«Жаль, жаль моя плывет…»
Мы ведем поиск солдат Великой Отечественной войны, не вернувшихся с полей сражений. Кажется, что о солдатах далеко ушедшей от нас войны больше ничего узнать невозможно. Но это не так. Весточки пробиваются сквозь время. Рассекречиваются документы. Помощником в поиске стал Интернет, который дает возможность оперативной связи с поисковыми отрядами и архивами.
-
За четыре года мы установили судьбы многих солдат, которые в областной Книге памяти числились как «без вести пропавшие». Работа эта продолжается. Публикацией данного материала мы начали пятый поисковый год.
1
В семидесятые годы прошлого века в Федеративной Республике Германия вышла пластинка «Песни расстрелянного русского солдата Алексея Сазонова». Пел эти песни бывший заключенный концлагеря Заксенхаузен польский антифашист Алекс Кулисевич.
В лагере он оказался сразу же, как только германские войска взломали границу Польши, «как опасный для герман-ской империи журналист». Правда, журналистом он никогда не был. Он был всего лишь студентом, изучал право и изредка печатал в молодежном журнале антифашистские статьи.
Всю войну Алекс Кулисевич провел в лагерях. Последним был Заксенхаузен. Последние дни апреля 1945 года были тревожными. Охрана лагеря поспешно формировала маршевые команды, чтобы гнать узников лагеря на север, к морю. Там погрузка на баржи — и путь в один конец, баржам было не суждено пристать к берегу. Но 1 мая 1945 го советские танки прорвали оборону гитлеровцев у города Витшток. Завидев танки, лагерная охрана разбежалась, и 20 тысяч узников лагеря оказались на свободе. Среди них был и Алекс Кулисевич.
Не будь войны, он стал бы юристом, может быть, преподавателем, тихо жил бы в каком-нибудь маленьком городишке, но теперь не имел даже права об этом думать. Он должен рассказать о том, что видел за мучительно долгие годы войны. И Алекс Кулисевич стал петь лагерные песни. Выступал в Риме, Лондоне, Бонне, Токио, Брюсселе, Москве, Киеве… Записи его песен транслировали крупнейшие радиостанции мира. Он выпускал пластинки и снимал фильмы.
До конца своей жизни он хотел узнать о судьбе одного человека, с которым сблизился в лагере. Этим человеком был Алексей Сазонов — русский солдат.
Но Алекс Кулисевич умер, так и не узнав о нем больше, чем знал в лагере. Осталась память — пластинка с песнями, тексты которых написал Алексей Сазонов.
2
В лагере их познакомил чех Ян Водичка. Кулисевичу он сказал:
— Оба вы Алексы. Оба молоды. Ты немногим старше его. Оба любите петь. Твои песни, Алекс, знают в лагере. Его песни никто не знает. Есть у него одна особенность: ты поешь и при этом веришь, что выйдешь отсюда, а этот русский знает, что ему здесь умирать и смерть лишь отсрочена. И все-таки он поет…
Алексей Сазонов появился в лагере осенью 1941 года. Первые транспорты с военнопленными русскими солдатами почти полностью уничтожались.
«…Вечером в закрытой машине стали вывозить группы прибывших на «индустриенхоф» — производственный двор — для уничтожения. Чтобы обреченные не догадывались, зачем их туда вывозят, эсэсовцы включали музыку так громко, чтобы узники, находившиеся в блоках поблизости, не могли слышать выстрелы.
К полуночи все русские, прибывшие этим транспортом, были убиты. Сразу же после этого запылали четыре крематория, в которых сжигали трупы.
Крематории стояли спрятанные за густо разросшимися деревьями и огороженные несколькими рядами колючей проволоки. Часто вздымающееся над короткими трубами пламя давало возможность понять, что там происходит.
Пронизывающий запах гари преследовал нас, в особенности когда ветер дул в сторону лагеря, неся этот запах на бараки…»
Так писал в своих воспоминаниях бывший шрайбер (писарь) лагеря, антифашист Эмиль Бюге.
