Николай СВЕЧИН. Дело варнавинского маньяка
Конец притона
В кромешной темноте три всадника съехались на мосту. Лыков был в суконной кургузке, темных суженках и мягких кавказских ноговицах. Капитан Готовцев оделся поохотничьи, в серый пыльник и толстые чембары из верблюжьей шкуры. Только исправник, как лицо официальное, обмундировался по форме. В повседневном темнозеленом кафтане с золотым прибором, с шашкой и револьвером на вицпортупее, Бекорюков выглядел импозантно. На кафтане красовался орден Святого Станислава 4й степени с мечами и бантом.
– Помпей Ильич, а почему вы усы бреете? – спросил Лыков у капитана вместо приветствия. – Такой видный строевик…
Тот вполголоса рассмеялся:
– Ну и нервы у вас, Алексей Николаевич. Втроем на семерых идем, а вы про усы…
– А всетаки?
– Все изза Галактиоши, – кивнул на исправника капитан. – Ему, окаянному, проспорил. Еще осенью. Выдул осьмуху водки и после этого не попал с десяти шагов в бутылку. Позор для русского офицера! А спорили как раз на мои усы. Хорошие были, густые! Теперь вот жду сентября. В Костроме меня начальство за это чуть не демобилизовало. Чего это ты, говорят, будто немчура? Едва уцелел…
Отряд с коллежским асессором во главе двинулся по тракту и скоро свернул с него на лесную дорогу. Через два часа пути, обойдя Бочкариху по опушке, всадники спешились и последние полверсты крались чапыжником.
Когда открылся починок Выродова, Алексей остановил офицеров, а сам отправился на разведку. Бесшумно подкрался к забору и прильнул к щели. Есть! Две брички приткнулись у конюшни. А прямо посреди двора незнакомый верзила справлял малую нужду. С такого расстояния не разглядеть, есть ли у него родимое пятно на левой щеке. Да и не надо… Если сейчас бандит пойдет в конюшню, значит, это рядовой гайменник1. Если в дом, то это сам Челдон.
Мужик сделал дело, громко зевнул и скрылся в избе. Ну что, Гаврила Иванов Торчков, мещанин города Мезени, кажись, ты добегался…
Вернувшись к офицерам, Алексей сообщил:
– Гости в сборе! Я только что видал самого Челдона – по нужде выходил.
Капитан со штабсротмистром переглянулись, и в глазах обоих зажглись одинаковые огоньки азарта. Не зря приехали! Они тихо зарядились и разошлись на позиции.
Лыков ловко перемахнул через забор, открыл калитку и впустил Бекорюкова. Жестом указал ему место за поленницей, а сам направился в дом. В ноговицах он двигался совершенно бесшумно. Начинало уже светать.
В сенях было совершенно темно. Скорее угадав, чем увидев дверцу в кладовку, сыщик открыл ее. Громкий храп указывал, что Челдон крепко спит. Прокравшись мимо какихто корзин, Алексей склонился над сундуком, служившим бандиту кроватью. Постоял полминуты, примеряясь. Было тихо.
– Эй, Челдон! Проснись! – негромко сказал он.
«Иван» тут же приподнялся на локте:
– Говяш, ты, што ли?
Сильный удар сверху вниз, в темя, мгновенно оглушил главаря. Тот даже не охнул. Лыков торопливо связал бесчувственное тело, притянув за спиной руки к ногам (известная «утка»), и только тогда вынул револьвер. Взвел курок, вышел обратно в сени и двинулся к лестнице на сеновал. Половицы под ногами предательски скрипели. По счастью, гайменники никого не опасались и спали крепко. Сыщик подошел, прислушался. Несколько человек сопели на все лады, ктото бормотал во сне. Алексей встал между лестницей и дверью в избу – хозяева обязательно выскочат на шум. Набрал полные легкие воздуха и рявкнул:
– Рота, подъем!
И тут же выстрелил в потолок.
Что тут началось!
На сеновале поднялась страшная паника. Гайменники вскочили на ноги, и тут в них с двух сторон открыли огонь из винтовок. Ктото сразу заорал от боли, ктото матерился. Не дожидаясь попыток бежать в сени, Алексей выстрелил еще раз, в крышу сеновала. Обозначил, так сказать, свое присутствие… Возня наверху сразу сместилась в дальний конец, к лесу. Затем послышались глухие шлепки – это бандиты сигали сверху через забор. Неожиданно в том месте с новой силой разгорелась стрельба. Неужели челдонцы решили принять бой?
Тут наконец открылась дверь, и из избы показался ствол ружья.
– Полиция! – гаркнул Лыков. – Брось дуру на пол, не то застрелю!
Притонодержатель выронил двустволку и закрылся изнутри. И в этот момент Алексей различил позади себя шорох…
Еще доля секунды, и он бы не успел. Отвлекшись на Выродова, оглушенный частой пальбой, сыщик на мгновение повернулся спиной к лестнице. И сразу оттуда кошкой прыгнул крепкий детина и бросился на сыщика с ножом.
Лыков не успевал развернуться к нападавшему и просто повалился на спину, уходя от удара. Рука с длинным клинком ткнулась в то место, где только что находился его бок. По инерции бандит, сделав выпад, проскочил вперед. Ствол «веблея» сопроводил это движение и выбросил четыре оставшихся заряда. Три из них угодили в цель. Пули пятьдесят восьмого калибра почти отделили голову от шеи… Мертвяк улетел в конец сеней. Сыщик, не вставая, перезарядился и только тогда вскочил на ноги.
Неожиданно стрельба прекратилась. С сеновала раздались отчаянные крики:
– Не стреляйте! Сдаемся! Не стреляйте!
Лыков поднялся на одну ступеньку лестницы, держа «веблей» перед собой, и громко приказал:
– Бросай оружие во двор!
И тут же переместился из сеней наружу. У хлева, на своей позиции, стоял Бекорюков и держал конюшню на прицеле.
– Бросаем! Не стреляй! – снова послышались с сеновала крики, и на двор полетели два ножа и кистень на ременной петле.
– Револьверы туда же!
– Нету револьверов, ваше благородие!
– Сколько вас там?
– Двое осталось!
– Выходи поодиночке с поднятыми руками!
Оба гайменника, бледные от страха, спустились вниз и встали у стены конюшни. У одного из простреленной щеки хлестала кровь.
– Помпей, сюда! – скомандовал исправник, и через секунду в калитку вошел Готовцев. Глаза у него были бешеные.
– А, не всех перебили! – обрадовался он и вскинул винтовку.
– Отставить! – выкрикнул Лыков, но капитан не обратил на его команду никакого внимания. Двумя выстрелами почти в упор он уложил бандитов на месте; исправник добил лежащих.
– Зачем? Они же сдались! Безоружные – как можно?
– Это убийцы, – хладнокровно ответил Готовцев. – Чего же их жалеть?
Алексей выглянул в калитку – еще два тела лежали у забора.
– У вас в Варнавине пленных не берут? – яростно выкрикнул он, возвращаясь на двор. – Я подам рапорт министру внутренних дел. Под суд пойдете!
– Да плевал я на вашего министра – у меня свой есть, – огрызнулся воинский начальник.
– Алексей Николаевич, будет вам, – раздался спокойный голос Бекорюкова. – Не вы ли сами рассказывали нам с Помпеем Ильичом, как расстреляли недавно безоружного в Петербурге? Или вам там можно, а нам здесь нельзя?
Лыков сразу сменил тон:
– Но здесь вы положили всю компанию! Зачем столько крови? Потом, нарушив план, вы вынудили одного из бандитов напасть на меня. Я едва увернулся…
– Бывает, – флегматично отозвался Бекорюков. – Но продолжим дело! Что Челдон?
– Лежит связанный.
– А если Выродов его освободит?
Алексей с исправником одновременно рванули в каморку. Там, однако, оказалось все в порядке: «иван» пришел в себя, лежал на животе и тихо матерился, безуспешно пытаясь освободиться.
– На месте, паскудник, – обрадовался штабсротмистр и с размаху въехал Челдону сапогом в ухо. – Пасть заткни!
Бандит охнул и замолчал.
– Ну, я пойду арестовывать хозяина этого притона, а вы с Помпеем Ильичом соберите в одно место тела и оружие. Потом прошу съездить в Бочкариху и привести оттуда старосту, десятского с понятыми и три подводы. Будем делать повальный обыск.
Лыков вздохнул и, держа «веблей» наготове, полез на сеновал. Предосторожность оказалась излишней. Среди разбросанных вещей лежал труп еще одного бандита с простреленной головой. Плюсом один в сенях, двое во дворе и двое под забором. Ай да охотники! Обещали ведь целить под конек и дать всем смыться. И ничего им теперь не предъявишь…
Сбросив убитого и вещи на двор, Алексей заглянул в избу. Бабы и дети попрятались. Выродовы, отец и сын, стояли навытяжку посреди горницы, а Бекорюков методично их мордовал:
– Канальи! Укрыватели! На людской крови наживаться? Вот тебе, старый хрыч! А это тебе, отродье!
