МАЛЬЧИК, КОТОРОМУ НЕ БОЛЬНО
Не стало детского писателя Альберта Анатольевича Лиханова. Целое послевоенное поколение мальчишек выросло на его книгах. Серия его книг называлась «Русские мальчики». Он был председателем Российского детского фонда, президентом Международной ассоциации детских фондов, директором научно-исследовательского института детства. Но главное — он был писателем, и по его книгам мы учились жить. А детство — это не самая лёгкая жизнь. Его книги стали нам советчиками. Если вы в раздумье, что посоветовать почитать вашим детям, то пусть смело берут в библиотеке книги Альберта Лиханова. Знакомство с его творчеством — лучшая память о человеке, который посвятил себя детству.
Альберт ЛИХАНОВ (Рассказы)
Про Ангину
Один раз на меня напала Ангина. Бабушка сто раз спросила меня, не съел ли я лишнего мороженого. Странный человек. Разве бывает мороженое лишним? Да и не ел я никакого мороженого — разве я доберусь до морозильника? Ведь он в холодильнике, под самым его потолком, а холодильник выше взрослого человека. Бабушка говорила, что Ангина любит жить в мороженом. Ничего себе! И я бы не отказался! Живешь себе в мороженом, со всех сторон сладко. Ну, наверное, и холодно, но все же сначала-то сладко! И вот одна такая Ангина напала на меня, хотя я мороженого не ел. Горло заболело. Я стал говорить шепотом. Бабушка взяла вату, налила в нее камфорное масло и обвязала компрессом мое горло. Еще велела молчать. И спать, если хочу. Но спать я не хотел.
Встреча с паучком
А потом я как-то так повернулся и увидел, что между тумбочкой и спинкой моей деревянной кровати растянута паутина — и в ней, в самой в середине, сидит паучок. И глядит на меня. Сначала я подумал, что он просто как в гамаке качается. Но потом сказал себе, что думаю неправильно. Ведь качаться в гамаке — это значит отдыхать. А паучок не отдыхал. Он притаился и ждал. Он охотился. И смотрел на меня. Я улыбнулся ему. Сказал, чтобы он меня не боялся. Стал перебирать, о чем он думает. Наверное, он подумал, зачем я его увидел вообще? Соображает, не враг ли я ему. Может, даже съем? Бр-р! Разве люди едят пауков? И тут я подумал: но он-то ведь не знает, что я человек. Думает, наверное, что я просто другое животное. И от меня можно всякого ожидать. Тогда я сказал ему: — Не бойся, пожалуйста. И еще спросил: — Как тебя зовут? Он не ответил. Тогда я представился ему сам: — А я Мальчик. Прибавил: — Или Мальчишка. Это так Бабушка меня иногда поддразнивает.
Про ненужные вещи
Когда Бабушка пришла меня проведать, погладить по голове, смерить температуру, напоить горячим молоком, я попросил ее принести большое увеличительное стекло. Его подарили папе японские друзья. В красивой коробке из темно-синего бархата. Еще в этой коробке лежал бумажный нож — странное создание. Нож был красивый, золотистый, с костяной белой ручкой, но тупой. Им можно разрезать только бумагу. Папа сказал, что в очень давние времена все странички во всякой книге были не то чтобы склеены, а не разрезаны. Их требовалось разрезать ножом — каждую страницу. Для этого изобрели бумажный нож. А к нему полагалась сильная линза, лупа, увеличительное стекло, что одно и то же. Сейчас все это совершенно ненужные вещи. Так говорила Бабушка. Папа не возражал. Он улыбался и охотно прощал некоторым вещам их ненужность. Он говорил: — Это напоминание о прошлом. О том, что было. Прибавлял: — Японцы — молодцы. Они уважают воспоминания.
Его звали Чок
Бабушка у нас деликатная. Не стала выспрашивать, зачем мне линза. Принесла всю бархатную коробочку. Я ее опять рассмотрел. Погладил бархат и так, и этак. Потом достал бесполезный нож. Хоть бы попалась мне одна книжка с неразрезанными страницами! А то он так и пролежит всю свою жизнь безработным. Потом я достал увеличительное стекло. Лупу. Линзу. Оно было в золотистом ободке. Я повернулся набок и наставил линзу на паучка. Вот теперь другое дело! Я разглядел его головку и выпученные глазки. И ножки, торчавшие в стороны. — Здравствуй, — сказал я ему, и мне показалось, что он легонько кивнул в ответ. — Я Мальчик, — сказал я ему, — а ты пусть будешь… Чок! Это ведь вторая половинка от слова «паучок». А вторая половинка от слова «мальчик» получается «чик». Выходит, мы с тобой Чок и Чик! Чик и Чок! Мы с ним рассмеялись. Я-то рассмеялся точно, а он… Ну, мне так показалось.
Какой же он?
