Антон ЛУКИН: РУССКАЯ ПАСТОРАЛЬ
Жучка
Посвящается моему деду Лукину Александру Сергеевичу
(1943-2006 гг.)
Геннадий Селезнев возвращался из лесу на велосипеде. Он ездил за грибами и ягодами и набрал целую корзину. Там, в лесу, к нему привязалась собачонка, судя по ошейнику, потерявшаяся. Этот маленький комочек шерсти, с глазками, словно пуговки, бегал по пятам и кидался с диким лаем на каждую птицу и белку. А потом, виляя маленьким хвостиком, что вот она какая молодец, подбегала к нему. Собачка не отходила от него ни на шаг и все мешалась под колесами.
Геннадию было за шестьдесят. Всю молодость исколесил по России и ближнему зарубежью. А теперь свою старость встречает в маленькой деревушке. Его маленькая избушка находилась на окраине, почти у самого леса. Жил он один. Жену схоронил семь лет назад, а единственный сын жил в соседней деревне. Да и тот старика почти не навещал. Редкий раз зайдет в гости, да и то, чтобы спросить денег. По хозяйству отцу никогда не помогал и с шеи с его не слазил. Пил и всегда нуждался в деньгах. А пенсия у старика была небольшая. Сколько он ни ругался с сыном, но отказать ему не мог. В деньгах он особо не нуждался, все было свое: и молоко, и яйца, и сало с мясом, и овощи с фруктами. Но все равно, чтобы деньги уходили на вино, было жалко. Ведь сам за свою жизнь ни капли в рот, работящим был, целеустремленным. А вот сын, Никитка… Эх, и в кого он такой?
Собачонка проводила Селезнева аж до самого дома. Все бежала за ним и лаяла, то на колесо велосипеда, то на других собак, когда въехали в деревню.
Геннадий посмотрел на собачку, что весело прыгала у его сапог.
— Все-таки не отстала, – улыбнулся старик и покачал головой, – ну заходи. Вот здесь я и живу.
Он открыл калитку, и собака бросилась во двор. Тут же раздался визг и гам. Куры кудахтали и носились по двору, а та с лаем бегала за ними. И тут появился петух. Красный гребень горит огнем, грудь колесом, увидел незнакомца хулигана, накинулся на него и давай клевать в спину. Собака с визгом скинула с себя драчуна и отбежала в сторону, не переставая лаять.
— Ах ты, негодница! – нахмурил брови хозяин и взял ее на руки, – да разве так поступают в гостях?!
Поставив велосипед в сарай, он ушел за дом и присел на лавочку, под самой яблоней. Отпустил собачонку на землю и закурил.
— И как же тебя зовут?
Собака лежала на траве и чесала за ухом.
— Лайма, Кнопка, Жучка…
Услышав имя Жучка, собачонка вскочила на лапки и завиляла хвостиком.
— Жучка?! – повторил Селезнев, и та еще радостней завиляла хвостом, – Жучка, Жучка, значит, Жучка.
Старик взял ее на руки и, как ребенка, прижав к груди, принялся покачивать. Собачка радостно скулила и виляла хвостом.
— Ты наверняка проголодалась, пошли в дом.
Миски у старика никакой не было, пришлось налить молока в тарелку. Жучка и вправду была голодна, это было видно, — с такой жадностью она пила молоко. Затем, опустошив тарелку, собака по-хозяйски отправилась к печке и легла там спать.
Вечером Геннадий, как всегда, подоил корову, загнал кур в сарай и, накормив собаку, посадил ее на веревку. Долго же она не давала ему спать. И лаяла, и скулила, и визжала. Все-таки пожалел ее старик и впустил в дом. Та радостно кинулась к своему законному месту у печки.
Так и осталась она жить у него в доме. А с ней старику и не так скучно было. И поиграет с ней, и поговорит, и сказку даже расскажет на ночь. А собачонка оказалась умной, в доме не пачкала, кур гонять перестала, а на чужих лаяла. Зато от Геннадия ни на шаг. Он в магазин — и она с ним, он в лес — и она туда. Полюбил ее старик сильно, всем сердцем полюбил, как родную.
Но однажды осенью Селезнев услышал под окном лай. Жучка на кого-то громко лаяла и не впускала в дом. Старик выглянул в окно и увидел Никитку. Вышел во двор и, отогнав собаку в сторону, впустил сына. Никита был пьян. Геннадий очень не любил, когда сын приходил пьяным.
— Дай денег, отец, – произнес тот.
— Раньше ты сначала спрашивал, как я поживаю, а только потом брал деньги, – тихо сказал ему отец.
— Ой, вот только не надо, не начинай, – завопил тот, – дай денег, да пойду я. Плохо мне. Слышишь, плохо.
— А кому сейчас легко. Пить надо меньше, – ответил старик.
Сын просил у отца денег, скулил, как блохастая собака, и угрожал, и снова скулил. Но Геннадий отвечал ему отказом. Уж очень надоело ему все это терпеть. Пришел бы сын трезвым, он давно бы дал ему денег. А тут…
— Не дашь денег, забудь, что у тебя вообще есть сын! – крикнул в ярости Никита и развернулся у порога. – Дашь?!
Старик промолчал.
— Сдохнешь, не приду, старый жмот! – крикнул сын на отца и выбежал на улицу. Там во дворе на него снова стала лаять Жучка, увидев пьяного незнакомца.
— Пошла вон, псина! – и Никита со всей злобой ударил собаку сапогом по животу.
Та визгнула и упала на траву, жалобно скуля.
— Жучка, Жучка, Жученька! – подбежал к ней Геннадий.
Собачонка жалостно скулила на руках. По седой щетине старика покатились слезы.
— Все будет хорошо, все будет хорошо. Заживет, заживет, – шептал он собаке.
Геннадий занес ее в дом и положил на коврик у печки. Он давал ей мяса и молока, но та не ела. Жучка смотрела на старика печальными глазами и скулила от боли. Геннадий всеми силами пытался ей помочь, хоть как-то облегчить боль. Через час собака умерла на его руках. Но старик не переставал ее гладить и разговаривать с ней. Он знал, что где-то там далеко она все равно его слышит, и поэтому подбирал самые ласковые слова, глотая горькие слезы.