Головы избиваемых дергались, по лицам текла кровь, но они не смели защищаться.
– В моем уезде притон завести? Сгною сволочь!
Готовцев привел из леса лошадей, и коллежский асессор поскакал в деревню. Когда он вернулся с людьми, притонодержатели уже открыли все тайники. В починке обнаружилось большое количество носильных вещей, как мужских, так и женских и даже детских. А еще более восьми тысяч рублей в купюрах и доходных бумагах с необрезанными купонами. Также дюжина золотых и серебряных часов, галстучные булавки, запонки, серьги, кулоны, браслеты… Одних паспортов нашли три десятка. На многих вещах видны были следы замытой крови.
После полудня в город двинулась целая колонна. В трофейных пролетках везли связанных Выродовых и Челдона, а также найденные ценности. Три подводы подрядили под трупы. Алексей не пожелал участвовать в триумфальном вступлении в Варнавин и уехал один. На душе у него было погано. Перед глазами стояла картина, как Готовцев с бешеным и сладострастным лицом расстреливает сдавшихся гайменников. Но тридцать паспортов! Но залитые кровью детские костюмчики! Людей ограбили, убили и зарыли гдето в лесу. Никто не найдет их тела, родные не придут на могилу. А Челдон отправится на каторгу. Где гарантия, что он не сбежит оттуда через год? Зато те шестеро, что качаются сейчас в телегах, уже не сбегут и никогда больше никого не зарежут. Вон в британском королевстве за любое умышленное убийство полагается виселица. И смягчающих обстоятельств не существует по закону. Убил – умри сам! По совести, Бекорюков с Готовцевым, может быть, и правы…
Дезертир
В утреннем тумане паром из Кирюшина перевез через Ветлугу пролетку с двумя седоками. Щукин сидел на козлах, Лыков устроился пассажиром. Им предстояло проехать по лесным дорогам почти пятьдесят верст до села УреньТрехсвятное.
Вчера вечером сыскной надзиратель подвел коллежского асессора к карте уезда и пояснил свой замысел:
– Вот, смотрите, Алексей Николаевич. Видите полосу, что тянется по левому берегу с севера на юг? Она почти безлюдна. Правыйто весь, почитай, в деревнях, а напротив, на низком лесном берегу, только лоси да медведи. От Ветлуги и до самого Уреня нет ни одного населенного пункта! Лишь тайные скиты староверов и кордоны лесных сторожей. Тут и должен скрываться наш маниак. На то указывает сама его повадка. Заберись он далеко от города, примерно за Урень, – не смог бы так часто в Варнавине объявляться. А поселись на правом берегу – давно бы мы его сыскали. Нет, он гдето тут…
– Но беглые и дезертиры в этих местах лишь зимуют, а весной уходят на заработки. Хлопнем по пустому месту.
– Нет, наш не ушел. И тем облегчил нам задачку. Он нынче, может быть, один и остался в этих краях. Зимой тут действительно счет идет на десятки, и власти ничего с ними поделать не могут. Сообщение плохое, и староверы их прячут, передают из села в село по цепочке. Не то сейчас. Кто застрял в лесу, и есть тот самый.
Лыков согласился с рассуждениями Ивана Ивановича. Действительно, с севера на юг по левобережью сплошным массивом тянутся леса. Ни одной точки на карте!
– Да, глухая местность. Отойди от реки на пятнадцать верст – и тебя никто не сыщет. Как же мы поступим? Наугад рыскать бесполезно.
– Наугад рыскать понадобится пехотная дивизия. Да и то наш маниак узнает про облаву загодя и убежит. А вот два ловких человека без шуму сделают дело лучше.
– Если имеют подсказки.
– Подсказки будут.
– Вы хотите тряхнуть того блатеркаина1 из Трехсвятного, на которого указал Челдон?
– Так точно. Это Колька Трясисоломин, хозяин постоялого двора. Давно он у меня на примете. Поганый человек. Селит без паспортов, укрывает беглых, скупает краденое, занимается тайным винокурением. Еще, говорят, у него чекан.
– Фальшивые деньги делает?
– Есть такие слухи.
– И вы его так долго терпели? С эдаким букетом…
– Руки все не доходили, Алексей Николаевич. Я ведь один на весь уезд. Начальство делом не занимается – все на мне. Уреньто далеко, тут бы с Варнавином совладать. Но теперь я до Кольки доберусь!
– И много у вас таких?
– Семь или восемь. Тех, кто поближе, я давно уже завербовал, все они у меня на связи. Один Колька пока отсиживался. Брат у него еще волостной старшина. А становой пристав в кумовьях, даром, что чин девятого класса… Между тем через Урень проходит тракт на Котельнич, и местному жулью много чего перепадает. Осведомитель нужен. Сейчас, когда у меня на руках показания Челдона, Колька пропал. Тут уже не отбиранием патента пахнет, а каторгой. Все расскажет, что в их местах творится. И первый мой вопрос к нему будет про маниака.
И вот теперь полицейская пролетка везла двух сыщиков в глухое лесное село. Щукин, сидя вполоборота, рассказывал спутнику об этих местах:
– Урень – столица здешних сектаторов, главным образом беспоповцев. Православный храм здесь, конечно, стоит и даже по случаю появления начальства заполняется людьми. Но это для вида. Тридцать пять лет назад у них сломали часовню, и теперь службы проходят в тайных моленных домах. Село особенное. Царевой власти в нем, можно сказать, что нет.
– И как начальство это терпит?
– Начальство – это штабсротмистр Бекорюков и благочинный. Галактиону Романовичу главное, чтобы в селе все было спокойно, чтобы до Костромы ничего лишнего не доходило. Оно и не доходит. В прошлом году купец Ингликов привез с Нижегородской ярмарки холеру. Сам кончился, и еще двенадцать человек родственников перемерло. Так в Костроме по сию пору о том не знают…
– А благочинный?
– Ему просто деньги носят, чтобы не мешался. Ну, когда кто важный в село приедет, ему спектакль ставят; а так…
– Повезло благочинному. Он и не мешается?
– Как татарин, ясак собирает и помалкивает. Целая волость от православия отбилась, и никому дела нет.
Между тем уже совсем рассвело. Лесная дорога была обустроена, и пегая лошаденка шла ходко. Только там, где тракт задевал край болота, колеса вязли в бурой жиже. Густо зудели комары, высокие кроны закрывали небо, создавая вечный сумрак. То и дело по обочинам попадались длинные словно бы брустверы, поросшие мхом. Щукин пояснил, что это остовы огромных сосен, упавших при большом пожаре 1839 года. Тогда выгорело множество деревень и несчетное количество леса. Прошло сорок семь лет, но лес все еще хранил следы того страшного бедствия…
Было прохладно и сыро. Ночью лил дождь, но песчаная почва впитала воду почти без остатка. Из чащи доносились звуки животной жизни. Раз дорогу перебежал северный олень, в другом месте высунулись изза кустов лосиные морды. Прошел по обочине надменный глухарь, брюзгливо косясь на людей. Наконец попался встречный обоз. Восемь подвод, ведомых угрюмыми мужиками, шли на Ветлугу. Лыков поздоровался с головным, но в ответ не услышал ни слова… Еще через полчаса на дороге показались четыре фигуры. Самый рослый взял лошадь под уздцы, остальные обступили экипаж с боков. В руках у них были дубины.
– Кто такие, куда едете? – грубо пробасил верзила. Лыков уже прицеливался ближнему сапогом в челюсть, но его спутник спокойно ответил:
– Меня Щукин зовут, Иван Иваныч. Может, слыхал?
– Товарищи, спасайся! – рявкнул верзила, и все четверо мгновенно исчезли в кустах.
– Еще раз тут встречу – головы свинчу! – крикнул им вслед надзиратель и тронул вожжи: –
Нно, буланая!
– Пошел черт по тучу, ан из неето и стрельнуло, – весело прокомментировал Лыков.
– Портяночники2, низший сорт, – ответил Щукин. – Пусть драпают, не до них сейчас.
Дальнейшая часть поездки прошла без приключений. Через два часа пути начали попадаться небольшие речки с коричневой от торфяной взвеси водой. Все они текли с севера на юг.
– К Усте подъезжаем, – пояснил Иван Иванович. – Значительная по тутошним меркам река, по ней идет главный сплав к Ветлуге. Мы пересекли Черную и Пустую. Сейчас вот покажется Мороква, после нее вскоре и Урень ожидай.
В девять дополудни они увидели первое человеческое жилье. Довольно большая деревня лежала по обеим сторонам дороги.