Я смотрел, смотрел на паучка сквозь увеличительное стекло, но он не шевелился. Я устал лежать на боку и держать лупу, положил голову на подушку и начал думать про Чока. Почему он один сидит в своей паутине? Разве не скучно? Но ведь я тоже один в своей комнате. Приходит Бабушка, но она очень печальная. Всегда вздыхает и говорит мне про неинтересные вещи. Правда, она читает сказки, и это совсем другое дело. Но ведь она почитает-почитает и уйдет. Мама прибежит. Она как будто скорый поезд — всегда куда-то и откуда-то. Постоит на станции по имени Мальчик, а еще чаще — потопчется, постучит каблучками, радостно меня пообнимает, какуюнибудь вкуснятину принесет — и все. Чок-чик-чок-чик, отстучат ее каблучки. Будто она с нами торопливо прощается. Бабушка вздохнет, проговорит что-нибудь маме вслед, например: — Перпетум мобиле! Это значит вечный двигатель. Или скажет: — Куда летишь ты, вечный странник? Она у нас начитанная. Я ей отвечаю ее же словами: — Но ведь жизнь не останавливается. Глаза у нее всякий раз округляются. Хотя это ее собственные слова, произнесенные ею много раз. Но вот глаза у нее всегда округляются, она шевелит ногами под стулом, на котором сидит, на ощупь надевает сброшенные тапочки и торопливо уходит. Я снова один, как Чок в своем гамаке. Вечером во дворе начинается легкая суета. Стучат железные ворота. Слышится речь. Это приехал с работы Папа. Он умывается и сразу приходит ко мне. Я заранее улыбаюсь, поднимаю руки, крепко обнимаю его за шею. — Папа! Он тихонько поднимает меня с постели, подтягивает мои ноги, спрашивает всегда: «Не больно? Не больно?» — и тихонько крутит меня. Вернее, крутится вместе со мной. И все шепчет мне в ухо: — Не больно? Не больно? Конечно, мне лучше, чем Чоку. К нему ведь никто не приходит.
Мысли о Чоке
Я думал о его родителях. И пришел к выводу, что у паучков они, конечно, где-то есть. Но они исчезли. Чок родился — и все. Родители ушли. Может, в лес. Может, в дальний угол моей комнаты. Или даже не моей, а Бабушкиной. Это как уйти в другое государство. И родители Чока не навещают. Так у них устроено. У него и друзей нет. У меня нет друзей. И ничего. Я не скучаю. По крайней мере, про тех троих, которых я знаю, мне и думать неохота. Мэри, то есть Машку, привела от своих друзей Мама. Она была беленькая, как спелый одуванчик, такая же круглоголовая. И все приплясывала с ноги на ногу: то так станет, то этак. Бабушка даже сострила: — Быть тебе, Маруся, манекенщицей. — А что? — не удивилась круглоголовая красотка. — Они ведь почти актрисы. Вот только бы мне ножки подлиннее. Бабушка рассмеялась, а я уставился на ее обыкновенные ноги. Куда же подлиннее? Маша, повертевшись, покрутившись, приблизилась ко мне и сказала, протянув руку: — Давай потанцуем! И я ведь тоже протянул ей руку, дурачок, да Бабушка проговорила вкрадчиво, расставила все по местам: — Он не может. У него ножки болят. — Ножки? — удивленно воскликнула Машка. — Так он не может ходить? — Не может, — ответила Бабушка вместо меня. Одуванчик перестал крутиться. Но лишь на одно мгновение — на один вздох. Она о чем-то ведь подумала, и быстро подумала; наверное, решила, что я ей не понадоблюсь. Воскликнула, поднимая глаза к потолку: — Ой! Я забыла! Мне же надо на репетицию. В танцевальный кружок! Хорошо, что среди паучков нет таких Машуток. Так Бабушка ее, выпроваживая, назвала.
Так как же все-таки у Чока?
Ну ладно. У него нет родителей. Нет друзей. Он сидит на своей паутине, сотканной как будто по чертежу. Он совершенно замечательный ткач. У него какое-то необыкновенное мастерство. Вот прикажи, например, мне или даже самой Бабушке — а она у нас рукодельница! — связать из самых тонких ниточек такую точную паутинку, ничего же не выйдет, как ни старайся! А у Чока вышло! Это — раз. А два — зачем он сделал эту свою сеть? И так ясно — чтобы поймать кого-нибудь. Какую-нибудь мошку, муху, комара, моль. Вообще чтонибудь живое. Поймать — и съесть. Вернее, высосать соки. Насытиться. Вот. Не скажешь же — пожрать, полопать или даже — покушать. Все эти слова не подходят. А — насытиться? Пожалуй, подходит. И для чего — ясно: чтобы жить. Самому не засохнуть от голода. Значит, Чок соткал свою сеть, чтобы кого-нибудь поймать, насытиться и жить дальше, чтобы опять кого-нибудь поймать. И так всю жизнь? А я? А я? Я снова взял увеличительное стекло и опять посмотрел на Чока. Он передвинулся на край своей сети и сидел по-прежнему неподвижно. Я попробовал заглянуть ему в глаза, но он почему-то опустил их. Может, загрустил? Может, услышал мои неприятные мысли? — Не грусти, Чок, — сказал я ему шепотом. — Ты, по крайней мере, здоров. А я? Я повернулся спиной к паучку и стал думать о себе. Что же я? Что со мной будет? Вот пройдет Ангина, исчезнет, отбежит в сторону. Но никуда не уходил Паралич-Параличевич. Какое же у него нерусское имя! И какой он неотступчивый, в концето концов! Что мне делать, если он схватил меня за ноги и держит их изо всех сил! Почему я всю жизнь должен лежать в кровати, так и не научившись ходить? За какие-такие мои провинности и грехи? Их у меня нет! Выходит, я похож на Чока. Что мне надо? Поесть и поспать. Поспать и поесть. Сходить в туалет на Папиных сильных руках. На них же вернуться. Послушать Бабушкины сказки, вздохи и странные ее фразы на отвлеченные темы. Что дальше?
(Продолжение следует).
#газета #землянижегородская #детскаялитература #проза #рассказы #лиханов
