Война – преступление, которое не искупается победой

Ничего подозрительного не обнаружили
– Иосиф Давидович, похоже, на Нюрнбергском процессе вы были самым молодым участником?
– Да, мне было 20 лет. Сейчас 20-летние считаются чуть ли не детьми, а тогда мы, прошедшие войну, чувствовали себя вполне взрослыми, зрелыми людьми. В моей семье с фашистами воевали пять человек. В живых остался я один.
До войны 41-го года наша семья жила в Николаеве. Папа ушел на фронт в первые дни войны, и мы с мамой не получили от него ни одного письма. Потом пришло сообщение, что он пропал без вести.
Мой дедушка, он возил молоко с фермы на сепараторную, и бабушка, которая была колхозным бригадиром, не смогли эвакуироваться. Фашисты закопали их в землю живыми.
Мы с мамой и четырехлетним братишкой успели на повозке выехать из города за считанные часы до того, как его заняли немцы. В дороге мы попадали под бомбежки, под обстрелами переправлялись через реки. Вся дорога была усеяна убитыми и ранеными. Там были военные и гражданские, дети рыдали над трупами родителей.
– Не сомневаюсь, что эти жуткие картины вы вспоминали, глядя на главных нацистских преступников, сидевших на скамье подсудимых. А как вы попали в Нюрнберг?
– Я попросился добровольцем на фронт, и меня направили учиться в пулеметно-минометное училище. А летом 1943 года по приказу Сталина наше училище отправили на фронт. Дальше — «Взвод! В атаку, вперед!». Мне было 17.
После Победы наш 271-й стрелковый гвардейский Берлинский полк передислоцировали в Дрезден. В начале осени меня вызвал начальник политотдела дивизии. Сказал, что я зачислен в охрану советских юристов на Нюрнбергском процессе. Компетентные органы проверили мою родословную до пятого колена. Маму десятки раз вызывали, интересовались, нет ли в нашем роду немцев, но ничего подозрительного не обнаружили.
Американцы оплатили процесс
– Перед отправкой в Нюрнберг вас как-то напутствовали?
– Предупреждали о бдительности в логове врага. Пошили новую форму. В Нюрнберг повезли на машине в сопровождении офицера, думаю, из Смерша. По дороге попадались колонны американских военных. Кто-то из них на обочине устраивал ланч. И ни одного часового.
Позже, когда мы ездили на процесс, регулярно проезжали мимо большого американского танкового парка. Его охранял один негр, хотя город кишел недобитыми эсэсовцами.
– Американцы были настолько беспечны?
– Выглядело так. Однажды стало известно, что пленные эсэсовцы из дивизии «Эдельвейс» вынашивают планы проникнуть во Дворец юстиции, чтобы освободить подсудимых и взять судей в заложники. Им помогала молодая немка. При содействии американского офицера она получила фальшивый пропуск в зал заседаний трибунала. Ее целью было изучить расположение участников процесса, определить количество охранников.
– Нюрнберг находился в зоне оккупации американцев. Они чувствовали себя хозяевами положения?
– На проведении процесса в Нюрнберге настаивала американская сторона. А советская хотела, чтобы он прошел в ее зоне оккупации, в восточном Берлине. Но американцы заявили, что, если их предложение не примут, они откажутся финансировать процесс. В противном случае оплатят все необходимые воздушные и железнодорожные перевозки, телефонную связь, почтовые услуги, лечение и питание участников процесса, их безопасность, организуют для верующих богослужения. У Советского Союза таких огромных средств не было.
– В общем, американцы сделали предложение, от которого было трудно отказаться. А не было соблазна чуточку злоупотребить американской щедростью?
– Что касается еды, то я не был гурманом, и меня все устраивало. Хотя первое время, пока не привык, не хватало хлеба. Его резали такими тонкими ломтиками, что через них можно было читать. Но добавки никогда не просил. Еженедельно всех снабжали зубной пастой, мылом, ручками, сигаретами.
Французские и английские участники процесса привезли с собой своих родственников. Но американцев не проведешь. После окончания процесса они всем выставили счета за питание.
Я считаю, что Нюрнберг был выбран правильно не только из соображений американского обес­печения. Он был местом зарождения нацизма. Здесь под музыку Вагнера проходили все сборища нацистской партии, и на нюрнбергском стадионе Гитлер провозгласил тысячелетие своего рейха.