– Селение Уста. Две сотни дворов, а церкви нету. Вон те избы, что вбок пошли, – хлыстовские. И богородица своя имеется! Ну, считай приехали. До Трехсвятного десять верст осталось.
Действительно, менее чем через час сыщики оказались в раскольничьей столице Заветлужья. Село УреньТрехсвятное оказалось большим и красивым. Широкая главная улица выводила на торговую площадь. Белый пятикупольный храм приятной архитектуры, давший селу одно из названий, стоял на берегу пруда. По пруду катались на лодках мальчишки. Здания волостного правления, почтовой станции и врачебного пункта, а также обывательские дома образовывали прямоугольную по форме площадь. В трех избах помещались постоялые дворы, один из них – с трактиром. Дополняли картину торговые ряды и несколько богатых на вид лавок. К удивлению Лыкова, среди последних обнаружился даже магазин по продаже виноградных вин. Ай да староверы! Умеют жить… Два кабака и неизменная ермолаевская пивная довершали облик площади. Все строения села имели добротный и ухоженный вид. Бросалась в глаза большая чистота вокруг.
Площадь и ближайшие улицы были оживлены. Ехали обозы, стучали на задворках топоры, с деловитым видом сновали тут и там серьезные степенные мужики. Уренская волость никогда не имела помещиков, а целиком относилась к казне. Трудолюбивые раскольники умели жить достойно. Власть тщетно пыталась подчинить их себе – спайка в сельском обществе была необыкновенная.
В 1831 году в УренеТрехсвятном случилось самое настоящее восстание. Первую воинскую команду, посланную на усмирение, уренцы побили. На смену ей явился целый полк. Шестьсот бунтовщиков были схвачены и посажены в варнавинский острог. Однако всех главных зачинщиков тайно вывели из осажденного села и укрыли в секретных раскольничьих скитах, и власти их не нашли…
Постоялый двор Трясисоломина оказался тем самым, при котором имелся трактир. Сыщики подъехали и встали у коновязи.
– Надо бы, по закону, сначала к волостному старшине зайти, понятых взять. И станового в придачу. Но это одна шайка – могут предупредить. Исправник дал разрешение действовать напрямки, без привлечения местных властей, так и поступим. Я сейчас, Алексей Николаич, стану этот гадюшник трясти, а вы мне подыгрывайте. Будто бы вы офицер из управления полиции. Напускайте на себя свирепость, топайте ногами, а остальное я доскажу.
Они зашли в сени, оттуда в просторную горницу, необычайно чистую для постоялого двора. Навстречу им поднялся парнишка лет пятнадцати, веснушчатый, с хитроприторным лицом.
– На постой изволите, гости дорогие? Все есть. И напоим, и накормим, и за лошадкой приберем!
– Тятьку позови, – строго приказал Щукин. – Скажи, купцы приехали, с товаром, от Антипа Выродова.
– Слушаюсь, ваше степенство! – сразу посерьезнел парнишка и стремглав убежал во внутренние комнаты.
Два мужика у окна, мало походившие на торговых людей, переглянулись и стали прислушиваться к разговору.
Вскоре послышались шаги, и в горницу вошел высокий бородач с таким же хитрым лицом, что было у сына. Одет он был в золотистую жилетку и полосатые визиточные брюки, странно смотревшиеся в деревне. Бородач улыбался до ушей. Увидав приехавших, он сразу сник.
– Что, Колька, Челдона ожидал увидеть? – ехидно спросил Щукин. – Некогда ему нынче. Меня вот заместо прислал.
И шевельнул правым плечом. От сильного удара в лицо Трясисоломин улетел в угол под иконы. Мужики было вскинулись, но Иван Иванович сказал им, не оборачиваясь:
– Полиция. Приготовить виды для проверки.
– Мой в комнате остался, – ответил один, с изрытым оспинами лицом. – Я щас сбегаю, принесу.
– Я тебе сбегаю! Сели оба на лавку и замерли. Я Щукин.
Постояльцы сразу прилипли к скамье. Сыскной надзиратель за волосы поднял ошарашенного блатеркаина, подвел к стойке и дважды сильно ударил об нее лицом. Из разбитого носа и губы Трясисоломина полилась кровь.
На шум прибежали сын хозяина и дюжий парень, по виду работник.
– Тятенька, за что он вас? – закричал подросток.
Парень же без разговоров кинулся на выручку хозяину. Лыков одним ударом под дых сбил его на пол и приказал:
– Уймись! В тюрьму захотел?
В горнице стало тихо, только шумно дышал Трясисоломин да скулил его перепуганный сын.
Щукин отпустил барыгу и повернулся к мужикам:
– Так есть виды или нету?
– Нету, – коротко ответил второй постоялец, с больными слезящимися глазами.
– Так я и думал. Ты, с оспинами, судя по приметам, Крымов. А ты тогда Вырыпаев.
Это, ваше благородие, воры, обозы на тракте чистят. Давно я их ищу – попались оба два!
Надзиратель связал ворам руки за спиной, усадил обратно на лавку и обратился к Лыкову:
– Дозволите начать обыск?
– Начинайте.
– Эй, парень, еще постояльцы в доме есть? – спросил работника Щукин.
– Нету…
– Смотри, ежели сыщу! В арестный дом пойдешь за недоносительство.
– Ейбо, вашество, никого боле нету! Утром трое съехали, остались токмо энти.
– Ну ладно. Беги в волостное правление, вели явиться сюда старшине, сотскому и двум понятым. Одна нога здесь, другая уже там!
И сильным толчком направил парня к двери.
– Теперь давай с тобой потолкуем, – сыщик обернулся к хозяину постоялого двора.
– А потолкуем, – угрюмо ответил тот. – Не пойму я вашего самоуправства. Налетели, избили… Вот сейчас брательник мой придет, посмотрит, что тута за беззаконие творится! Он отпишет куда следоват! И на вас управа найдется.
– Насмешил! Дела твои плохи, и спасения тебе нет. Сейчас докажу. Вот взять, к примеру, портки, что на тебе надеты. Приметные портки, по деревне в таких не ходят. А нет ли у них сзади на поясе метки из двух букв: «Б» и «У»? Нука? Имеются, как и ожидалось. Ну, тут тебе и конец, дураку!
– Чево за портки? Энти? Купил я их у прохожего человека, какой в том грех?
– Вот, гляди, обезьяна, – Щукин вытащил из сюртука сложенные листы бумаги. – Челдон дал на тебя собственноручные показания. Полосатые визиточные брюки… под нумером шесть идут. Сняты с Бориса Унковского, мирового судьи города Царевококшайска. Гайменники приткнули его, вещи привезли сюда, и ты их взял. Вроде бы скупка заведомо краденого, притоносодержание и укрывательство беглых в розыске. Наказание не уголовное, а исправительное, без кандалов и Сибири. Но это как поглядеть. Ты, негодь, видно, надеешься арестным домом отделаться? И вернуться годика через два домой… Не выгорит. Тут другая арифметика. Челдон, как уже осужденный ранее за умышленное убийство, получит каторжное наказание первой степени. Что значит – бессрочную каторгу. Понимаешь, куда оно выворачивает? Не за скупку краденого, а за пособничество убийцам пойдешь. Согласно статье 124 Уложения о наказаниях уголовных и исправительных. По ней наказание укрывателям на три ступени ниже, чем главным виновным. Получается от десяти до двенадцати лет каторжных работ. С последующим водворением на вечное поселение в отдаленные местности Восточной Сибири.
Блатеркаин сразу сник.
Тут явилось волостное начальство с понятыми. Старший Трясисоломин начал было задираться, но история с визитными брюками заставила его смутиться и замолчать. Главная улика красовалась на обвиняемом, и от этого уже не отвертишься… Последующий обыск дал еще несколько находок. В чулане и голбеце3 обнаружились предметы из гардероба убитого нижегородского купца Чернонебова и его же часы с плохо соскобленной монограммой. Проделки вскрылись со всей очевидностью. Щукин, обнаружив подозрительную вещь, сверял ее с протоколом допроса Челдона и почти всегда там ее находил.
Вдруг раздался шум, и в комнату влетел рослый мужчина с бородой, как у императора, и в полицейском мундире с прибором станового пристава.
– Это что за самоуправство в моем стане? – рявкнул он, глядя злыми глазами на приезжих сыщиков. – Почему без меня производите обыск и арест?
Щукин покосился на Алексея. Тот шагнул к приставу и сказал начальственным голосом:
– Я Лыков, чиновник особых поручений Департамента полиции и камерюнкер. По личному поручению министра внутренних дел прибыл в Варнавин для ликвидации шайки Челдона. Совместно с варнавинским исправником штабсротмистром Бекорюковым шайка разгромлена, Челдон захвачен и дал признательные показания. В числе пособников указал и на Трясисоломинамладшего. Ведется полный розыск с арестом всех причастных. А вы кто такой?
