Михаил ГРАЧЕВ: Неизвестная жизнь Владимира Даля
Владимир Даль был врачом, этнографом, инженером, воином, писателем, краеведом, историком, управляющим имениями. Занимался экономикой многих уездов. В начале своей научной карьеры он был… членом-корреспондентом Петербургской академии наук по физико-математическому отделению.
Карьера начиналась блестяще… И вдруг загадочный отъезд из столицы в Нижний Новгород.
Десять лет был Владимир Иванович Даль в Нижнем Новгороде. А что мы знаем об этот периоде? Почти ничего, хотя и гордимся тем, что этот человек жил в нашем городе.
Заведующий кафедрой русской филологии и общего языкознания Нижегородского государственного лингвистического университета имени Н. А. Добролюбова, профессор, доктор филологических наук и постоянный автор нашей газеты Михаил Александрович Грачев решил исследовать жизнь Даля в Нижнем Новгороде. Как ни удивительно, но раньше этого никто не делал. Исследование получилось довольно объемистым и уникальным. Для публикации в нашем разделе «Домашнее чтение» мы решили разделить его на несколько частей. Будем познавать жизнь и деяния Владимира Ивановича Даля поэтапно.
Так что следите за публикациями.
Маршрутами Великого Лексикографа
Датчане считают Великого Лексикографа своим (как же, выходец из Дании!), украинцы – своим (как же, родился в Лугани Екатеринославской губернии на Украине!), казахи Оренбуржья – своим: до сих пор в казахском народе ходят о нем легенды как о человеке кристальной честности. («Пришлите к нам справедливого Даля!» — говорили они губернатору Оренбуржья, отказываясь от чиновников-мздоимцев). Своим считают его петербуржцы, нижегородцы, москвичи… Но как относился сам Владимир Иванович к своей национальности и родине?
А родиной Владимир Иванович Даль считал не Данию, откуда выходец его отец, а Россию. Шестнадцатилетним кадетом, во время морского тренировочного плавания, увидел родину предков. С замиранием сердца тогда прислушивался к своим чувствам – вот оно, отечество!
«Ступив на берег Дании, — вспоминал он, — я на первых же порах окончательно убедился, что Отечество мое Россия, что нет у меня ничего общего с отчизною моих предков».
В прибалтийском крае дерптские друзья Даля с германскими корнями в родословной требовали от него категорического ответа, кто он — русский или немец. И вот что он им ответил:
«Ни прозвание, ни вероисповедание, ни самая кровь не делают человека принадлежностью той или другой народности. Дух, душа человека — вот где надо искать принадлежности его к тому или другому народу. Чем же можно определить принадлежность духа? Конечно, проявлением духа — мыслью. Кто на каком языке думает, тот к тому народу и принадлежит. Я думаю по-русски».
Даль часто вспоминал слова своего предшественника, знаменитого собирателя русского фольклора и писателя Андрея Сергеевича Кайсарова: «Тщетно лживые мудрецы прошедшего века старались осмеивать любовь к отечеству… Как могли вообразить сии мудрствователи, что, не быв истинным сыном отечества, возможно быть достойным гражданином мира? Как могли представить, что, не любя своих, можно любить чужих? Проклята да будет ненавистная мысль, что там отечество, где хорошо!.. Вне оте-чества нет жизни!»
«А был ли Даль русским по духу, он, датчанин по племени? – спрашивал библиограф П. И. Мельников-Печерский. — Всегда, с ранней молодости».
Именно так думал и В. И. Даль, будучи достойным гражданином мира. «Я хотел научиться, — подчеркивал он, — уважать и ценить человечество». Ведь «назначение человека именно то, чтоб делать добро».
Даль вспоминал, что отец, датчанин по национальности, при каждом удобном случае напоминал детям: они русские и чтоб говорили в семье на русском языке; это тогда, когда во многих русских дворянских семьях говорили на французском.
Все книги Даля буквально сквозят любовью к Руси. Родина для него – это родная земля.
И это слово в его словаре находится в одной статье с такими главными для русского человека понятиями: родимый – милый, желанный, сердечный, жалобный; родиться, рожь, род, родня. А какая пословица: «И кости по родине плачут!»