Алексей Сазонов прибыл в лагерь чуть позже первых русских транспортов, когда палачи, как он сам говорил, «устали от этой работы и решили дать себе передышку». Он действительно не верил, что ему удастся выжить, и предчувствие смерти не покидало его. Казалось, он был сломлен.
Ян Водичка, близко к сердцу принявший судьбу Алексея, как мог, облегчал его душевные страдания. Он понимал, что в лагере, битком набитом людьми, человек может ощущать одиночество, а состояние сломленности окончательно добьет его.
3
Сазонов работал в транспортной команде — «абладерколонне», прикрепленной к обувной фабрике. Узники перевозили спиленные деревья, из которых делали деревянные лагерные башмаки. Перевозили также обувь, оставшуюся после убитых или доставленную в Заксенхаузен из других лагерей.
Все контакты между заключенными разных национальностей жестоко карались. И все же Водичка нашел место для тайных встреч Алекса и Алексея. Обычно это происходило на складе обувной фабрики.
Первая песня, которую они написали вместе, носила странное название «Шарлатюга». Кулисевич переводил слова на польский язык и подбирал мелодию, а потом пел в своем польском бараке, выстукивая мелодию костяшками пальцев на досках нар. Вспоминая впоследствии прожитое в лагере, Алекс Кулисевич всегда говорил об этой песне. Сколько тоски было в ней. Он никак не мог вытянуть слово «шарлатюга-а-а!» так, как тянул его Алексей. Это был и крик, и вой, и мольба…
Много раз за годы поиска я писал письма бывшим узникам Заксенхаузена с надеждой: быть может, они что-то знали об Алексее Сазонове. Но все тщетно.
«… Нас были там тысячи. Русские содержались в строгой изоляции. Даже между бараками общение запрещалось. Гитлеровцы боялись, что мы объединимся. К сожалению, имя Алексея Сазонова мне ни о чем не говорит. Одаренных людей среди заключенных было много. Были художники, поэты, музыканты. Иногда тайком, по праздникам, устраивались концерты: пели, читали стихи, разыгрывали веселые сценки. Но это было не в сорок первом, а позже. В сорок первом каждый ожидал одно — смерть.
Хочу вас предупредить: если вы и дальше будете разыскивать Алексея Сазонова, то знайте, что могло быть лишь его лагерное имя. Подлинное могло быть другим».
Это отрывок из письма ленинградца Дмитрия Александровича Овсянникова, попавшего в Заксенхаузен осенью сорок первого года. Вот такой неожиданный поворот поиска предложил он.
И еще письмо от бывшего узника, тоже ленинградца, Бориса Николаевича Соловьева:
«…С Алексом Кулисевичем познакомился уже после войны. В лагере я его не знал. Мы с ним были в разных рабочих зонах. Об Алексее Сазонове узнал от него. Когда я появился в лагере, судя по всему, Сазонова уже не было в живых.
В нашей секции бывших узников концлагерей есть люди, которые занимаются сбором стихов и песен, которые написали заключенные. И показывал Алексу наше собрание. Он узнал несколько песен, но среди собранного ничего не принадлежало Алексею Сазонову. Я так понял, что их сотрудничество было недолгим, а все песни, автором слов которых был Сазонов, пелись на польском языке. Так что сохранить их мог только Алекс.
И все-таки я желаю вам удачи в поиске. По себе знаю, что многое обнаруживается совершенно случайно. Не теряйте надежды».
4
Так что же было известно Алексу Кулисевичу об Алексее Сазонове?
Постараюсь привести все сохранившиеся в его памяти детали. Вряд ли Сазонов был в лагере под чужим именем, скорее всего, это его настоящее имя. Его внешность Алекс Кулисевич описывал так: среднего роста, щуплый, светловолосый, судя по коротким волосам, пробивавшимся на гладко обритой голове.