Бородач изменился в лице:
– Из самого Департамента полиции? По личному распоряжению министра? Виноват, господин камерюнкер, я не знал… Дозвольте представиться: становой пристав второго стана поручик Старцев Евдоким Петрович. Разрешите присоединиться к розыску? Так сказать, знаток местных обстоятельств… окажу посильную помощь…
– Не разрешаю, – отрезал Лыков. – Знаток обстоятельств… Это вы губернатору станете объяснять ваши обстоятельства, и очень скоро! У вас под носом процветают скупка краденого, укрывательство и пособничество убийцам. Вон два вора сидят, жили здесь в постоялом дворе, а вы их не замечали? Или не хотели замечать?
– Я… я следил за ними… Хотел с поличным!
Крымов с Вырыпаевым при этих словах дружно хмыкнули.
– А укрывателю Трясисоломину вы кем приходитесь? Кумом? И вас не смущает? Вступить в такие отношения с заведомым преступником – да за это надобно из службы гнать! Довольно. Идите к себе в квартиру и ждите там письменного указания господина исправника. От участия в розыске вы отстранены. По итогам операции губернатор примет решение по кадру местной полиции, тогда и узнаете свою окончательную судьбу. Свободны, поручик!
Становой помялся секунду, хотел чтото возразить, но увидел на стойке ворох краденых вещей и передумал. Молча козырнул и вышел вон. А обыск продолжился.
Через два часа все было закончено. Волостной старшина с сотским увели пойманных воров – Лыков велел сегодня же доставить их в Варнавин. Сыщики закрыли дом на засов и усадили попавшегося барыгу в горнице. Было тихо, лишь за перегородкой приглушенно рыдала жена. Трясисоломин сидел молча, потерянный и бледный. Потом обратился к Лыкову:
– Ваше благородие, а дозволено будет, чтобы семейство со мною поехало?
– Решать им самим, но я не советую. На них казенного содержания не полагается, работы там никакой нет. С голоду помрут.
Блатеркаин закрыл лицо руками и сидел так некоторое время, затем спросил глухо:
– Сбираться, што ли?
– Погоди, – ответил Щукин. – Есть один манер, которым ты можешь изпод каторги выскочить. И дома остаться.
Трясисоломин отдернул руки, пристально посмотрел на сыщика. Облизнул сухие губы и спросил шепотом:
– Сколько?
– Да нисколько. Еще и тебе маленько перепадет. Когда работать на меня станешь.
– В каком смысле?
– Осведомителем. Будешь жить, как жил, только сообщать мне обо всем, что касается до полиции.
– Про расколы я ничего баять не стану, уж лучше в Сибирь! В Урене за такое зарежут.
– На расколы мне наплевать.
– А чево тогда интересно?
– Про уголовные дела.
– Эээ… Сельцоте у нас тихое, доносить, почитай што, и не об чем.
– Это у вас тихое? Не дури, соглашайся. А не то я осерчаю, и полетишь в Нерчинск на казенные харчи!
– Спрашивайте, господин Щукин… Чеино знаю, все скажу.
– У кого в селе чекан? Я точно знаю, что он тут, но у кого?
– В самомте Урене нет – боятся. В Понуровском держат, пятнадцать верст отсель.
– Кто?
– Отец с сыном Ватрасовы.
– Что именно изготовляют и кому сдают?
– Пятишницы и десятки бумажные. Раньше и трешки делали, но доска печатная сносилась, а новойте и нету. Еще из дерева рубли режут, оборачивают белой жестью, но это лишь для Туркестана годится.
– Кому товар передают?
– А из Гуслиц приезжают раз в два месяца и все забирают.
– Кто приезжает?
– Того мы не знаем. И не скажут, потому – не положено. На чужой каравай рот не разевай – у нас так.
– Ладно, дальше поехали. С провиантских складов запасных войск вещи пропадают. Башлыки, варежки, бязь, теперь еще и сапоги. Везут на Вятку. По цепочке передают. Наверное, и здесь перекупщик имеется. Кто?
Блатеркаин молча глядел в пол.
– Ты или брат?
– Брательник…
– А спирт кто выделывает?
– Я выделываю. Еще дядька мой, с племянниками.
– Тьфу! Весь род вор на воре… Последний к тебе, Колька, вопрос, и самый главный. Ответишь – будет тебе от меня послабление, не ответишь правды – пеняй на себя. Нет ли в вашей волости скрывающегося дезертира или там беглого?
– Дык в зимуте их поболе десятка набивается. В Черном бору в ските двое или трое, в Рамешках на кордоне завсегда ктото живет. В Елгаевке. В Атазике, слышно, стоят всю зиму. Но по весне все уходют.
– Тот, кто нам нужен, не ушел. Есть такой?
– Один есть.
Лыков с трудом сохранил равнодушное выражение лица. Неужели след?
– Один всего?
– Да. Прочие еще в апреле подались на заработки, до ноября не покажутся. А энтот сидит. Мишкой зовут. Из Кинешмы он. Призвали на службу, а он утек с этапа. Теперь вот мартышничает.
– Чего он тут застрял?
– Да двинулся было на Саратов, к сестре. А на пароходе опознал его один пассажир. Член присутствия по воинским делам оказался. Мишка с парохода сиганул, сюда возвертался и сидит, пережидает.
– А ты откуда все это знаешь?
– Да он сам баял.
– Заходит к тебе?
– Редко когда. Развелибо за водкой. Третьего дня холщовую портфель приносил да касторовую шляпу ношеную.
– Краденое?
– А то…
– Что за человек Мишка?
– Кто ж его знает? Духовой. По мне, дезертир как дезертир.
– Сильно злой?
Трясисоломин потер разбитую скулу и сказал негромко:
– Да уж не злее вас…
Щукин, не вставая, ударил барыгу кулаком в бок, а когда тот повалился с грохотом на пол, принялся пинать его ногами. Целил в ребра, в почки. За перегородкой с новой силой завыла баба. Устав, сыскной надзиратель снова вернулся за стол. Колька, кряхтя и постанывая, поднялся, но сесть уже не решался, стоял поодаль.
– Ты, дурак, еще дерзить вздумал? Вот, протоколы по тебе. В них каторга прописана. Понимаешь, деревня, голова тетерья? И только от меня сейчас зависит, жить тебе в Урене или на рудниках подыхать.
Трясисоломин виновато молчал.
– Повторяю вопрос: что за человек Мишка?
– Не могу знать. Но скипидаристый, беспокойный. Един как перст, ни к кому не прибивается, даже в зиму живет на брошенном кордоне бобылем. Думать надоть, что неспроста…
– Где он сейчас?
– То место глухое. Озеро есть такое, называется Черемисское…
– Это что напротив села Сквозники?
– Точно так, аккурат насупротив будет. От того озера двенадцать напримерно верст другое есть озеро, поменее.
– Там, где речка Шижма?
– Никак нет, чуть в стороне. На серединке пути промеж Ветлугой и Шаманиным кордоном. Неподалеку от деревеньки Быструхи. Болота кругом, дорог никаких, одне тропки. Озеро не малое, саженей с триста, и шибко, говорят, пригожее. Сам я тама не был. Вот где Мишка живет…
– Шалаш, что ли, поставил?
– Надо полагать. Жилья тама нет.
– И что, он никуда с тех мест не отлучается?
– Почему? Отлучается. В озере тем токмо щука да окунь водятся, другую рыбу они всю повывели. А версты в две еще озерцо имеется. Прямо посреди леса. Махонькое, а дна у яво нету. Мужики трое вожжей вязали, мерялимеряли, а днате так и не достали. Вот. И тама карася кишмя кишит. Вот Мишка иногда туды отлучается. За карасями, значит.
– Как думаешь, долго он еще там просидит?
– Да, баял, через неделю на Кавказ рядил податься. Тама у него другая сестра замужем за фельдфебелем.
Щукин задал блатеркаину еще несколько наводящих вопросов, после чего сказал Лыкову:
– Ну, теперь не заплутаемся, доедем.
– Сейчас выступаем?
– Нет, нынче уже не успеем. Ночевать придется на кордоне, и тамошние мужики захотят Мишку предупредить. У староверов так заведено: кто власти враг, тот их друг. Ночуем здесь, а выедем чуть свет. Вы, ваше благородие, покуда отдохните, по селу, что ли, прогуляйтесь. А я сейчас до старшего Трясисоломина дойду, ему еще мозгу вправлю. А потом сюда. До завтра отдыхаем.
– А… эта… – неуверенно начал блатеркаин.
– Чего «эта»?
– Как я объясню, что вы меня в тюрьму не увезли? Понятые ж все видали. По селу уж раззвонили…
– Не страшно. Скажешь, что откупился. С братом в складчину. Сумму сам сочини.
