Сумасшедший лед
Роднина написала честную и жесткую книгу. О многом впервые. О многих — как никто прежде. О себе — с предельной откровенностью. Возможно, накануне зимней Олимпиады в Сочи эта книга поможет кому-то из спортсменов обрести уверенность в себе и в своей будущей победе. А болельщикам позволит понять, какими нечеловеческими перегрузками платят чемпионы за то, чтобы мы ими гордились. И как им хочется, чтобы мы их просто любили.
Стекло в коньках
…1969 год, чемпионат СССР. Жук говорит: «Я все проверил, четыре магнитофона работают хорошо, я туда отдал музыку, а пятый отстает, но мне сказали, что он недействующий». Перед короткой программой я пришла в раздевалку, поставила коньки, и мы отправились разминаться. Обычно я коньки надеваю всегда с левой ноги. Это все знали. У меня бзик такой — только с левой ноги. Тут, сама не знаю почему, я начала надевать правый. И когда уже стала натягивать, потому что ботинки всегда надо очень сильно натягивать, только тогда поняла, что начала не с той ноги. Я решила его снимать. Но когда я его подняла, оттуда посыпалось стекло от битой лампочки. Тонкое мелкое стекло. Кто-то его насыпал внутрь, но кто, не знаю. Догадываюсь, но не хочу даже о них говорить.
И вот выступаем мы в произвольной программе. У нас первая часть — первый каскад, и после него, через два шага, бедуин-ский прыжок. И вдруг музыка, как раз когда мы этот прыжок делали, сменилась и ускорилась. Я всегда на соревнованиях бегу чуть-чуть быстрее музыки. А тут мы еще только в середине комбинации, а музыка понеслась. И дальше всю программу мы с Улановым ее догоняли. Гнались и догнали.
Мы подъезжаем к Жуку, и он нам начинает вставлять: вот там вы в музыку не попали! Я возражаю: «Музыка слишком ушла вперед! — и совершенно непроизвольно добавила: — Посмотрите, время какое?» Смотрим, а у нас выступление на восемь секунд раньше закончилось. Жук не дождался оценки, рванул к звукооператорам. Я дважды в жизни видела, как Жук бежит (второй раз это было в Братиславе, когда мы без музыки катались). Он рванул, как тигр, в радиоузел по крутой межтрибунной лестнице
После нас выходили Белоусова и Протопопов. А с нами начала работать медицинская бригада: мерили давление, считали пульс. Вижу, из радиоузла спокойно возвращается Жук. К нам подходит и говорит: «Протопопову музыку на тот же магнитофон поставили, про который мне говорили, что он нерабочий, поскольку бежит вперед». Мы-то молодые, музыку догнали, а вот Протопопов не догнал. А для него кататься вне музыки, в отличие от нас, — катастрофа. Это был тот чемпионат Советского Союза, что выиграли Москвина с Мишиным. Протопопов стал вторым, а мы с Леликом третьими, то есть завоевали право ехать на чемпионат Европы.
Жук, Шекспир
и слабый голеностоп
…Чемпионат проходил в Колорадо-Спрингс, высота две с половиной тысячи метров над уровнем моря, тяжело было тренироваться даже нам. Утром просыпаешься, у тебя из носа или из ушей кровь на подушке — высота.
На второй день Анна Ильинична, понимая, что мы начинаем тухнуть, берет некую сумму (у нее же были какие-то деньги на команду) и ведет нас всех смотреть фильм «Ромео и Джульетта» Дзефирелли. Сидим в зале все в слезах и соплях, фильм идет на итальянском языке с английскими субтитрами. Выходим, и Стасик, который был немножко навеселе, говорит: «Какой классный сюжет. Но зачем такой плохой конец придумали?» Я, не врубаясь, ему говорю: «Станислав Алексеевич, это же Шекспир».
А сама слезы вытираю, носом хлюпаю. Он говорит: «Я и говорю, сюжет классный, зачем такой конец? Смотри, все плачут». — «Но это же Шекспир! «Ромео и Джульетта»! Он снова: «Я и говорю, классный сюжет».
До этого вечера я ему совершенно безоговорочно верила, верила всему, что бы он ни говорил, что бы ни делал, выполняла все его поручения. Один раз он мне сказал: «Руки слабые». Я эхом: «Слабые». — «Значит, мало качаешься». Я: «Да нет, я все задания выполняю». Жук: «Утром проснулась, на пол упала и отжалась двадцать раз». И я действительно с кровати падала на пол и отжималась. Дальше: «Голеностоп слабый». Я повторяю: «Слабый». — «Ты в метро спускаешься на эскалаторе?» Я говорю: «Спускаюсь». Он приказывает: «Наверх надо бежать». И я с сумкой, всех расталкивая, бежала по эскалатору, как ненормальная. А тут, может быть, в первый раз я вдруг поняла, что он не бог. Я даже не смеялась над ним. Я представить себе не могла, как реагировать на то, что мой учитель не знает Шекспира.