Будто бы до войны Алексей Сазонов жил в Горьком или под Горьким. Он несколько раз в разговорах упоминал этот город. Учился. Пел в молодежном хоре. Мать Алексея была из Белоруссии, и где-то там жила его бабушка, к которой он ездил на каникулы. Он говорил о какой-то необыкновенно крупной сирени, которая росла перед бабушкиным домом.
На вид Алексею было лет семнадцать. Судя по всему, на фронт он пошел добровольцем. Да он и сам говорил об этом. В первые дни войны его вряд ли могли взять, постарше людей хватало, и он мог попасть лишь в какое-то добровольческое формирование, которое направлялось на учебу. Где он принял свой первый бой и как попал в плен — неизвестно.
Кулисевич отмечал, что паренек был начитан и выражал интерес к технике. Его интересовали также химия, история, геология. Был он очень музыкален и обладал удивительной музыкальной памятью. Сам хорошо пел и под мелодию мог подобрать слова.
Долгие годы, собирая хоть какие-нибудь крохи о жизни и судьбе Алексея Сазонова, я так ничего и не нашел.
Но есть песни Алексея Сазонова.
5
Темно и глухо,
куда ни кинешь взгляд.
Куда ни глянешь —
воет проволока и ветер.
Призрак концлагеря дышит
тяжко во сне…
-
Впустую кричат мои слова,
-
Никто меня не услышит,
Может быть, ты одна, Соня!
Соня, услышь мою тоску,
Утишь мою
кровоточащую боль…
Где ты есть
и что с тобою сталось…
Сожжен наш дом,
и черная цветет сирень.
Помнишь, как глаза
твои меня молили:
«Поцелуй меня, пока ты жив…»
Соня… Это было случайное имя или у Алексея была девушка, которую звали так? Он тогда не ответил Алексу на этот вопрос, сказал только: «Теперь уже все равно».
Последняя песня, которую они написали вместе, начиналась так:
Жаль, жаль моя плывет,
Боль страшная…
Огонь черный
ожидает меня…
Дым, дым плюгавый
душит нас…
Дым, дым пусть задушит вас,
фашистские псы…
В эти дни трубы крематория усиленно дымили, и тяжелый, липкий дым проникал в помещение фабрики. С востока пришел очередной транспорт, и на «промышленной площадке» пленных сортировали на доходяг и тех, кто мог работать.
— Как ты назвал эту песню? — спросил Алекс.
— Гекатомба, — тихо ответил Алексей.
Кулисевич тогда не знал значения этого незнакомого слова, но в нем слышалось что-то зловещее. Это и было так. С греческого языка оно переводилось как «массовое, бессмысленное уничтожение людей».
Алексей предчувствовал свою кончину. На следующий день его на фабрике не было… Все знали: если русского забирали из бригады, его уже никогда не увидят.
Кулисевич все-таки увидел Сазонова. Он подлез под проволоку и пробрался к русскому бараку. Алексей сидел, прислонившись к стене. Он был весь избит. В эту ночь у русских что-то произошло. Зверствовали «капо» — добровольные помощники нем-цев.
Поговорить им не удалось. «Капо» схватил Сазонова и поволок по земле.
Алекс Кулисевич вспоминал:
«…Я часто и сейчас вижу окровавленные пальцы Сазонова, непроизвольно цепляющиеся за все, что, казалось, могло удержать на этой земле. Слышу вскрик его: «Алеша! Не позабудь!»
Кулисевич еще долго пел по баракам «Гекатомбу» и рассказывал историю русского военнопленного.
Норвежцы и чехи перевели эту песню на свои языки еще в Заксенхаузене. После войны она была издана немецкой академией искусств в ГДР. Много раз она звучала на молодежных фестивалях политической и антифашистской песни.
«Жаль, жаль моя плывет…» — голосом Кулисевича пел неизвестный русский солдат, от которого осталось одно лишь имя.
«Жаль, жаль моя плывет…» Неужели мы ничего больше не узнаем об Алексее Сазонове? Но ведь где-то должен остаться его след на земле. Где он?
Где-то под Горьким…
Вячеслав ФЕДОРОВ.