ОЛЕСИНА ПОЛЯНКА

Антон ЛУКИН

Рассказ

Всю неделю моросил дождь. А ныне погода ясная. Тепло, свежо, хорошо по-летнему. И не скажешь, что конец сентября. Бабье лето заглянуло в гости. Наслаждайся, народ земной, последними деньками тёплыми. Мороз не за горами. Зима на смену спешит. По лесу, сбивая сапогами опавшую листву, шли двое. Старик и парень. Правой ладонью опираясь на клюку, придерживая в левой корзину с грибами, одетый в телогрейку, застёгнутую армейским ремнём, дед внимательно взирал под ноги. Звали старика Кузьмой. Рядом, стараясь не отстать, плёлся, раскачивая лукошко, мальчишка годов восьми. Димка. Младший из внучат. Самый любознательный. Всегда взъерошенный, как побитый воробей, и чуток ленивый. — Деда, — стонет внук. — Аюшки. — Долго ещё? — Ишь. Торопыга какая, — отвечает старик, поправляя очки. — Саму малость осталось. Терпи. Димка разглядывает небо. Молчание длится недолго. — Деда, а деда, — парень не унимается, — ты хорошо её знал? — Олеську-то?.. — Старик чешет бороду. — Как же не знать? В одну школу, поди, бегали вместе. Кузьма громко кашляет в ладонь. Прищурившись, глядит по сторонам. Заглядывает внуку в лукошко. — Н-да. Негусто. Ты за грибами шёл али как? — Набрал. Хватит, — увёртывается внук. — Много ж ты насобирал, — улыбается Кузьма. — Курам на смех. — Зачем одну оставили? Разве можно так? — Кто кого оставил? — не вникает старик. — Олесю. Говорю, подруги оставили зачем? — Молодые потому как. Сами перепугались, поди, до смерти. Вот и бросили, — в голосе деда улавливается угрюмость. Он не кажется сердитым, но бровь хмурит. — Да и чем бы они ей помогли? — Надо было так. Одна за помощью бежит, другая с ней. Да, деда?.. Даже я знаю. А они… вдвоём умчались. — Димка! — А? — Гляди под ноги. Хватит ворон считать. Зачем напросился? Чтоб отвлекать? — Чё тут искать? Если их нет. — Как нет? Быть того не может, — старик указывает на подосиновик, что прикрылся пожелтевшей листвой. Димка быстро срезает его и кладёт в лукошко. — И ещё один в коллекцию, — расплывается в улыбке парень. — Ох, хитрюга, — улыбается за компанию Кузьма. — А говоришь, нету. Праильно, коль трындеть без умолку, много не насобираешь. Такого красавца чуть не упустил. Червям на съеденье оставить хотел. Ишь ты! — Деда, — просит внук, — расскажи, как всё было? — Сказывали ведь уже. Да не по одному разу. — Так это мне бабушка говорила. А бабушка, сам знаешь, как рассказывает. Это помню, а это не помню. Вроде было, а вроде и нет. — Димка приближается к деду, чтоб ни одно слово не упустить. Дед повторять не будет. Не любит, когда перебивают. — Всё больше бабушки знаешь. Ведь так? Память у тебя о-го-го какая! Да, деда? Старик глядит на внука, качает головой. И в кого такой любознательный? В школе учится хорошо. Грех жаловаться. Учителя хвалят. Видимо, любопытство раньше него родилось. Обо всём на свете непременно нужно знать ему. И если уж что услышал краем уха, пока сто раз не переспросит, не успокоится. Ворошить прошлое старику не шибко хотелось. Но коль со старухой сболтнули — виноваты сами. И как бы Кузьма ни хмурил бровь, внук знает: дед — добрейшей души человек. И вовсе не хочет понимать, что дедушка постарел и года его уже не те. С возрастом люди всё больше и больше любят тишину. — Что тут говорить… Тут и говорить нечего… Всё в двух словах и скажешь. Какая где беда случись, небылиц наплетут, историй навыдумывают, что и не знаешь, чему верить порой. — Дед Кузьма замечает гриб. Осторожно откидывает клюкой со шляпки листву. Белый. Медленно нагибается, срезает, кладёт в корзину. — Давным-давно, когда я ишо молодым рысаком скакал по деревне, жила в наших краях одна девица. До того добрая, что каждую букашку, каждую дворняжку жалела и любила. Поговоришь с ней всего чуток, а будто родниковой водицы испил. Хочется и самому