Мы выступали первыми, а потом смотрели, что происходит дальше. Вышли Белоусова и Протопопов. Они примерно пол-программы катали очень прилично, а потом началось что-то жуткое. Они еле еле передвигаются. Может быть, задохнулись, а может, случилось что-то другое, но они еле доехали до конца.
Кстати, мы с Улановым тоже с трудом закончили. Нам осталось сделать последние четыре под-держки «Калинки». Я Лешу прошу: «Ты только руки держи». Лешка держал руки, а я сама на него запрыгивала и делала шпагатики во все стороны. Мы сумели не остановиться, закончили программу. А когда выходишь со льда, в торце узенький коридорчик, к конце которого парочка «швейцаров» ловко раскрывала носилки и на них тебя вносила в раздевалку. А в раздевалке стоял громадный квадратный диван, скорее тахта. И тебя на нее сбрасывали. Какое-то время мы на ней и приходили в себя. Молодые быстрее, а Белоусовой долго было очень плохо. Всю ночь около нее просидел наш врач.
Судьи, как обычно, долго подсчитывали баллы. Мы же не знали, что в Америке начинают награждать с третьего места. И первыми вызывают Белоусову и Протопопова. Они выехали, сделали поклон и остановились около пьедестала. Следующими вызывают Москвину с Мишиным, они тоже делают поклон и быстренько прыгают на второе место. Наконец зовут нас. Я спрашиваю: «Лелик, что будем делать?» Он: «Давай встанем на первое, если сгонят, спустимся». И мы забрались на первое место, и Протопопову ничего не оставалось, как встать на третье. Все-таки иногда молодость позволяет делать сумасшедшие поступки. Ну сгонят, так сгонят. Не сгонят — останемся.
Брежнев на льду Медео
…Летом 1974 го Брежнев приехал с визитом в Казахстан, поскольку там собрали рекордный урожай. На следующий день Леонида Ильича повезли на Медео. А мы как раз в это время тренировались в Алма-Ате.
Что такое Медео? Это футбольное поле, залитое льдом. Нам сказали: в девять часов утра боевая готовность.
С девяти мы сидели в коньках. Часа через два я сказала: «Я хочу: первое — есть, второе — в туалет». Ни встать, ни выйти — ничего нельзя. Хорошо, в туалет выпустили, а кормить у них не предусматривалось. В раздевалке ничего, кроме боржоми и засохших кексов.
Я все время твердила: зачем назначать на девять часов? Четыре часа разницы с Москвой, Генсек человек пожилой, явно он раньше двенадцати не приедет, тем более в горы. Брежнев появился около четырех. А на Медео каток между двух гор, точнее сопок. Там солнце появляется и начинает палить часов с двенадцати и до четырех. Холодильные установки не могут лед под этим солнцем удержать, он становится мягким. А после четырех солнце за другую горку заваливается, и резко холодает. И вот в самой что ни на есть луже нам выпало кататься.
Встречаем Генсека голодные и злые. Полагалось по сценарию дать слово казахской девочке, но чтобы она хорошо говорила по-русски и умела кататься на коньках. Нашли девочку и с ней репетировали все по очереди. «Дорогой Леонид Ильич, спасибо вам за вашу отеческую заботу о нас, спортсменах».
Я до сих пор все ее приветствие помню наизусть. Девочка начинала так: «Дорогой Леонид, — задумывалась, потом говорила: — Лукич». Все ее поправляли: Ильич. Но когда уже надцатый раз она сказала: «Лукич», народ начал отползать с головной болью и падать в обморок. Дальше она говорила так: «Спасибо вам, ну это слово я все равно не выговорю, за заботу о нас, спортсменах». С казахскими руководителями спорта случилась самая настоящая истерика.
Брежнев вдруг сам спрашивает: «Как лед?» Все местные хором: «Ой, лед сумасшедший, в мире такого быстрого льда нет!» Он к Жуку: «Ну как лед?». Жук: «Во! Классный лед!»
Когда приехал Брежнев, она, котеночек, цветы ему преподнесла и начала свою речь: «Дорогой Леонид…» — и остановилась. Мы сзади с Зайцевым ей: «Ильич». Но главное, Брежнев сам ей подсказывает: «Ильич». Этот рубеж мы, слава богу, прошли. Дальше: «Спасибо вам за вашу…» Мы ей сзади с Зайцевым: «… отеческую»… В общем, втроем речь сказали.
Дальше ему начали рассказывать, какой чистоты этот лед, какое Медео уникальное сооружение, какой здесь лед быстрый и твердый, как гранит. Бедный Леонид Ильич стоит и слышит, с одной стороны, хвалебную песнь про этот буквально стальной лед.
А с другой — где он стоял, небольшая ложбиночка, и оттуда слышно только журчание, как в хорошем арыке. Туда этот «гранитный» лед утекает.
В принципе, лед на Медео действительно замечательный, но не в этот час и не в этот день.