– А когда вы узнали, что будете охранять главного советского обвинителя Руденко?
– В Нюрнберге меня вызвал товарищ с армейской выправкой, но в штатском. Он сказал: «За жизнь человека, которого вам поручено охранять, отвечаете головой. Одна ошибка, и службе конец. Как у сапера».
– Судя по всему, вам удалось не подорваться.
– Однажды был на грани. На приеме у американской делегации ко мне подошла какая-то леди, возможно, переводчица, стала расспрашивать, откуда я родом, не скучаю ли по дому. Минут пять-семь мы поговорили, а на следующий день меня вызвали «куда надо». К счастью, обошлось без оргвыводов.
– Руденко был суровым начальником?
– Роману Андреевичу было тогда лет 40. Выглядел очень солидно, с первого взгляда внушал уважение. Я знал, что тогда он занимал пост прокурора УССР. Ко мне относился по-отечески. В хорошем настроении мог пошутить. Запомнилось: «Указания начальства подлежат исполнению, даже если они неисполнимы».
Бывало, после приема в иностранной миссии мы приезжали поздно вечером, и Роман Андреевич просил кого-нибудь из своих помощников позаботиться обо мне. Говорил: «Мы отдыхали, а он работал». Был предупредителен. Например, если ему хотелось вый­ти из кабинета подышать воздухом, спрашивал меня: «Вам не хочется прогуляться?», хотя я и так был обязан сопровождать его.
Как-то приехала к нему жена. Стройная, миловидная, что называется, рожденная быть женщиной. Во время застолья пела украинские песни. Все аплодировали, а я, наверное, горячее всех. Вспоминал родные места.
Но при всей доброжелательности ко мне Роман Андреевич всегда сохранял дистанцию. Я принимал это как должное. Так же Руденко относился и ко второму своему телохранителю. Мы оба были в звании сержанта, только я был настоящим, а мой напарник – капитаном «компетентных органов». Правда, я об этом узнал после окончания процесса.
– Конспирация?
– Дело в том, что была еще одна причина, по которой американцы не хотели проводить процесс в советской зоне оккупации. Они боялись наших спецслужб. Поэтому разрешили приехать строго определенному количеству офицеров. Но наши сделали просто: обмундировали их в солдатскую форму и снабдили соответствующими документами.
Эти люди писали донесения в Москву обо всех деталях процесса. Мне в руки попали протоколы специально созданной в Москве правительственной комиссии для руководства советской делегацией в Нюрнберге. Работу комиссии в соответствии с указаниями Сталина контролировал нарком иностранных дел Молотов через Вышинского, в тот момент занимавшего пост его зама. Эта комиссия разработала перечень документов, нежелательных для оглашения в суде. Среди них пакт 1939 года, документы об отношениях Сталина и Гитлера, о поездке Молотова в Берлин и министра иностранных дел гитлеровской Германии Риббентропа в Москву и многое другое.
Когда после окончания процесса мы выехали из Нюрнберга и сделали привал на обочине, мой напарник вышел из другой машины, и вдруг я увидел, что на нем офицерская форма. Видно, он переоделся в машине, не мог дождаться, когда наконец снова наденет капитанские погоны.
Не военнопленные, а уголовники
– Как выглядел Нюрнберг после войны?
– Несколько массированных налетов американской авиации превратили город, особенно центр, в руины. Всюду груды битых кирпичей, покореженных металлических конструкций. Но остался почти невредимым комплекс зданий на улице Фюртштрассе. Среди них — массивный четырехэтажный Дворец юстиции. Здесь и проходил процесс.
Советской делегации отвели помещение на втором этаже. Зал судебных заседаний находился на третьем. В нем соорудили балкон для посетителей, но этого было явно недостаточно. Поэтому места распределяло специально созданное бюро. Чередуясь, на процессе побывали 60 тысяч человек.
Окна в зале завесили тяжелыми портьерами, внутри постоянно горел искусственный свет. Притягивал взгляд барельеф, изображавший Адама и Еву. Одна из дубовых панелей, которыми были отделаны стены, отодвигалась, и за ней оказывалась дверь в лифт. Из него в зал и вводили подсудимых. К лифту их доставляли по подземному переходу, специально прорытому американцами из тюрьмы, которая находилась во дворе Дворца юстиции. Это исключало возможность побегов.