Это о тех, кто умер на чужбине, за границей.
Родимая сторона – мать, чужая – мачеха; за морем веселье, да чужое, а у нас горе, да свое. И это в противовес латинскому крылатому выражению: где хорошо – там и родина. А ведь латинские пословицы считались в Европе, и тем более в России, эталоном мудрости!
Русская земля для Даля святая. Русь святая богатырская, мать, святорусская земля. Русским Богом да русским царем святорусская земля стоит. Только в русском языке есть такая пословица: «Чужая сторонушка нахвалом живет, а наша хайкою стоит». И в то же время лексикограф осуждает клеветников русской земли: «Худая та птица, которая гнездо свое марает». А вот и пословица о сущности русского человека: «Русский человек крепок на трех: авось, небось да как-нибудь».
И неодобрительно о врагах-захватчиках: «Летит гусь на святую Русь (о Наполеоне)».
А малая творческая родина для Даля – нижегородская земля. В его замечательном собрании «Пословицы русского народа» мы узнаем, как в XIX веке относились к нижегородцам жители других губерний.
«Нижний – сосед Москве ближний: дома каменные, люди железные». (Как тут не вспомнить, что именно эти железные люди во главе с Козьмой Мининым спасли Россию!) И словно в подтверждение этих слов еще поговорка: «Мы бы (нижегородцы) не собрались да не встали, так вы бы поганую землю носом копали». (Намек на времена князя Пожарского и гражданина Минина.)
А вот еще про особенности Нижнего Новгорода и земли нижегородской: «Воды много, а почерпнуть нечего» (Нижний на двух реках, но на горе). «Стоят нижегородцы на горе, смотрят да бают: чай, примечай, куда чайки летят». (А летят они к воде!).
Есть и ироничные, задиристые поговорки, словно жители одного нижегородского селения насмехаются над другими. Бородка – нижегородка, а ус – макарьевский. Нижегороды – не уроды. Нижегородцы – водохлебы. Нижегород – либо мот, либо вор, либо пьяница, либо жена гулявица. Будто из Елховки, стрижены верховки (т. е. маковки). Кстово – Христово: чарочка маленька, да винцо хорошо. Татинец да Слопинец (села) — ворам кормилец. На Арать воровать, на Якшень продавать, в Мурашкино концы хоронить (Арать Арзамасского уезда, Якшень и Мурашкино — Княгининского).
Васильцы (р. Сура) – стерлядники. Княгининцы – шапошники. Шапками обоз задавили. Мурашкинцы – тулупники, рубезок кислый, кислая овчина. Ой, ты, Устя Копосовска! (Брань: Копосово – село под Нижним). Кунавина слобода в три дуги меня свела (пристанище разврата на Нижегородской ярмарке). Ныне пустяки-то позади Оки (о Кунавине же).
Лысковцы – народ честный: коли не вор, так мошенник. Сыщи в Лыскове не пьяницу, не мошенника, а в Юркине не разбойника (села Макарьевского уезда). Черновское (Сергачский уезд) – место воровское. У Макарья – по деньге Наталья; а на грош – целый воз. Балахонцы – гагары. Балахонская гагара. Город Балахна стоит, полы распахня (Балахна растянулась по Волге версты на три). В Городце на горе по три девки на горе.
Арзамасцы – гусятники, луковники, малеваны (иконописцы), семеновцы – заволжская кокура, баклушники, ложкари, ложка бурлацкая. Теплый валяный товар. Сергачи, лукояновцы, ардатовцы – запьянские неряхи. Хороши ломакинцы (из Сергача): царя не кормя спать положили.
Столичная «птичка»
Сейчас много споров идет о причине переезда В. И. Даля в Нижний Новгород. Почему вдруг он покинул столицу?
Возможно, его замучила монотонная чиновничья служба в министерстве внутренних дел, которая особых денег не приносила, а здоровье отнимала. Даль к тому времени был на грани нервного срыва. Кроме того, у него часто возникали трения с начальством по поводу его литературной и научной деятельности.
