить… Одним словом, пусть будет командиром Белый. Он старше по званию.
Повернувшись к пехотинцу, добавил:
– Он старшина эскадрильи и кандидат партии. Понимаешь?
Пехотинец кивнул.
– Галеты уберем, не испортятся. Тушенку на двое суток, больше не растянем. Хлеб по спичечному коробку. Воды по две крышки от фляги.
Это был первый приказ командира.
Жевали медленно, старались продлить удовольствие и хоть как-то насытиться микроскопической порцией еды.
– Ребята, а может, нам не надо было уходить? – после долгого молчания спросил Владька Пельник.
– Как это не надо было? Нам же приказано вернуться в часть – вот мы и идем.
– Владислав! – Штеренбоген резко повернулся к Пельнику. – Не трави душу ни себе, ни людям! Мы же не к теще на блины возвращаемся.
– Но ведь там бой идет, а мы здесь болтаемся, – не унимался Пельник.
– Нас тоже не трое было, – взорвался Штеренбоген. – Севастополь оставлен. Это приказ. Эвакуация идет. Части отступают. Если мы и вернемся, дело не решим. Много ли у нас патронов осталось, а побираться не пойдешь, не подадут. Доберемся до своих, вот тогда мы сила. Тогда и Севастополь наш будет. Эта шушера у нас еще глотнет соленой водички. И хватит разговоров, а то мы еще подеремся.
– Закурить бы! – протянул Белый.
Пехотинец протянул свой вещмешок.
– Там крошки табачные есть, посмотри.
Белый разрезал мешок, и лицо его вдруг стало удивленным. Он опустил руку в разинутую пасть мешка и вытащил металлическую табличку с надписью: «Ул. Ленина».
– Это ты для чего?
– Ночью шли по Севастополю. Подобрал. На память. Я ведь даже не был в городе ни разу. Всю войну на передовой. Где эта улица Ленина, понятия не имею. Темно и гарь…
– Ничего, узнаешь, – радостно проговорил Штеренбоген. – Пройдешь еще победным маршем.
* * *
Вахта сменяла вахту. Вода кончилась вчера. Осталось шесть галет.
Владислав сделал четвертую зарубку. Что дальше? Надо, пожалуй, начинать пить морскую воду. Первым отважился Штеренбоген. Он опустил сухую, как звонок, флягу в море. Потом долго смотрел на нее, мокрую. Эх, была не была! Взболтнул и опрокинул в рот. Три глотка, больше не смог. Крякнул. Вытер губы ладонью.
– Ничего, братишки, не смертельно. Давай навались!
Наваливаться никто не собирался. Два глотка впихнул в себя Белый. Пельник не пил вовсе. А у пехотинца началась рвота, только вода успела коснуться нёба.
* * *
К вечеру четвертых суток они увидели слева по борту знакомое очертание Медведь-горы. Значит, они в районе Ялты! Может, ночью тихо подойти и высадиться?
Настала ночь. И вдруг совсем рядом раздалась немецкая речь. Что? Откуда?
– Прекратить разговоры, – оборвал всех Белый. – Подводная лодка рядом.
Молчали долго, хотя немецкие слова уже давно не выскакивали из темноты. Нет, пожалуй, на берег им выходить не стоит. Надо брать в открытое море. Только не плен – решили единогласно.
Утром, когда Пельник и Белый принимали вахту, Штеренбоген им сообщил:
– Вот. Ремень свой опустил в море. Пусть размокает. Кожа все-таки. Попробуем, может, вещь съедобная.
Штеренбоген закряхтел и опустил в воду ушибленную руку – хоть успокоить, а то боль совсем не давала спать. Вдруг по руке что-то скользнуло. Михаил вздрогнул. Ах, это медуза! Он почти перевалился через борт и зацепил ее здоровой рукой. Шмяк! Зонтик распластался на банке. Все с интересом смотрели, что будет дальше.
– А будет следующее, – сказал Михаил. – Дайте-ка мне нож.
Он рассек прозрачный студенистый зонтик на четыре равные части.
– Прошу!
– Ты что, эту мерзость есть? – испугался пехотинец, и его аж передернуло.
– Дело хозяйское! – Штеренбоген завернул свою частичку в тельняшку и начал сосать. – Сплошная пресность.
Попробовали. Что-то прохладное и скользкое ползло в рот сквозь мельчайшие отверстия в тельняшке.
(Окончание следует.)
Лидия Литвинова.
г. Севастополь.
* * *
На восьмые сутки за них взялся шторм. Сдернули парус. Шлюпку то поднимало на гребень волны, то бросало в разорванную пучину. Пехотинца трепала морская болезнь. Втроем старались повернуть шлюпку носом к волне. Суматошно отчерпывали воду. Болели разъеденные солью, иссушенные солнцем тела.
Труднее всего было ночью. Все кругом шевелилось. Их куда-то бросало, и попробуй угадай, где тут вал и куда надо ворочать шлюпку.