В зале подсудимые появлялись в таком порядке: впереди солдат охраны с рукой на пистолете, за ним рейхсмаршал и министр авиации Третьего рейха Геринг, снова  солдат, за ним — заместитель Гитлера по партии, рейхсминистр без портфеля Гесс и так далее.
Подсудимые всегда сидели на определенных местах. Над ними возвышались американские солдаты в белых касках и ремнях. Если кто-то из подсудимых засыпал, солдат дотрагивался до него палкой – не спать!
– В каких условиях содержали подсудимых во время Нюрнбергского процесса?
– Условия были намного гуманнее, чем те, которые фашисты создали миллионам людей в концлагерях и гестаповских тюрьмах. Главных нацистов, как я уже говорил, разместили в двухэтажном здании во дворе Дворца юстиции. Например, Геринг, обвиняемый № 1, занимал камеру № 5. Как и все остальные, она была размером два метра на четыре и два в высоту.
В камерах были небольшие окна с прозрачным пластиком вместо стекол. Свет в камеры подавался снаружи, что исключало самоубийство током. В мебельный «гарнитур» входили койка с волосяным матрацем, стул и прикрепленный к полу стол. Заключенным разрешалось иметь бумагу, карандаши, семейные фотоснимки, табак и туалетные принадлежности. Из тюремной библиотеки приносили книги. Очки выдавали только на день, к ночи забирали. Когда заключенные ложились спать, голова и руки должны были находиться над одеялом.
– Как могло получиться, что при тех строгостях, которые существовали в нюрнбергской тюрьме, до судебных заседаний дожили не все заключенные? Я говорю о Роберте Лее, главе Германского трудового фронта, создавшем из рабочих фашистские штурмовые отряды.
– В этом случае, я думаю, недоглядели. Перед началом судебных слушаний всем подсудимым раздали обвинительные заключения. Генерал Лей прочитал свое и весь день ходил по камере из угла в угол. Тюремный психиатр записал, что его глаза «имеют безумное выражение»…
– Может, это был абстинентный синдром? Лей ведь страдал алкоголизмом.
– Говорили еще, что тюрьма – единственное место, где его увидели трезвым. Протрезвев, он наконец осознал масштаб злодеяний.
25 октября 1945 года часовой подошел к глазку его камеры и спросил, почему он не спит. Лей ответил, что спать ему не дают миллионы убитых. Часовой ушел, а когда вернулся и снова посмотрел в глазок, увидел скрюченную фигуру Лея над унитазом. Тот перекинул веревку, связанную из обрывков полотенца, через канализационную трубу и повесился.
В посмертной записке Лей написал, что больше не в силах выносить стыда. А в завещании немецкому народу писал: «Мы, немцы, должны иметь силу отречься от антисемитизма. Мы должны объявить юношеству, что это было ошибкой».
Геринг, узнав о его самоубийстве, с презрением сказал, что на процессе Лей мог всех их опозорить. И сострил: «Хорошо, что Лей мертв. Все равно ведь он мертвецки пил». А администрация тюрьмы сделала выводы: если раньше один часовой полагался на четыре камеры, то с этого дня охрану выставили у каждой двери.
– Хотя Геринг зло иронизировал над алкоголиком Леем, он и сам любил выпить.
– Хуже, рейхсмаршал был наркоманом. Начальник тюрьмы полковник Эндрюс рассказывал, что при определении в тюрьму у Геринга отобрали целый чемодан с наркотиками. Зато ему разрешили приносить в зал заседаний одеяло, потому что скамья казалась ему слишком жесткой.

Гессу посоветовали прекратить маневры
— Очень неважно было со здоровьем у заместителя Гитлера по партии, рейхсминистра без портфеля Рудольфа Гесса. Он ведь лечился у психиатров.
— Гесс симулировал потерю памяти. Не узнавал свидетелей, в том числе Геринга, прикладывал наушники к носу или засовывал их в подмышки. За ходом судебных заседаний не следил, вместо этого читал детективные романы.
Чтобы ответить на вопрос, вменяем ли Гесс, из разных стран в Нюрнберг съехалась профессура на консилиум. Однажды провели такой эксперимент: Гесса ввели в темный зал, где в то время на экране показывали нацистский документальный фильм с его участием. Посредине фильма на него неожиданно направили яркий световой луч. Оказалось, что он сидит совершенно безучастный ко всему происходящему.