Вот факты: в 1848 г. за рассказ «Ворожейка» в журнале «Москвитянин» его чуть было не привлекли к уголовной ответственности за то, что он якобы написал о бездействии властей! Тогда министр внутренних дел, его покровитель и прямой начальник Л. А. Перовский, сказал: «Писать – так не служить, служить – так не писать!»
Но потом в спокойном разговоре нашли они третий путь, когда Даль мог совместить государеву службу с наукой и творчеством. «Но учтите, Владимир Иванович, – предостерег его министр, – придется много ездить!» Много ездить! Ему, старому путешественнику, не привыкать. Это же в радость: общение с народом, сбор этнографического материала, а главное, возможность пополнить свой словарь.
В Нижнем Новгороде он стал сам себе хозяин: начальство далеко, в Санкт-Петербурге. И подчинялся он одному лишь губернатору, да и то далеко не в полной мере. С министром Л. А. Перовским он оставался в дружеских отношениях, и тот часто признавался, что без Даля он как без рук.
Дважды Даль убегал из Санкт-Петербурга из-за полиции: один раз из-за «Сказок» в 1832 году, а теперь вот из-за «Ворожейки».
Первым делом в Нижнем Даль нанес визит генерал-губернатору Михаилу Александровичу Урусову. Великий Лексикограф тут же назвал его сокращенно МАУ (по начальным буквам имени, отчества, фамилии).
Бывший гвардейский офицер, флигель-адъютант, человек безупречной честности, губернатор был и отцом родным для купцов, всячески поддерживал их начинания, был веротерпим, не обижал старообрядцев и часто давал по «лапе» чиновникам, пресекая взяточничество и злоупотребления. Чиновники не остались в долгу: его методы правления шепотом называли «татарским игом», намекая на тюркские корни родо-словной губернатора и его фамилию. Не понимали чиновники, что тюркское слово «урус», от которого образована фамилия губернатора, означает русский…
Михаил Александрович увидел в Дале родственную душу, хотя и не сразу поверил, что такая высокая столичная птица, к тому же известный литератор, просто так залетела в нижегородскую провинцию. Беседа вначале не клеилась: губернатор опасался, что В. И. Даль прислан министерством внутренних дел как чиновник по особым поручениям. Но рассмотрев предъявленные Великим Лексикографом бумаги, успокоился.
Тем более что В. И. Даль умел обаять любого собеседника. Разговор был о Петербурге, нашли общих знакомых. По своим чинам, связям и положению Владимир Иванович мало в чем уступал М. А. Урусову. В переводе с гражданского на военное звание статский советник был равен генерал-майору, и В. И. Даля нужно было называть «ваше превосходительство».
Жалованье в Нижнем Новгороде было даже больше, чем в Санкт-Петербурге. Но и семья у В. И. Даля была немалой: жена, пятеро детей от первого и второго браков, сестра жены, его мать – вместе с самим Великим Лексикографом девять человек. Не случайно он часто повторял пословицу: один с сошкой, а семеро (а уж в его случае – восьмеро) с ложкой.
Даль восторгался обстановкой в Нижнем Новгороде: «Дом – дворец, сад – прекрасен, погода – хорошая!»
Даль насадил вокруг дома множество яблонь. Весной дом действительно напоминал сказку: свежевыкрашенный в голубой небесный цвет, он утопал в белой пене яблоневого цвета.
Даль наслаждался покоем, которого у него не было в суетливом Санкт-Петербурге. Нижний Новгород по сравнению с северной столицей представлялся ему большой деревней, где люди живут по патриархальным законам.
«Четверги» общения
«Четверги» родились еще в Оренбурге. Там у Великого Лексикографа было много единомышленников, которые были заинтересованы в научном общении и решении злободневных вопросов медицины, географии, этнографии, химии и других наук. Это же продолжилось в Петербурге.
Позднее Даль сблизил нижегородских краеведов и этнографов с Российским географическим обществом, в котором он состоял в учредителях. С его легкой руки стали печататься П. Боборыкин, М. Дорозраков, П. Мельников, профессор семинарии Миролюбов (иеромонах Макарий).