сделать что-то хорошее. Голос нежный, слова добрые-добрые. Сроду худого слова никому не скажет. — Красивая была? — Не то слово. Любо поглядеть. До того лучезарна, что пройдёт мимо — аж сердце замирало. Большая это редкость, я тебе скажу, когда красивые люди так добры и милосердны. — Нравилась тебе она, дед? — Она всем нравилась. Не было на селе хлопца, который не мечтал бы её мужем стать. — Бабушка говорит, ты её сильно любил, — обронил внук. — Дурит твоя бабка. Слухай больше. Дед Кузьма насупился. Замолчал. Лесная жизнь, которая за разговором не так ощущалась, напомнила о себе. Откуда-то доносилось ритмичное постукивание дятла. Под ногами шуршали листья и с треском ломались сухие ветви. — Пить охота. Старик расстегнул ремень, снял армейскую фляжку, отдал внуку. Тот жадно присосался к горлышку губами. — Прям как у солдата, — заметил Димка. — А то, — не без гордости согласился Кузьма. — Подрастёшь, пойдёшь в армию, такую же дадут. — Не пойду. — Внук вернул дедушке фляжку. — Папка говорит, нечего там делать. — Папка твой сам не служил. И тебя не знает, чему учит. — Разве это плохо? — А то нет? Ишо как плохо. Какой из тебя жених вырастет, коли в армии не был? Пойдёшь к невесте, а та и на порог не выйдет. Скажет: нам хворые не нужны. — Почему хворые? — А как же! Раз в армию не взяли, значит, болеешь чем либо совсем дурак. — Старик постучал по дереву. Димка засмеялся. — Так я же сам не пойду. — Поди потом докажи, что сам. Нет уж. За мамкиной юбкой прятаться не позволю. Идут молча. — А ты, деда, на танке ездил? — спрашивает внук. — Нет. Не довелось. В других войсках службу нёс. — Бабушка говорит, ты поваром был. — Правильно говорит, — кивает старик. — Какой же это солдат… с половником? — в голосе внука улавливается ухмылка. Старик потирает сухие губы, сбавляет шаг. — Запомни. И передай другим. Голодный солдат — это уже не солдат. Роту целую накормить — это не шутка. А из ружья хоть сейчас с воробья пёрышко снесу со ста метров. Может, и с двухсот. — С двухсот? — дивится Димка. — А то, — старик улыбается и указывает внуку под ноги. — Такой гриб перед носом самым, а ты… Не возьмут тебя, братец, в разведчики. — Больно надо. — Ну-ну. Ну-ну. Старик поправляет очки, идёт дальше. — Нравится тебе у нас? — Нравится, деда. Очень нравится, — признаётся Димка. — Во-от. Подрастёшь, будешь дедушку вспоминать, как ходили с ним по грибы. — Буду. — Обязательно будешь, — говорит старик. — Память — она девица такая. Пока ребёнок, вроде и не надо ничего. Наоборот, вырасти желаешь скорей. А чуть подрастёшь, как начнут сердечко щекотать далёкие прекрасные деньки. В тридцать о детстве вспомнишь, в сорок о юности заскучаешь не раз. А в семьдесят скажешь себе: как же хорошо было в пятьдесят лет! — Ты, деда, и не старый вовсе. Старик улыбается. — Но уже и не юн. — Дядя Кондрат моложе тебя, а выглядит старше. Почему так? — Пьёт много. Столько дряни этой пить… давно сгниёшь заживо. — Он, когда выпьет, смешной. Песни любит петь. Про коров рассказывает. Дядя Кондрат говорит, что в пастухи не каждого берут. Только у кого душа добрая. Коровы это быстро распознают и злых пастухов не слушаются. Правда, деда? — Всё может быть, — пожимает плечами старик. — Кондрат — мужик не плохой. — Совсем не плохой. Мы с Витькой летом часто на лугу пропадали. Нам дядя Кондрат много историй разных сказывал. Оказывается, это Рыжуха шум подняла ночью, когда у Игнатьевых дом загорелся. Так мычала на всю округу, что разбудила всё село. Мы с Витькой долго разглядывали потом эту Рыжуху. Такая же корова, как и все другие. А видишь как! Людям жизнь спасла. Старик остановился. Прищурив глаза, уставился вдаль. — Пришли? — Димка вместе с дедом глядит на крохотную поляну, окольцованную деревьями-великанами. — Пришли, — не сразу сказал старик. — Олесина