– Эвона! А ведь поверят!
– Ты постарайся, чтобы поверили. Тебе тут жить, а не мне. Секретный агент, етит твою мать!
Щукин и Трясисоломин отправились в волостное правление, а Алексей пошел гулять по селу. Остаток дня прошел в праздности. Хозяин постоялого двора не знал, как еще умаслить своих гостей. Его баба, узнав, что каторга откладывается, тоже лезла из кожи вон. Сыщикам предложили даже девок за счет заведения, но они отказались.
В десятом часу, сытые и разморенные, полицианты отправились спать. Лыков вынул из вьюка суконное лазаретное одеяло, черное с зеленым полумесяцем в углу. Это был трофей с турецкой войны. Щукин ухмыльнулся и извлек из своего мешка такое же. Мужчины переглянулись, и Алексей полез за баклажкой…
Из Трехсвятного выехали при первом свете. Тридцать верст по песчаному волоку покрыли за два с половиной часа. На Шаманином кордоне оказались в половине седьмого. Несколько изб, болееменее исправных, и ни души вокруг. Проехав кордон насквозь, Щукин углубился в лес еще на четыре версты. Когда дорога круто повернула на юг, он укрыл пролетку под разлапистой елкой, выпряг и стреножил кобылу. Спрятав вещи в папоротнике, сыщики налегке двинулись по едва заметной тропинке. Бывалые люди, они делали все молча и споро, двигались без единого звука.
Иван Иванович шел первым. Хотя, по его словам, он был здесь впервые, но направление держал уверенно. Лишь однажды им пришлось вернуться немного назад, когда выбранная наугад тропа стала слишком забирать вправо.
После долгого пути без перекуров и остановок Алексей вдруг увидел впереди странное свечение. Озеро! Оно блестело и переливалось между кронами деревьев, словно огромное зеркало. Сыщики тут же сошли с тропы и лесом, скрытно подобрались к самому берегу. Лыков вынул еще один трофей – цейсовский бинокль (отобрал у плененного им бимбаши4). Не успел он приложиться к окулярам, как надзиратель тронул его за плечо и сказал одними губами:
– Дым…
Действительно, на том берегу подымался к небу заметный белый дымок.
– И не боится, стервец.
Коллежский асессор внимательно осмотрел местность. Безымянное озеро поразило его своей красотой. Окаймленное лесом, оно отражало в себе этот лес и синее небо с единственным белым облачком посередине. Более половины версты в диаметре, озеро имело почти правильную круглую форму. Справа в воду вторгался длинный узкий мыс, поросший у основания березками. Слева на дальнем берегу к воде выходила большая поляна. Напротив наблюдателей деревья подымались чуть выше остальной каймы – видимо, здесь проходила грива. Вокруг было тихо и безмятежно. Неподалеку кормились две утки с крохотными утятами, по листам кувшинок скользил бесшумный ужик. Стая окуней размером с ладонь мельтешила прямо у берега, хорошо различимая в прозрачной и чистой воде. Хорошее место выбрал себе Мишкадезертир!
Между тем пора было приступать к делу. Дым от костра видимо слабел – хозяин перестал следить за огнем. Вскоре Лыков разглядел его в окулярах бинокля: Мишка уселся на берегу с удочкой. Шепотом сыщики посовещались и решили разделиться. Иван Иванович двинулся в обход озера слева, а Лыков – справа. Очень скоро он оказался на тропе, огибавшей озеро, при этом тропа с воды не просматривалась. Быстрым шагом, а иногда и бегом Лыков всего за двадцать минут обошел берег и оказался в ста шагах позади дезертира. Тот безмятежно удил рыбу. Щукин явно отстал от коллежского асессора – изза той открытой поляны, которую требовалось обходить лесом. Рассчитывать Алексей мог только на собственные силы, но в них он был уверен. Пора!
Алексей прокрался мимо тлеющего костра. Заглянул на всякий случай в шалаш – нет ли там кого. Пересек подлесок и оказался прямо за спиной преступника. Тот все еще не замечал опасности и увлеченно таскал окуней. Клевало у него отменно, так, что Лыкову самому захотелось тут поудить.
Зайдя прямо за спину дезертиру, Алексей как следует его разглядел. Крепкий парень! Плечи налитые, шея тоже что надо. Ну да и не таких брали… Оружия при нем не видать, только если нож в сапоге.
– Эй, Мишка! – окликнул сыщик дезертира.
Тот выронил от неожиданности удочку и резко развернулся. Глаза черные, злые. Неужели это тот самый маньяк?
– Ты еще кто такой? – спросил парень, озираясь по сторонам.
– Я? Рыболов. Тухлую рыбу ловлю. Вот навроде тебя…
– Да ты сыщик? По мою душу явился? – ощерился Мишка, глаза его сделались совсем бешеными. – Ну получи, что искал!
И, выхватив из сапога нож, кинулся на Лыкова. Тот мгновенно навел на него револьвер:
– Замри!
Но дезертир и не думал останавливаться, а пер на коллежского асессора, как секач во время гона. Алексей замешкался. Выстрелить в ляжку? Тащи потом этого дурня на себе до пролетки двенадцать верст!
Между тем времени на раздумья уже не оставалось, а биться голыми руками против ножа Лыков не собирался. Поэтому с трех оставшихся шагов он пустил заряд преступнику под правую ключицу. Тот вскрикнул, выронил нож и зашатался. Сыщик шагнул вперед и задвинул Мишке кулаком в ухо. Все.
Послышался треск валежника, и на берег выскочил запыхавшийся Щукин.
– Готово, Иван Иваныч, – успокоил его Лыков. – Просверлил в нем дырку для пользы дела. С ножом на меня попер…
– Живой?
– Еще как живой!
Алексей за бороду приподнял дезертира с земли. Тот скулил и держался за плечо, между пальцами у него лилась кровь.
– Ключица? – сразу успокоился надзиратель. – Хороший выстрел. Самое неопасное место. Сам пусть идет, сволота!
Мишку быстро перевязали, дали хлебнуть водки из баклаги. Тот лязгнул зубами, сделал несколько крупных глотков и постепенно успокоился. Лицо сделалось бледным и отрешенным – парень понял, что попался.
Обыск в шалаше и вокруг него дал важные находки. В дупле сосны лежал револьвер с тремя патронами в барабане. А под корнем вываленной сосны, завернутые в клеенку, обнаружились дамский зонтик с перламутровой ручкой и бурнус со стеклярусом. Щукин, как увидел их, сразу заиграл желваками:
– Ах ты, падаль! То ж дьяконицы вещи!
– Знать не знаю, купил на пароме у незнакомого мужика…
– В селе Баки месяц назад пропала дьяконица, – пояснил Щукин Алексею. – Пошла за сморчками и не вернулась. Это ее зонтик и бурнус.
И повернулся опять к дезертиру:
– Ты, сволочь, у меня сознаешься. Обязательно. И место укажешь, где тело скрыл. И про то, как отроков в Варнавине душил, тоже изложишь.
– Каких таких отроков? Вы че на меня повесить собрались? – взвизгнул дезертир.
– Иван Иванович, гляньтека сюда, – позвал Лыков сыскного надзирателя. – Вот, в шалаше нашлось. Дьяконица, может, и его рук дело, но детей душил ктото другой.
– Это почему же?
– Имеется проходной билет на имя мещанина Михаила Иванова Салова. К нему командировочное свидетельство и постатейный список5, выданные кинешемским воинским начальником. Место службы – 43й Охотский пехотный полк. Бумаги помечены маем прошлого года.
– Май прошлого года? – не поверил Щукин.
– Да. А наш маньяк убивает детей уже три лета подряд.