В своем заключении медицинские светила не исключали симуляцию со стороны подсудимого: «…у Гесса имеется сознательное преувеличение потери памяти и стремление использовать это, чтобы избежать допросов».
— Без памяти бывает легче жить…
— Но в какой-то момент Гесс сменил тактику и выступил с сенсационным заявлением: «С этого момента моя память находится в полном распоряжении суда». Надел наушники и стал отвечать на все вопросы.
— И почему же «немой» заговорил?
— Об этом мало кто знает. Советский психиатр профессор Краснушкин обследовал его и сказал: «Господин Гесс, вы сейчас молчите и симулируете ретроградную амнезию. Но ведь вы не больны. Молчать длительное время здоровый человек не может. Наступит момент, и вы обязательно заговорите. Тогда вас понесет так, что вы не сможете остановиться. В результате наговорите такого, что может вам очень навредить и о чем будете жалеть. Как специалист советую прекратить эти маневры».
В конце концов, разве Гитлер не был психопатом и преступником одновременно? В списке обвиняемых Гесса поместили под номером два, сразу после Геринга.
— Психиатры не нашли у главных нацистов отклонений, которые объяснили бы их зверства во время войны. Но удивления достойно, сколько явных и тайных пороков было у нюрнбергских подсудимых.
— Я думаю, это закономерно. Финансовый магнат гитлеровской Германии Гельмар Шахт сказал на суде, что нацистскую верхушку отличали пошлость и примитивизм, и назвал пьянство органически присущим нацистской идеологии. По его словам, алкоголизм был бегством от совести.
Но даже чудовища, сидевшие на скамье подсудимых, воротили нос от Юлиуса Штрейхера, издателя фашистской газеты «Дер Штюрмер», который был педофилом.
Роман Андреевич Руденко обвинил Штрейхера в растлении немецкой молодежи: «Штрейхер должен нести ответственность за то, что морально изуродованная им гитлерюгенд использовала в качестве мишеней еврейских детей, взятых из львовского гетто».
Немецкими детишками занимался еще один мерзавец — Бальдур Ширах. Английская писательница Ребекка Уэст написала, что своим жалким видом он напомнил ей услужливую гувернантку, а не руководителя гитлерюгенда.
— Как вы объясняете тот факт, что трое подсудимых: Папен, Фриче и Шахт — были оправданы? Хотя, например, в отношении главного финансиста Третьего рейха Гельмара Шахта в обвинительном заключении записано, что он «играл выдающуюся роль в подготовке к осуществлению преступных планов фашистского заговора». Где же логика?
— Можно сказать, что это один из парадоксов Нюрнбергского процесса. Колебаниям судей способствовало, наверное, то, что на фоне жутких злодеяний одних главных нацистов поведение других казалось менее ужасным.
Папен, например, поначалу очень критиковал нацистов, но позже служил им верой и правдой. Был послом в Австрии — и содействовал аншлюсу. Был послом в Турции — и прилагал усилия, чтобы не допустить ее присоединения к антигитлеровской коалиции. Агенты советской разведки пытались организовать на него покушение, но неудачно.
Через год после окончания Нюрнбергского процесса на другом суде Папена все же приговорили к восьми годам заключения. Выйдя на свободу, он прожил еще с полтора десятка лет и скончался в своей постели.
Радиожурналист Ганс Фриче был рупором Геббельса. Он сдался Красной армии, когда она вошла в Берлин. Как и Папен, был снова арестован и приговорен к девяти годам тюрьмы. Его выпустили из-за тяжелой болезни, от которой он и скончался.
Из этой троицы Гельмар Шахт — особая фигура. У него была репутация финансового гения. Шахту, который до войны служил президентом Рейхсбанка, понравилась книга «Майн кампф», и он сделал на Гитлера ставку. Сумел привлечь инвестиции в дело нацистов, организовал обращение промышленных воротил Германии к рейхспрезиденту Гинденбургу с требованием назначить Гитлера рейхсканцлером.
В расстреле отказать
— Нюрнбергский процесс длился 10 месяцев и 10 дней. Вы находились там безвыездно, но не все же время работали. Иногда, наверное, отдыхали?
— Бывало, Роман Андреевич выезжал на охоту. Частенько возвращался с дичью. Я не охотился, а исполнял свои служебные обязанности — охранял его.