Последний оказался прекрасным организатором и разослал по всем нижегородским приходам программы Российского географического общества. Нижегородские священнослужители тут же включились в работу. Благодаря им удалось собрать огромнейший этнографический материал. Благодарный В. И. Даль настоятельно рекомендовал иеромонаха Макария на членство в обществе.
Для живости представим разговор двух чиновника в канцелярии нижегородского губернатора:
– И что строчит Was ist das в своих бумажках, да так, что на беседу не оторвется. (Was ist das – это типичное название немцев в первой половине и середине ХIX века по часто задаваемому ими вопросу, в переводе означающему «что это?»)
– Известно что – доносы на нас, бедных. Зря, что ли, работал он у Перовского в министерстве внутренних дел? Так что здесь в Нижнем-то он и есть как главный фискал, а его Павлуша Мельников – исполнитель. А «четверги»-то эти немец-перец-колбаса организовал, чтобы уличить нас, сирых, в неблагонадежности. Ох, и пострадаем мы от сего писаки!
И ведь как в воду глядели говорливые «критики»! Пострадали многие, ой, многие чиновники! Лихоимцы, взяточники, мздоимцы, бюрократы, неумехи да медлители. Пыталась нижегородская полиция было запугать честного Даля. Да куда там! Он, бывший начальник канцелярии МВД, по званию равный генерал-майору, закон знал лучше любого прокурора. И настала для полицейских чинуш черная полоса. Не давал Даль в обиду простых нижегородцев.
– Заступается за это быдло со свиным рылом, – продолжал чиновник-«критик». – Намедни в Княгининском уезде одно такое рыло даже сказало полицейскому: «И на вашу честь пословица есть!»
– Да это настоящий бунт! А что же Даль?
– А тот посмеялся и приказал мужичка отпустить без всяких нравоучений!
– Да, говорят, он сам целую книжку таких вот «острот» накарябал, его хорошенько продрали наши академики, и, говорят, сам Мордовцев был недоволен им. Но вступились там какие-то неведомые силы, и отпустили Даля, а этот нахал даже руку не пожал! Самому Мордовцеву! Вон и враги говорят про Даля, что он гордец и чудодей.
– Во как! Повторяют слова моей женушки и ее кумушек. Надысь я слышал, как они его величали, – угрюмым чудаком и чудодеем!
– А уж нехристь явная: в православный храм ни шагу, – подхватил другой говорун. – Говорит, что лютеранин, а на мой взгляд, никакой он не протестант, а тайный раскольник. Вишь, бородища-то какая, как у дядьки Черномора! Верно говорят, что его предки-старообрядцы в свое время удрали в Данию. (Между прочим, версия о старообрядческих Далях достаточно устойчивая. О ней упоминает библиограф Владимира Ивановича П. И. Мельников: он утверждал, что Великий Лексикограф пришел в восторг, прочитав в 1862 году в одном из датских журналов о славянах по фамилии Даль.)
Чиновники развеселились. «Да уж. Не случайно он приехал в столицу старообрядцев, защищает раскольников, говорит, что не даст их в обиду. А лютеранин от слова «лютый», что еще страшнее». (Бюрократ явно не разбирался в вероисповедании).
«Несносно честный Даль» – так называли его нижегородские чиновники. У них, кстати, имелась своя оправдательная поговорка относительно взяток (она их оправдывала): «Прокармливая казенного воробья, прокормишь и свою коровушку».
Но для Даля главным мерилом был не мундир, а совесть.
О ней он писал: «Совесть – нравственное сознание – нравственное чутье», которое способно различать добро и зло, это «тайник души, с осуждением или одобрением каждого поступка, и это чувство для каждого прирожденное».
«Казенный» дом Великого Лексикографа стал магнитом, который притягивал к себе всех интеллигентных и талантливых людей Нижнего Новгорода. Раз в неделю, в четверг, у него дома собиралась нижегородская интеллигенция.