Не давая хозяину опомниться, Лыков опечатал его кабинет и задержал лакея и экономку. В Варнавин возвращались уже на трех экипажах. В первом Щукин вез связанного бродягу, во втором одиноко путешествовал камергер, в третьем Алексей следил, чтобы задержанная прислуга не сговорилась между собой. Базилевский пытался объясниться с коллежским асессором, но тот отказался слушать его в отсутствие начальника полиции.Так всей толпой и ввалились в управление. Был тихий субботний вечер. Бекорюков с Поливановым встретили приехавших сурово. Щукин доложил начальству обстоятельства задержания подозреваемых. После этого бродяга сразу же был препровожден в холодную. Лакей и экономка были разведены по комнатам, и Иван Иванович приступил к их раздельному допросу.- Ну а вы, господин Базилевский, сообщите нам, что за лицо скрывалось у вас все это время, — заявил арестованному исправник.- А какое «это»?- Запираться решили? — рявкнул Галактион Романович, искусно разыгрывая гнев. — Тоже желаете в холодную? Дворянской камеры у нас нет, поэтому ознакомьтесь с клопами!- Я все-все расскажу, — с готовностью ответил камергер.- Так-то лучше… Мы слушаем.- Схваченного вами человека зовут Шура Запойный. Настоящее его имя мне неизвестно. Он действительно бродяга, бежавший с Зерентуйских кабинетских приисков. Я выписал его к себе как специалиста.- Специалиста в какой области?- То, что я вам сейчас скажу, господа, покажется сначала очень странным. Даже неправдоподобным.- Говорите, говорите, мы слушаем…- Это большой секрет!- Господин Базилевский! — снова рыкнул исправник.- Шура Запойный понадобился мне как специалист в области золотодобычи.- Что?- Именно. Я нашел в реке Шуде, протекающей по моей земле, золотой песок.- Золотой песок? В Варнавинском уезде? — вскричал Бекорюков. — Вы когда перестанете смеяться над нами? К клопам, немедля к клопам!- Я абсолютно серьезен, — сказал Базилевский, извлекая из кармана сюртука мешочек синего бархата. — Вот взгляните. Я намыл это под руководством Шуры Запойного.И он высыпал на стол большую горсть темно-серых, с тусклым блеском, крупинок.- Что это? — склонились над ними полицейские. — Какие тяжелые!Лыков взял несколько крупинок, покатал на ладони, одну попробовал на зуб.- Это шлихтовое золото, господа. Кажется, очень хорошее. Я сам находил такое в Забайкалье.- Золото? — недоверчиво спросил штабс-ротмистр. — Но почему оно не блестит? Серое какое-то…- Нужен аффинаж. Очистка и обогащение. Господин Базилевский, вы действительно нашли это в вашей лесной речке?- Да. Два года назад, случайно. Когда искал в Шуде кварцевый песок для задуманного мною стеклоделательного завода. Сначала, естественно, сам не поверил. Отвез провизору. Этому… как его? Которого недавно громили.- Бухвинзеру.- Да, Бухвинзеру. Попросил проверить. Золото, говорит! С незначительной примесью свинца и платины. С тех пор я будто заболел…Лицо камергера раскраснелось, глаза лихорадочно блестели.- Вы должны понять меня! Золотой песок — в Шуде! Уму непостижимо… И об этом знаю только я. Но что делать? Как использовать неожиданное сокровище? Я живу один, с женой отношения сложные, вокруг тайга. Если вдруг о моей находке станет известно, то всему конец! Шуда протекает не только по моим землям. У Базилевских лишь последние десять верст перед впадением в Ветлугу, а длина всей реки — более сорока. Имеются большие притоки: Боровая, Молосная, Тупиха. Где именно вода вскрыла жилу? Достаточно поставить перед моими землями запруду — и все, золотоносный поток прекратится! Я очень боялся огласки и сейчас боюсь. Господа, вы же тоже дворяне! Не выдавайте пока моего секрета, чтобы я успел подготовиться! И потом: я не совершил ничего противозаконного.- А укрывательство беглого? — хищно ухмыльнулся штабс-ротмистр.- Виноват! — прижал к груди белые холеные руки Базилевский. — Казните! Ешьте с кашей! Но… так ли велико мое преступление? Шура Запойный оба эти года жил под моим неусыпным надзором. Уверяю вас, он никому не причинил никакого зла. Мы даже сдружились… насколько это возможно между людьми разного воспитания. Трезвый он просто душа-человек, самобытный философ и отменный рассказчик. А пьяный мрачнеет и уходит в себя. Но не буянит! У Шуры была тяжелая жизнь. Но это добрая натура!- А у кабака что случилось? — не выдержал Лыков и выложил на стол отобранный у бродяги нож. — Ваш самобытный философ напал на крестьянина и нанес ему ранение. Зачем доброму человеку такой тесак?- Увы, — сокрушенно вздохнул Базилевский, — что-то подобное было неизбежным. Сколько волка ни корми, а он в лес смотрит. Приходилось ли кому-нибудь из вас общаться с бродягами?- Приходилось, — коротко ответил Алексей.- Вот! Тогда вы должны меня понять. Бродяга ведь от слова «бродить». Дайте ему угол, хлеб и вино, и он первое время будет вам благодарен. А потом начнет тосковать. Это сорт беспокойных людей, им тошно на одном месте. Потребность шататься, видеть новые лица, выживать, бороться, попадать в переделки… У них это называется: служить на посылках у генерала Кукушкина. И при этом никакой ответственности за кого-то еще, кроме себя. Нет ни семьи, ни родных — ты никому ничего не должен. Все равно, что будет завтра, — есть только сегодня! Вот такой и Шура Запойный.- Вы полагаете, он нарочно?- Убежден в этом. Он сбежал из-под моего надзора и спровоцировал поножовщину именно с целью вернуться назад, к своим. И ткнул-то для вида, только кожу раскровенил… Сам, поди, боялся излишнее зло причинить… Последние несколько месяцев Шура только о Сибири и говорил. Рассказывал мне, как хорошо жилось ему на Усть-Каре. В этой… как ее?- Юрдовке, — подсказал коллежский асессор.- Да, именно в ней! Представляете, господа? Оказывается, многие арестанты бегут с каторги лишь до ближайшей пригородной слободы! Там вокруг каждой тюрьмы имеются такие слободы, по характеру — сплошные притоны. Беглые живут в них годами. И это их вполне устраивает. По ночам воруют или грабят, а днем пьют вино и играют в карты. Удивительные порядки… Шура Запойный, бежав из-под стражи, поселился в халупе в пятистах саженях от тюрьмы. И когда его горемычных товарищей выводили на работы, он спокойно подходил к колонне, передавал друзьям табак или вино, беседовал… На глазах у конвоя!- Это так, — подтвердил Лыков. — Сюда, в европейскую часть страны, возвращаются или истосковавшиеся по родным случайные арестанты, или уголовные высокого ранга. Поскольку в столицах легче укрыться и промышлять. А многие рядовые злодеи, мелкого, так сказать, полета, остаются в юрдовках. Пока не помрут от белой горячки или в пьяной драке свои не зарежут. Так ваш варнак именно бродяга? Не уголовный?- Бродяга. Совершенно незлобивое существо! Никого в своей жизни не обидел. Ну, воровал, конечно, чтобы с голоду не помереть. Но и только! И этого Степку Глотова он вчера пырнул исключительно ради скандала, протокола и ареста. Видели бы вы этот порез! Сущая царапина.- Шура Запойный — горбач?- О, господин Лыков! Я вижу, вы разбираетесь в этой материи. Да, Шура — горбач. Дикий старатель. И очень опытный, бывалый старатель. Несколько лет он мыл золото в безымянных речках Забайкалья, и всегда успешно. Успешно в двух смыслах. Во-первых, он приходил осенью в свою Юрдовку живой. А это трудно и не всем удается. На горбачей, идущих зимовать в свои слободы, ведется в тайге настоящая охота. Они же золото несут! И все беспаспортные, никто их не хватится. А второй смысл Шуриного успеха тот, что добытого золота ему обязательно хватало до весны. Всю зиму он жил, пил, ел на эти доходы. Так что практик он замечательно опытный.- Откуда же вы его выписали?Базилевский смутился:- Я не хотел бы открывать имени человека, рекомендовавшего мне Шуру.- Это невозможно, — отрезал исправник. — Тут полиция, а не кафе-шантан! Кто этот человек? Уголовный?- Шуру Запойного прислал мне инженер-генерал-лейтенант барон Андрей Иванович Дельвиг.- Барон Дельвиг? — ахнули полицейские.- Да. Он давнишний друг моего покойного отца. И сам уже почтенный старец — Андрею Ивановичу семьдесят три года. Шура — его бывший крепостной из деревни Галибихи. Это в низовьях Ветлуги, в Нижегородской губернии. Старый бродяга заглянул туда скуки ради. Говорит, что хотел поклониться могилам родителей, хотя на вид совершенно не сентиментален… Кто их поймет, этих бродяг? Одним словом, они там встретились: беглый с каторги и его бывший помещик. Разговорились. А я, по совпадению, только что прислал барону письмо. Не письмо даже, а крик души! Рассказал о своей находке и просил отыскать специалиста, умеющего держать язык за зубами. В итоге мой камердинер Илья поехал в Галибиху и привез мне… специалиста.- Когда именно Шура появился у вас в поместье, помните? — впился глазами в камергера Лыков.- В первых числах сентября восемьдесят четвертого года. Точный день не назову…- К этому времени первые два убийства уже были совершены, — напомнил Алексей поручику и штабс-ротмистру.- Какие два убийства? — опешил Базилевский.- Мы ведем розыски маньяка, удушившего в Варнавине четверых детей.- О Господи! Конечно, я слышал об этих страшных преступлениях. Неужели вы думали, что их совершил Шура Запойный? Уверяю вас, он не способен!- Кто может подтвердить, что бродяга оказался в Шуде не раньше указанного вами срока?- Да кто угодно! Илья, остальная прислуга… И барон Дельвиг, разумеется.- Скажите, господин Базилевский, — начал строгим голосом Поливанов, — а сами вы имеете алиби на даты совершения убийств?Когда до камергера двора дошел смысл вопроса, он впал сначала в истерику, а потом в прострацию. Пришлось даже для успокоения налить ему коньяку. Но Лыков уже сделал свой вывод.- Господа, мы снова хлопнули по пустому месту. Я снимаю подозрение с Шуры Запойного. Даже по его ножику видно, что он за птица. Бродяги — особый сорт людей. Уголовные их своими не считают, сторонятся, а часто и враждуют. Там имеются свои принципы, которые строго блюдутся. Например, бродяга может убить только в порядке самообороны, защищая свою жизнь. Правительство совершенно напрасно ссылает за бродяжничество на каторгу, приравнивая тем самым вольных людей к уголовным. Не скажу, что они ангелы, но бродяги — не убийцы.Окончательную ясность внес Щукин. Он закончил допрашивать лакея и экономку и пришел доложить о результатах.- Так что, ваши благородия, итог такой. У бродяги инобытие в трех случаях из четырех, а у господина Базилевского — полное инобытие. К разыскиваемому маньяку оба они отношения не имеют.