Нет, они сражались. Не для того они покинули Севастополь, чтобы погибнуть в родной стихии. Они были моряками. Вот только пехотинцу совсем плохо, он лишь переваливается по дну шлюпки. Изредка за него берется Штеренбоген и приводит в чувство. Пехотинец, придя в себя, кажется, веселеет и радуется, что еще жив. Но потом вновь лицо его сереет, и он впадает в беспамятство.
Пельник царапает на банке отметки прожитых дней. Их уже двенадцать. Из них последние четыре штормовые.
* * *
Земля! Земля! Где же ты, земля? Они все больше молчали. Уже сил не было разговаривать.
Остались два весла: одно подпирало парус, другое служило рулем. Вахтенные все чаще засыпали на посту. Теперь и рулевых приходилось привязывать, они не могли сидеть – падали. Стали чаще терять сознание. Чудилась земля, туманная и прекрасная, по ней плыли корабли то с огоньками, то без огоньков, зато с парусами, рваными или заштопанными, но большими.
Когда по утрам возвращалось сознание, они прежде всего глядели на Белого, вернее, на кобуру у его ног, где было средство, которое могло прекратить страдания. Быстро и безболезненно. Но несмотря на отчаяние и полное безразличие, в каждом теплилась маленькая надежда. Сейчас самая дикая пытка показалась бы им пустяком по сравнению с той, которую они беспрестанно испытывали вот уже шестнадцатые сутки.
Белый и сам поглядывал на наган. Он подвинул его ближе, боясь, что всякое может случиться, потеряй он сознание. Белый ждал. Почему-то он надеялся на счастливый конец их одиссеи, но когда это случится, сказать не мог. Он ждал и вселял в других надежду.
* * *
И вызволение пришло. Оно появилось в виде самолетов МБР-2. Один сделал круг над шлюпкой и сбросил вымпел. Как оказалось впоследствии, он еще вел съемку шлюпки на фотопленку. Морским разведчикам необходимо было представить в штаб флота доказательства невольной многодневной одиссеи четырех моряков.
Вымпел упал далековато. Самолеты улетели. Из последних сил мореплавателям по неволе все-таки удалось догрести до сброшенного вымпела. На бланке сообщения было написано: «Ждите. За вами придет катер».
У них осталось сил только на то, чтобы прочесть эти слова. Как по команде впали они в беспамятство.
Когда Штеренбоген первым вернулся к жизни, он увидел совсем недалеко катер. С трудом удалось растолкать ребят…
Пельник привалился к банке и сквозь набежавшие слезы прошептал: «Наш, наш, наш…» Он видел бортовой номер 071.
– Откуда, братки, будете? – прокричали с палубы катера.
– …Севастополя, – прохрипел Белый.
В шлюпку спустились двое матросов. Они бережно перевязали слабые, черные от солнца тела веревками. Подняв, бережно уложили на палубе у кормовой сорокапятимиллиметровой пушки, раздели донага и стали обливать из шлангов пресной водой. Струи теплой воды освежали, и спасенным захотелось есть.
Командир катера приказал коку принести по двадцать граммов разведенного спирта, по одной ложке супа и по тридцать граммов хлеба. Проглотив эту смехотворную порцию, четверо попросили еще.
– Нельзя вам, братки. Погибнете от еды, – объяснил командир.
Штеренбоген пытался ругаться, но не смог даже привстать, лишь ткнулся носом в палубу.
* * *
Лазарет подводников находился в Очамчире. Трое поправлялись, а к пехотинцу Георгию Селиванову силы возвращались медленно. Через две недели весь персонал госпиталя ходил в столовую, как на представление, – севастопольцы ели. Было на что посмотреть.
Парни стеснялись поначалу, но здесь не было недоброжелателей и насмешников. Каждый их понимал: шестнадцать суток не поешь – замолотишь. И они молотили по две порции первого, по три, а то и по четыре второго, третье – уже мелочь. Кок выдавал по потребности. Он тоже выходил в зал и только крякал:
– Во дают! Вот это дают!
Ровно через месяц Белый, Штеренбоген и Пельник готовились к выписке. Георгию Селиванову еще предстояло лечиться.
Трое поедут в Поти, во флотский экипаж, где формируют бригады морской пехоты. Командиры батальонов будут уговаривать каждый в свой. Один скажет откровенно:
– Ребята, сейчас дороже, чем севастополец, нет бойца на этом побережье. Даже если он недолго воевал в Севастополе. А вы – всю оборону. Вам цены нет, ребята!
* * *
Военные дороги разъединили четверку отважных. После войны они попытались найти друг друга. Владислав Пельник, теперь уже Владислав Донатович, выступил по Крымскому телевидению. Он после войны обосновался в Керчи. Откликнулась сестра Селиванова и сообщила адрес Георгия. Тот работал на железнодорожной станции Тихорецкая Краснодарского края. Она же помогла найти Михаила Штеренбогена в городе Выксе Горьковской области. Уже все вместе долго искали Михаила Белого. Но оказалось, что он погиб осенью 1942 года в одном из морских десантов.
Встретились они трое в Севастополе, на том самом месте, откуда ушли в плавание. Долго ходили по берегу моря и на память взяли по белому севастопольскому камню.