Даль был исключительно радушным хозяином. А главное, с каждым гостем он умел говорить на его языке. С врачами он говорил на латыни, с офицерами нижегородского гарнизона – на военном языке (он же сам был военным, имел ордена и медали, полученные за войну с Турцией и Польшей), умел он найти подход и к педагогам. Нижегородские учителя удивлялись необычайным познаниям чиновника В. И. Даля. Конечно, были и такие, которые приходили к нему за помощью, а то и за протекцией. Настойчив был в просьбах Тарас Шевченко, отданный в солдаты за свободолюбивые стихи. То просил от казарменной службы освободить, то найти хорошего издателя… А то слухи распускал, что, мол, коллега по перу не заботится о нем.
Далю об этом возмущенно говорил Павел Мельников: «Ваше превосходительство, он хочет, чтобы вы побросали все и побежали в казарму и униженно спросили: «Что изволите, ваше сиятельство, Тарас Григорьевич?!»
Но Даль смеялся:
– Павлуша, таков уж род человеческий, неблагодарный и своенравный. Ты только спроси у этого стареющего моралиста, а зачем он приударяет за молодыми нижегородскими актерками? Вот уж поистине седина в бороду, а бес в ребро!
– Да ведь он, – подхватил П. И. Мельников, – то про одну актрису напишет, то про другую! Вот вам, пожалуйста, последняя статья в наших «Губернских ведомостях» «О бенефисе артистки Пикуновой» от 21 января 1858 года.
Даль иронично сказал:
– Наверное, Великий Кобзарь хорошо разбирается как в актерках, так и в спектаклях! Но зря ты, Павлуша, его так упрекаешь! Вспомни, каков отзыв у него о воспитанницах Мариинского института благородных девиц. То-то начальница Дорохова без ума от Шевченко: все Тарас Григорьевич да Тарас Григорьевич! Но то, что он написал, все правильно. Жаль только, что не указал на возможность учиться в этом институте благородных девиц крестьянским детям!
Отдадим должное объективности: Тарас Шевченко все же признался, что Даль – «человек добрый, разумный, могучий».
А публика, собираясь на «четверги», шутила:
– Ну что ж, пойдем к Громовержцу! (Четверг в язычестве был днем Перуна – языческого бога грома и молнии.)
Даль великолепно играл на бильярде, причем мог одинаково закатывать шары в лузы с любой руки. В гостиной, где он проводил «четверги», стоял огромный бильярдный стол, где всегда толпились игроки с киями, по преимуществу военные и чиновники. А вот в шахматы играли немногие – писатели, учителя и врачи.
Даль с его аналитическим складом ума обыгрывал многих. Именно он страстно пропагандировал игру в шахматы вчетвером.
– А знаешь, молодежь, – задал он как-то вопрос молодым людям, спорящим о преимуществах греческих ораторов над римскими, – как простой люд упражняет свой язык? Это вы в своих гимназиях да в университетах риторику да разных там цицеронов с демосфенами изучаете, а наш простой народ – все больше поговорки да скороговорки!
Великий Лексикограф, просматривая и сортируя «ремешки» – картотеку для своего словаря, цитировал пословицы, заставлял молодых людей произносить скороговорки.
– А ну-ка, молодежь, у кого из вас язык острее, кто из вас лучше произнесет скороговорку: «У нас на дворе подворье, погода размокропогодилась». Победителю в подарок моя книга.
Все молодые люди пытались произнести, и ни у кого не получалось. В игру включались и взрослые. Радость и веселье царили в доме. И даже лицо невеселой жены Даля, его Царицы Несмеяны, озарялось радостной улыбкой.
– Э, нет, так дело не пойдет, – сказал, улыбнувшись на очередную попытку молодого человека произнести скороговорку, Даль, – давай я укорочу скальпелем твой язычок.
И, обратившись к слуге, сказал:
– Митрич, подай мне мой врачебный баул.
Взрыв хохота заглушил его последние слова.
Грузный и величественный Тарас Шевченко, сидевший в кресле, не снимая своей солдатской бескозырки, ехидно поддел Даля:
– А вы сами, Владимир Иванович, подайте пример, научите молодежь, да и нас, стариков, произносить народные закавыки.
Даль подумал: «Хорош старик, всего сорок два года, еще и за актерками волочится», но вслух произнес:
– Извольте, Тарас Григорьевич. У нас на дворе подворье, погода размокропогодилась. Из-под Костромщины шли четверы мужчины, говорили они про торги да про покупки, про крупу да про подкрупки. Шли три попа, три Прокопья попа, три Прокопьевича. Бык тупогуб, у быка губа тупа.