Воскресным утром повторилась вчерашняя картина: Бекорюков, Щукин и Лыков сидели в кабинете исправника и молча чаевничали. Говорить никому не хотелось. Один только пристав Поливанов шлялся туда-сюда с озабоченным лицом профессионального бездельника. Вдруг он остановился и торжественно объявил:
— А у меня идея!
— Николаша, — раздраженно ответил штабс-ротмистр, — какие у тебя могут быть идеи?
Поручик даже не обиделся:
— А вот есть! Надо расспросить короля Пето.
— Король Пето? — напряг память Лыков. — Нам в гимназии на уроке истории рассказывали. Так во Франции в Средние века называли человека, которого нищие выбирали своим королем. И у вас в Варнавине есть такой?
— Такой имеется в каждом городе.
— А ведь это действительно мысль, — повеселел Бекорюков. — Странно, что мы раньше до этого не додумались. Ай да голова! Прости меня, Николай Орестович, за резкость. Щукин, тащи Пето сюда! И как мы о нем позабыли?
Надзиратель молча отправился выполнять приказание, а исправник пояснил Лыкову:
— Нищие, как и бродяги, тоже ведь своего рода каста. Или организация. Как и положено организации, у них существует руководитель. Это обычно человек в возрасте, опытный, хитрый и обязательно благообразной наружности. Таков и наш король Пето. По письменному виду он прозывается Варлам Нифонтович, фамилии никто не знает. Она есть, конечно, но ею не пользуются. Я маленький был, а он уже существовал милостиноподаянием. Помню, дед ходил тогда в чужой кавалерии, как увечный воин*. Потом работал под погорельца, под юродивого… Сейчас по возрасту тянет уже на старца-схимника, хе-хе. Мы промеж себя давно уже именуем дедушку «король Пето». Как и положено главному над рукопротяжным цехом, он обо всех все знает. Кто на ком женится, в какой семье скоро поминки ожидать и тому подобное.
— Ага! — сообразил Лыков. — Это же клад! Нищие ходят по всему уезду, подмечают что-то и сообщают своему королю. А он вам? Я знаю, что у Виноградова в Петербургской сыскной полиции это заведено. Все старосты нищенских артелей испокон веку состоят поголовно в осведомителях.
— Ну, у нас все руки до этого не доходят, — смутился Галактион Романович. — Но вот сейчас дойдут! Подождем, господа. Я почему-то верю, что нищие всезнайки нам помогут.
Через четверть часа вошел без стука Щукин и привел с собой высокого старика. Несмотря на летнюю жару, тот был одет в ватный зипун и теплую поддев-ку. Наружность у гостя действительно была благообразная. Седые, будто серебряные, волосы были расчесаны на пробор, борода пахла ладаном, а желтые пальцы напоминали изображение святых на иконах. Глаза, правда, диссонировали с этим образом: умные и плутоватые, они беспокойно бегали по сторонам.
— Милости вам, добрые люди, от Господа нашего Вседержителя, сирот утешителя… вам и чадам вашим… от щедрот Его неисчислимых… и здоровья во все времена! — как-то уютно прогундосил дедушка и истово перекрестился на икону.
— Садись, Варлам Нифонтович, — приветливо сказал Бекорюков. — Чаю хочешь?
— Благодарствуйте, — поклонился король Пето.
— Лузгин! Еще стакан! Ну, дедушка, как твое здоровье?
— Спасибо, ваше благородие. Господь уж скоро призовет…
— Ты мне это уже пятый год обещаешь, а он все не зовет! Ну, шучу, шучу… Я тебя, старик, по-звал по делу. Сослужи-ка нам одну службу, и будет тебе от меня за то особая благодарность.
— Со всею душою, что смогу, ваше благородие Галактион Романович.
— Мы хотим поймать маньяка, что убивает в городе детей.
Старик перекрестился и пробормотал себе под нос молитву.
— Здесь есть лицо, тебе незнакомое, но оно тоже участвует в розыске.
— Господин Лыков очень даже нам знаком, — возразил старик, бросая на сыщика быстрый зоркий взгляд. — Богобоязненный. Хочет в Нефедьевке каменный храм строить. Хорошее дело!
— Это так, Алексей Николаевич? — обратился к сыщику штабс-ротмистр.
— Да, собираюсь. Только я об этом никому, кроме семьи, не рассказывал.
Бекорюков довольно хохотнул:
— А что я вам говорил про короля Пето?
И повернул к старику сразу посерьезневшее лицо:
— Помоги нам, Варлам Нифонтович! Не желаем мы больше этого зверя терпеть.
— А… чем помочь-то? Мы люди маленькие…
— Иван Иваныч Щукин полагает, что убийца — беглый арестант, уголовный в розыске или дезертир. Возможно, он прячется в здешних лесах. Например, у старообрядцев. Таких в округе немало по зимам случается, но они все на лето уходят на заработки. Этот не уходит. А теперь скажи мне: есть в моем уезде такой человек? Ты же все про всех знаешь. Только честно скажи.
Король нищих задумался. Взгляд у старика стал ясный и мудрый — он действительно желал помочь властям…
— За последние дни мы захватили двоих таких подозрительных людей. Один…
— Мишка, что на безымянном озере скрывался, поблиз Быструхи. Второй в Шуде, у Базилевского.
— Точно. Но это не они.
— Мишка очень даже подходит. Черной души человек.
— Это так. Но когда первые два убийства совершились, он еще жил в Кинешме. Тут кто-то другой. Подумай, дедушка. Перебери всех.
Старик закрыл выцветшие глаза. В кабинете стало тихо. Поливанов начал было звякать ложечкой в стакане, но исправник сделал ему предостерегающий жест.
Молчание продолжалось минуту, после чего король Пето словно проснулся.
— Есть другой человек. Похожий, как расписывал твое благородие.
— Где?
— Сидит он на Медвежьей Ноздре.
— Совсем близко отсюдова! — оживился Щукин. — По прямой не более десяти верст, по дорогам — пятнадцать.
— Покажи на карте.
Щукин подошел к стене, где висела карта уезда, и ткнул в поворот реки повыше Варнавина.
— Вот здесь. Ветлуга тут изгибается, образует широкий плес. Посреди плеса остров.
— Так, так, — согласно закивал старик.
— Ловко! Мы его в Урене ищем. а он в десяти верстах от Варнавина сидит, — расстроился штабс-ротмистр. — Варлам Нифонтович, валяй дальше рассказывай. Кто он такой? Почему ты на него подумал?
— О первых, он тама уже три года. Неспроста! На лето далеко не уходит, все по уезду вертится. Это о вторых. А о третьих, поганых привычек. Срамно даже говорить.
— Что за привычки? Не тяни, божий одуванчик!
— Он первое время у беспоповцев жил, в кирилловском ските. Выгнали. По деревням пытался — выгнали.
— За что?
— К отрокам приставал.
— Он, стервец! — вскочил со стула исправник. — Голову на отсечение, что он!
— Похоже, нашли, — согласился с ним Лыков.
— Ну-ка, дед, расскажи подробнее, где этот ферт обретается, — подсел к старику Щукин.
— Почитай, прямо под Ноздрей. Болотце там есть малое и три озерка. Он при озерках теих и поселился. Дороги туда ниоткуда нету. Одна есть убогая тропа, от Глухой деревни к выселку Камешник. Мало езженая. Вот с нее справнее всего подобраться. Однако ты, Ванятка, сторожись: у антихриста леворверт имеется.