Наконец на вираже беговой дорожки мы с Зайцевым буквально сбацали «Калинку». При том, что по льду растеклась вода и его поверхность стала напоминать терку, на которой раньше белье терли, и ноги у нас так д-д-д-д-д. Он сидит под зонтиком, перед ним стол, а на столе, я помню очень хорошо, фрукты и вода. А когда мы в «Калинке» тряслись под слова «спать положите вы меня», я смотрю, ему под столом наливают что-то покрепче.
Тарасов и Тарасова
…Мы приехали с чемпионата Европы, тренировались на «Кристалле». А там, на «Кристалле», есть такой балкончик сбоку, на нем всегда старые стулья стояли, каким-то хламом он был забит. И вот на одной из тренировок, на вечерней, я вышла, смотрю, в самом дальнем углу балкончика сидит Анатолий Владимирович Тарасов. В самом темном углу. Разминаюсь, готовлюсь. Зайцев вышел на три минуты позже.
Татьяна появилась еще позже. Прошло уже минут десять с начала тренировки, с лестницы спускается Анатолий Владимирович. Татьяна: «Ой, папа!» Он дочери: «Не умеешь работать!» Зайцеву: «А ты вообще халтурщик. Вот она одна профессионал!»
Потом он успокоился, мы с ним разговорились, и он мне: «Тот прыжок у тебя не получается потому, что в нем у тебя руки раньше ног идут». Как это он, не будучи специалистом в нашем виде спорта, углядел? Я точно знаю, он с Татьяной на эту тему не говорил, я в этом больше чем уверена.
Он говорит: «Я смотрел чемпионат Европы, обратил на это внимание». Я: «Анатолий Владимирович, как вы это сумели увидеть? Камера была так поставлена, что первым на нее шел Зайцев, а я уже за ним». — «Не знаю, как исправлять, но запомни: руки не должны идти раньше ног». Как выяснилось, чистая правда. Он был, конечно, совершенно удивительный человек. Никогда много не говорил. Он давал направление, в какую сторону двигаться в работе.
Олимпийские чемпионы
… У нас не было соперников в Инсбруке. На пьедестале почета никого из советских, кроме нас, не стояло. Все наше судейство вместе с федерацией в лице Валентина Николаевича (Писеева) работало на Лену Водорезову. Хорошо выступили танцоры: Пахомова — первая, Моисеева — вторая, Линичук — третья, с жуткой температурой.
В парах первые — мы, вторые — немцы Кернер — Остеррайх, третья пара тоже немецкая, Гросс — Кегельман. Четвертыми стали Воробьева с Власовым, а пятыми — американцы Бабилония и Гарднер. Через четыре года их сделают нашими главными соперниками в Лейк-Плэсиде.
Леонидову с Боголюбовым сдали, никогда советская пара ниже шестого места не опускалась. А они оказались чуть ли не девятыми. Но раз все тогда работали на Водорезову, значит, продали нашу третью спортивную пару. Разменная монета, сильная пара или танцоры, претендующие на призовое место, всегда имелась у нас в кармане.
Прошла пресс-конференция, нас долго расспрашивали, о нас много говорили, наконец все закончилось, мы выходим на улицу: пустынный Инсбрук. Все давно уехали. Стоим посреди улицы: тетя Таня с цветами и мы с Зайцевым — с коньками, с цветами и с медалями. Никому не нужные. Все про нас забыли. Какую-то машину вроде полицейской остановили, доехали до Олимпийской деревни. Родное наше отношение к своим спортсменам.
…В Лейк-Плэсиде за нами на тренировках, как правило, гонялось по нескольку камер. Китайцы нас снимали непрерывно. У них одна камера снимала ноги Зайцева, другая — мои ноги. Третья камера снимала нас полностью. Гонялись за нами и фотокорреспонденты, чтобы зафиксировать запрещенные элементы. Мы выходили на тренировку под треск затворов фотоаппаратов, которые делали по нескольку кадров в секунду.
Мы с Зайцевым в последние дни перед стартом могли выдержать только одну тренировку в день. Сорок минут.
Писали, что Советский Союз использует запрещенные приемы в политике, захватив Афганистан, а Роднина с Зайцевым используют запрещенные элементы в программах, чтобы отобрать «золото» у бедных Бабилонии и Гарднера. Вот под таким давлением мы жили в Лейк-Плэсиде. Поэтому и выходить на лед сил хватало только на один раз. Наши тренировки без конца показывали по телевидению, и все время в них пытались найти запрещенные элементы.
Меня много лет постоянно спрашивали и спрашивают до сих пор, почему я плакала, когда стояла на пьедестале. А я никак не могу объяснить, что я плакала оттого, что наконец все закончилось. Никто не знает, скольких сил — не физических, моральных — мне стоило то «золото».
* * *
У нормальных людей обычно две жизни: одна — это карьера, или, другими словами, работа, другая — личная. У меня еще была третья — спортивная. Она сложилась так, как мало у кого из спортсменов складывается. Что касается личной жизни, она тоже удалась: двое толковых взрослых детей, наверное, позволяют это сказать. Пришло ли время подводить итоги? Если пришло, то главный из них таков: итоги подводить рано.
(Главы из книги. Дано в сокращении.)