Около тридцати скороговорок он произнес быстро, ни разу не запнувшись и не сбившись. В зале стояла мертвая тишина: все с благоговением глядели на Великого Лексикографа.
– И заметьте, дорогой Тарас Григорьевич, я ведь все без упражнений, сиречь без тренировок: времени у меня, как известно, на эти игрушки нет.
Шевченко, погасив свою ревность к Далю, восхищенно промолвил:
– Так может говорить человек феноменальных способностей!
– Или, – продолжил мысль великого поэта Даль, – горячо любящий русский язык. А почитайте лучше стихи про нашу неньку Украину, – переключил он внимание публики (не любил, когда его хвалили). – Ведь мы с вами земляки!
Тарас Григорьевич недоверчиво посмотрел на хозяина, но, воодушевившись, начал:
Как умру, похороните
на Украйне милой.
Посреди широкой степи
выройте могилу…
У слушателей навертывались слезы. Царица Несмеяна плакала, нисколько не стесняясь. Молодежь глядела во все глаза.
– А вот кто может подражать из вас птицам? – спросил Даль, когда Шевченко закончил читать стихи.
П. И. Мельников издал несколько соловьиных коленцев и исполнил любовную песню глухаря.
– И это все, Павлуша? – спросил Даль, дописывая свой очередной «ремешок». – Негусто, хотя резон есть.
И вдруг он засвистал, как скворец, закаркал, как грач, зачирикал, как воробей, трелисто-заливисто запел соловьем! Имитировать животных и птиц он научился еще в детстве. Он вообще имел редкое свойство подражания голосу, жестам. С необыкновенным спокойствием и самым серьезным выражением лица передавал необычайно комические сцены.
Все только рты пораскрывали, когда он вдруг заговорил голосом Павла Мельникова, а потом и голосом тогдашнего генерал-губернатора Муравьева. Кто-то из молодых чиновников даже попытался встать.
– Да не тревожьтесь, – промолвил, усмехнувшись, Даль, – здесь моего «дедушки» нет!
Раздался взрыв хохота.
– Как это нет, «внучок»? – ласково сказал А. Н. Муравьев. – Я ведь давно слушаю!
Он прибыл тихонько, приказал слугам не докладывать и сидел себе смирнехонько в дальнем углу комнаты.
– А вот теперь, – продолжал он, – нас, генерал-губернаторов, двое: я и мой «внучок».
При этих словах он ласково протянул хозяину руку. И увидев изумленные глаза Даля, сам по-доброму, заразительно засмеялся, так, как смеялся когда-то в далеком детстве. Этот смех подхватили все присутствующие: еще бы, сам генерал Муравьев соизволил пошутить!
К ним присоединился и Даль. Хлопая себя по коленкам, он приговаривал:
– Да, попался я впросак, как последний гусак! Вот уж точно: береженого Бог бережет!
Тут же к Далю
Дом Великого Лексикографа притягивал не только местных знаменитостей, но и приезжие старались в первую очередь посетить В. И. Даля. Знаменитый актер Михаил Щепкин, его друг, приехав в Нижний Новгород в 1857 г. и бросив вещи в гостинице, тут же помчался к Далю. Долго говорили о драматургии, ведь Даль пытался писать пьесы.
С большими причудами был знаменитый Щепкин. Грибы любил собирать… ночью, с фонарем. Да еще и приговаривал: «Светлым днем не мудрено грибочки-то найти, а ты их поищи-ка в темноте!» И приглашал желающих посоревноваться, кто больше найдет.
Даль с восторгом следил за ролями друга в театре и обсуждал в присутствии артиста, и на своих «четвергах», и в гостинице, и даже в присутствии генерал-губернатора.
– А вы, господин артист, – улыбнувшись, сказал как-то раз губернатор, – напомнили нам с «внучком» своей пьесой о недреманном оке государевом. – На то и щука в море, чтобы карась не дремал. Видите, господин Щепкин, всех этих пословиц я набрался от вашего знаменитого друга…
Даль сидел и улыбался: беседа удалась, губернатор доволен, хотя Щепкин внутренне опасался за спектакль.