полянка? — Она самая. — Здесь её змеи покусали?.. Здесь, да? — Нет. Дальше. Далеко отсюда. Там сейчас болото. Дед Кузьма идёт на поляну. Ставит корзину на землю. — Тут от… она и лежала. У дуба. У самых корней, — старик показал рукой. — Даже смерть не способна была погасить красоту её неземную. Не увял цветок и после гибели. Всем селом примчались сюда, когда узнали о трагедии. Долго не решался никто потревожить её сон вечный. Многие плакали. Никто не желал верить, что её больше нет… Будто взаправду спала. Ни ужаса, ни скорби на лице не было. А ведь знала, что умирает. Помолчали. — Ить забрались в самый гадюшник. Туда сроду за ягодами никто не ходил. Змей там кишмя кишит. А они, дурёхи молодые… К самому оврагу подошли. Видать, оступилась и угодила прямиком в змеиный очаг… Много укусов было. Много. Рази тут выкарабкаешься? Старик и парень молча глядят на поляну. И не скажешь, и не подумаешь, что когда-то давным-давно здесь угасла чья-то жизнь. Обычная лесная полянка, на которой весной распускаются цветы, летают бабочки и кружат пчёлы. Обыденное место, каких множество в каждом лесу. Старик Кузьма подходит к дубу. Вынимает из кармана варёное яйцо, пирожок и горсть конфет. Кладёт рядом с деревом. — Дядя Кондрат говорит, что подруги её в яму толкнули, — обронил Димка. — Ты про Галину?.. Откуда Кондрату знать? Он тогда совсем мальцом был. Хотя… — Что хотя? — Поговаривал народ, конечно. Как без этого? Мол, заманили в гиблое место и погубили невинную душу. Да ить никто не знает, как на самом деле оно было всё. Нечего грех на душу брать. Это какой же камень за пазухой носить надо, чтоб такое сотворить? Как с этим жить после?.. Впрочем, судьба и с ними сыграла злую шутку. — Старик помолчал. — Галина в город подалась, замуж вышла. Да тока не сложилась у неё семейная жизнь. Вернулась к матери исхудавшая и озлобленная на весь мир. В зиму захворала сильно и померла в февральские морозы. А к лету и другая девица, что была с ними, утонула в реке. Счас уж и не вспомню, как звали. Даже имени не помню. Словно и не было человека. А вот Олесю… Олесю и по сей день добрым словом вспоминают. Хорошие люди остаются в памяти навсегда. Потому-то в народе это место и величают её именем. Не там, где смерть приняла от гадов, нет. А здесь, где уснула сном вечным. Нередко встретишь, проходя мимо этого дуба, оставленные кем-то цветы и сладости. Полвека уже миновало, а история эта живёт по сей день. Переходит из одних уст в другие. Стала былью. Нас со старухой не будет, Кондрата не станет, ишо кого… а внуки наши нет-нет да поведают своим детям, а те своим, что когда-то давным-давно в селе Митяшино жила девушка неземной красоты и с добрым чутким сердцем. И покажут эту самую полянку, это дерево. Жизнь можно прокоротать век, и никто о тебе не вспомнит. А можно прожить, словно песню, и навсегда остаться в памяти людской. Понимаешь это, Димка? Человек ценится по поступкам. По делам своим. — По делам? — Именно. По делам, — повторил старик. — Потому и надо прожить эту жизнь правильно, честно. Помогать людям. Делать добро. И люди отплатят тебе тем же. Хороших людей много. Случись где какая беда — и тебе помогут. Не пройдут мимо. — Старик кладёт внуку на плечо ладонь и идёт с ним в обратную сторону. — Бабушка, поди, борщ приготовила. — Не люблю суп. — В нём вся сила. — А говорил, в каше, — поправляет парень. — И в каше тоже, — соглашается Кузьма. — Но и от супа не откажемся, да? Димка пожимает плечами. — Бабушка старалась-старалась, а мы… Негоже это, парень. Ложку за маму, ложку за папу, не мне тебя учить. Идут молча. — Это ведь доброе дело? — спрашивает вдруг Димка. — Бабушку порадовать? Ишо какое. — Я, деда, две тарелки съем. Вот увидишь. — От это правильно. Это хорошо. Кузьма утвердительно кивает. Вместе улыбаются и не спеша идут к дому