— А имя у него есть? — полюбопытствовал исправник.
— На Вовку отзывается. Беглый, откуда-то с Москвы. Душегуб, стало быть.
— А что, в Москве все душегубы? — съязвил поручик.
— Через одного. В наших тихих местах их не надо бы…
— А в Варнавине он часто бывает, Вовка этот?
— По надобностям. На базар иногда али в лавку. Помнетя-сь, ваше благородие, о прошлом годе на Савватия-пчельника** у купца Селиванова приказчика порезали? И кассу забрали.
— Ну?
— Вовкина работа.
— Та-а-к… — прорычал штабс-ротмистр. — Тут и объяснение. Ваня Модный, видать, в том деле наводчиком был, на отцовскую кассу громилу навел, а барыш на пару делили. Понятно теперь, почему именно он господину Титусу записки писал. Эх, Ваня, Ваня, гнилой ты человек… Но Вовка каков! Столько крови на себя взял! Довольно ему гулять. Щукин, едем на Медвежью Ноздрю, немедля. Аж руки чешутся!
— Я с вами, — вставил Лыков.
— Буду только рад. А тебе, Варлам Нифонтович, упрек от меня. Почему раньше молчал про такие дела?
— Дык… вы и не спрашивали… — сделал глупое лицо старик.
— Ладно, дед, иди. И смотри у меня там! — неопределенно погрозил Бекорюков.
Как только дверь за королем Пето закрылась, исправник вскочил.
— Сам гада возьму! Как медведя в берлоге! Обязательно чтоб живым — а то вдруг снова не он? Нет, тут нужна полная уверенность!
Лыков, с одной стороны, был согласен, с другой — у него перед глазами стояло застывшее лицо матери убитого ребенка. Надо ли такую мразь живьем брать?
Вскоре пролетка летела в Кирюшино. Паром перевез полицейских на левый берег Ветлуги. Сначала ехали знакомым трактом на Урень, но через версту Щукин повернул налево. Дорога оказалась действительно малоезжая. Не зря на Руси пути сообщения именуют путями разобщения… Экипаж то вяз в песке, то проваливался в яму, то подпрыгивал на корнях огромных сосен. Лица у ездоков были сосредоточены. Неужели скоро конец многодневному розыску? Быстрее бы уж…
Проехав деревеньку Глухую и полдюжины мостов, Щукин сошел, наконец, с дороги и привязал лошадь к сосне. Поглядел на небо, подумал и сказал:
— Точно определить не можно, но где-то близко. Еще верст пять пешком придется.
И первым шагнул в лес. Алексей шел за ним, исправник замыкал колонну. Идти было трудно: валежник и густой подлесок сковывали движение. Вскоре выяснилось, что Бекорюков производит слишком много шума. Кое-как трое полицейских прорвались сквозь чащу. Лес стал редеть, впереди появились просветы.
— Стойте покуда здесь, а я схожу разведаю, — шепотом скомандовал Щукин.
Сделал несколько шагов и пропал из виду. Штабс-ротмистр тяжело дышал и отирал пот с лица. Зачем-то он не отстегнул шашку, и теперь она сильно мешала ему при ходьбе.
— Я… — начал что-то говорить исправник, но Лыков приложил палец к губам.
Зря они вообще взяли с собой этого кабинетного деятеля — справились бы вдвоем, подумал он. Тут словно из-под земли появился сыскной надзиратель и махнул приглашающе рукой.
Колонна продвинулась еще саженей на сто и неожиданно оказалась на опушке. Ай да Щукин! Каким-то звериным нюхом он вывел отряд точно к трем озерам. За ними невдалеке виднелась Ветлуга и остров на ней.
— Ваше благородие, — едва слышно прошептал надзиратель. — Вы оставайтесь покуда здесь. С вами мы бесшумно не подойдем. Как зачнется стрельба, тогда бегите к нам на подмогу, а пока не нужно.
— А если вы его упустите? — зло прошептал исправник.
— Это как же? — возразил Щукин. — Река здесь петлю делает. Мы горловину этой петли аккурат и перегородили. Уйти ему теперь некуда.
— Вплавь на тот берег переберется.
— Утопнет, ежели полезет. Такое течение никому не осилить — паводок еще не сошел. Опять же, омуты да карчи. Сдастся, ирод!
Недовольный Бекорюков занял позицию на опушке. Два сыщика разошлись на сто саженей и бесшумно двинулись к озеркам, держа револьверы наготове.
Исправник, видимо, успел нашуметь. Когда до ближайшей лужи оставалось всего ничего, из кустов вдруг грянул выстрел, и пуля прожужжала над самой головой Лыкова. Он немедленно пустил в ответ два заряда, беря прицел по дыму. Из кустов послышался вскрик и затем топот ног. Вовка убегал. Алексей ринулся на шум, слева от него большими скачками продирался сквозь кусты Щукин. Вскоре они одновременно вылетели на берег Ветлуги. Низкорослый бородач с искаженным лицом застыл у самой воды, пятясь спиной в реку. В правой руке он держал револьвер, левой держался за шею, рубаха на груди была вся в крови.
— Сдавайся, Вовка! — крикнул Лыков. — Раненный реку не переплывешь!
— Бросай оружие, не то убью! — поддержал его Щукин.
Беглый перевел затравленный взгляд с одного сыщика на другого, опустил голову и бросил револьвер на песок. Но вместо того чтобы сдаться, он вдруг развернулся, пробежал по мелководью, прыгнул на глубину и поплыл саженками. Полицейские замерли от неожиданности — это было явное самоубийство…
— Ну, конец Вовке, — громко сказал сыскной надзиратель, следя за мелькающей в воде головой беглеца, и убрал «смит-вессон» за пояс.
Алексей тоже понимал, что стремительную широкую Ветлугу переплыть здесь невозможно. Тем более что прямо на пути преступника закручивались на поверхности реки водовороты. Тот и сам это заметил, но было уже поздно. Раздался сильный плеск, потом отчаянный крик. Мелькнули уходящие под воду руки, и пловец исчез… Только могучая река ревела на все голоса да жалобно кричали чайки.
На берег выскочил, путаясь в сабле, запыхавшийся Бекорюков.
— Где он?
— Пошел с чертями знакомиться, — в сердцах ответил коллежский асессор. — Это теперь его компания… на веки вечные.
— Да где же он? — повторил вопрос исправник, тщетно вглядываясь в Ветлугу.
— Утоп, — пояснил начальству Щукин. — Мы его к берегу прижали, да он сдаваться не захотел. Предпочел смерть принять.
— А что за кровь на песке? Из вас никто не ранен?
— Это Алексей Николаич ему шею прострелил.
— Вовка наверное утонул? — все еще сомневался Бекорюков. — Вы это сами видели? Оба?
— Вернее не бывает, — успокоил его Лыков. — Мог сдаться, но не сдался. Понимал, паскуда, что его ждет. И хрен с ним!
— Пойдемте в шалаше пошарим, — предложил надзиратель. — Хорошо бы убедиться, что маниак именно он. Мало ли…
Так оно и оказалось. Когда полицейские подошли к шалашу, на ветке перед ним обнаружились бусы. Вырезанные из можжевельника, они были нанизаны на короткую нитку, рассчитанную на детскую шею.
— Не из дорогих поделка, — констатировал штабс-ротмистр, вертя находку в руках.
— Это отроковицы с улицы Мещанской, — догадался Иван Иванович. — Мать ее рассказывала — пропали дочкины бусы. Зачем же они Вовке спонадобились?
— Фетишизм, — блеснул ученым словечком коллежский асессор.
— В каком смысле? — удивился надзиратель.
— Ну, маньяки часто оставляют себе что-то от жертв, словно на память. Это их возбуждает.
— А…
— Ну, вот и финита, — выдохнул исправник, садясь у кострища на пенек. — Как говорят в народе: всему развяза. Отбегался, тварь. Жалко, живой не дался. Я бы его оставил в одной комнате с родителями убитых им детей. Пусть бы потешились…
Алексей вдруг почувствовал, что ноги его сделались будто ватными, и опустился прямо на траву. Кончился маньяк! Теперь можно и с семейством наконец побыть. Еще более месяца осталось от отпуска.
Но никакого удовлетворения сыщик не чувствовал — только пустоту и усталость.
Вот вы и узнали о новых приключениях сыщика Лыкова, теперь уже в лесах под Варнавином. Нижегородский писатель Николай Свечин продолжает писать биографию человека, открыто вступившего в борьбу со злом. На этот раз с варнавинским маньяком. Казалось бы, на публикации этой главы все и заканчивается. Но нет, о дальнейших приключениях сыщика Алексея Лыкова можно узнать из книги Николая Свечина «Дело варнавинского маньяка», которая вышла в нижегородском издательстве «Литера».