Все нижегородские писатели считали своим долгом быть на далевских «четвергах». Да ведь как не быть, если штатский генерал Даль был лучшим покровителем! И многие писатели благодаря ему смогли пробиться в столицу: друг и сподвижник Н. Г. Чернышевского М. Михайлов, писатель П. Шумахер, его тезка Петр Боборыкин. Не только рекомендации давал Даль, но и поддерживал материально. Он, например, добился увеличения жалованья писателю Михаилу Михайлову, служившему в государственной соляной конторе в Нижнем Новгороде, что позволило тому не искать заработка на стороне, а плодотворно заниматься литературой.
Заметим, что Даль никак не опасался за свою репутацию: в его доме были и чиновные бюрократы-монархисты, и бывшие декабристы.
Никто не посмел обвинить В. И. Даля в отсутствии верноподданства. Умел он находить общий язык со всеми представителями русского общества. Еще бы! Ведь в то время он был Главным Языковедом России!
Благодаря Далю газета «Нижегородские губернские ведомости» получила нового редактора. Им стал знаменитый П. И. Мельников, который с легкой руки Великого Лексикографа в 1850 г. добавил еще и псевдоним Печерский. До него был Зарембо-Рацевич, который все делал с оглядкой на начальство и всегда избегал острых политических тем.
Не таков был Павел Иванович. Он тут же привлек к сотрудничеству многих знаменитостей: Гоголя, Даля, Гациского. Начал публиковать многочисленные статьи о Нижегородском крае. Эти начинания Мельникова поддерживал его знаменитый покровитель. Жаль, что редактором он пробыл только один год.
Именно при В. И. Дале (случайность или простое совпадение?) начинается расцвет театрального искусства в Нижнем Новгороде.
Сусловы
В один из «четвергов» Даль рассказал интересную историю:
– Вот сегодня был в знаменитом Павлове. Небось, все знаете это знаменитое село в Горбатовском уезде? И познакомился там с удивительным человеком, с управляющим ткацкой фабрикой Иванова-Вознесенска Прокопием Сусловым. Здоровенный такой мужище, а уж ум так из него и прет. Да вот только жаловался, что грамоте не очень обучен, без гимназического и университетского образования. А может, это и к лучшему! Послушали бы вы, какая речь звучит из уст этого горбатовского самородка: певучая, народная, без слов сорных и без звуков лишних! Ему бы подучиться да в сенаторы!
– Все они такие, будущие Емельки Разины! – язвительно произнес чиновник врачебной управы Илья Кривоносов, объединив Степана Разина и Емельяна Пугачева в одно лицо.
– А может, Козьма Минин, спаситель Отчизны нашей? – тихо возразил Даль. – Умища он необыкновенного, и удивительные у него детки – Полинушка и Наденька, особенно Надюша. Услышала, что я врач, тут же захотела лечить людей. А уж глазенки такие умные и доверчивые…
Даль-медик организовал в Нижегородской больнице обучение фельдшеров и повивальных сестер, иными словами, акушерок. И вот тогда-то он сказал Прокопию Суслову: «Пусть Наденька посмотрит нашу больницу». Надежда, как зачарованная, смотрела на чудо появления новой жизни, на то, как работают акушерки. И она непременно захотела стать одной из них.
Когда Даль переехал в Москву, то забрал с собой и Надежду Суслову. Там познакомил ее со знаменитым Пироговым и другими видными медиками.
В судьбе Сусловой сыграли роль такие известные люди, как И. Сеченов и С. Боткин, которые, преодолевая все чиновничьи преграды, помогли ей устроиться в акушерское отделение Московского университета. Нельзя было женщине стать в России врачом, но Надежда Прокофьевна Суслова смогла.
В 1864 году благодаря тем же И. Сеченову и С. Боткину она едет уже в Швейцарию и защищает там докторскую диссертацию. Вернувшись в Россию, подтверждает защиту в Нижнем Новгороде и становится первой российской женщиной – профессором медицины.