Однажды несколько ребят из нашей делегации отправились за город отдохнуть на природе и наткнулись на «невозвращенцев». Это были бывшие советские, которые сотрудничали с гитлеровцами и, когда те отступали, вместе с ними бежали. Оказалось, что в окрестностях Нюрнберга несколько таких поселений. «Невозвращенцы» напали на наших, избили их. После этого нам запретили ходить в город по одному, а на природу уже никто не выезжал.
— Кто из участников судебного процесса (не говорю о подсудимых) произвел на вас самое большое впечатление?
— Меня поражала работа переводчиков-синхронистов. Им пришлось переработать и осмыслить миллионы (без преувеличения) страниц документов, показаний. Все это переводилось на русский, английский, французский, немецкий языки. Причем каждое слово было на вес золота.
В переводческом пуле работал Андрэ Каминкер, отец французской кинозвезды Симоны Синьоре. Даже при его предыдущем опыте в Лиге Наций он говорил, что работа в Нюрнберге выше человеческих сил. Ведь оперировать приходилось самой разнообразной терминологией — от политики, дипломатии, права до медицины и военной техники. И все это в крайне нервозной обстановке. При этом американская группа переводчиков, например, состояла из 600 человек, а наша — всего из сорока.
— Наверное, среди западных переводчиков были русские эмигранты, дворяне, свободно владевшие несколькими языками?
— Совершенно верно. Во французской делегации был Лев Толстой — внучатый племянник великого писателя. Русскую секцию американских переводчиков возглавляла княгиня Татьяна Трубецкая. Мы им и их коллегам показали документальный фильм о злодеяниях фашистов на советской земле. Невозможно пересказать, как они были взволнованы. Потом бескорыстно приходили на помощь нашим переводчикам, если те испытывали какие-то затруднения.
Но все равно наши выкладывались, как никто. После целого дня работы в зале они отправлялись не на отдых, а за письменный стол — переводить документы и стенограммы. Работали по 15-16 часов в сутки. Переводчица Наталья Лебедева вспоминала, что, когда вернулась домой — кожа да кости, родные в ужасе воскликнули: «Ты где была — в Нюрнберге или в Освенциме?!»
— Не только переводить, но и просто почти год заслушивать показания свидетелей и документы о зверских убийствах миллионов людей — это, конечно, не для слабонервных.
— Меня не покидало ощущение, что все эти миллионы тоже присутствуют в зале. Одной из наивысших точек напряжения было оглашение приговора. Документ оказался настолько объемным, что судьи читали его по очереди.
Обоснование персональных обвинений каждому подсудимому объявляли отдельно. Их по одному вызывали на кафедру перед членами трибунала. Геринг шел первым. Он услышал: «Его вина уникальна по своей чудовищности. В материалах дела не нашлось никаких оправданий для этого человека». Вернулся на свое место с отсутствующим выражением лица. Второй раз его вызвали, чтобы объявить смертный приговор через повешение. Он выслушал и вышел из зала.
Запомнилось, что после этого Риббентроп, Йодль (начальник штаба оперативного руководства Верховного командования вермахта, который подписал Акт капитуляции Германии. — Авт.) и Розенберг (имперский министр по делам оккупированных территорий. — Авт.) едва держались на ногах, и охранники с двух сторон поддерживали их под руки.
К смертной казни были приговорены 12 подсудимых (один — Мартин Борман — заочно), трое — к пожизненному тюремному заключению, четверо — к различным срокам лишения свободы.
— Судьи были едины в этом решении?
— Не во всем. Член трибунала от СССР, генерал Никитченко, написал «Особое мнение». Он был, в частности, не согласен с оправданием Шахта, Папена и Фриче и с пожизненным тюремным заключением Рудольфа Гесса, которого, по мнению Никитченко, следовало казнить.
Осужденные подали просьбы о помиловании, но они были отклонены. Геринг, Йодль и Кейтель ходатайствовали о замене повешения расстрелом. Им тоже отказали. Оставался последний акт этого действа — казнь.
— И тут снова возникает недоумение: как при чрезвычайных мерах, предпринятых для охраны осужденных, Герингу удалось избежать повешения?
— Да, все это выглядело странно. 15 октября 1946 года в 22 часа, когда подсудимые еще не знали судьбу своих ходатайств, немецкий врач Пфлюкер обошел камеры приговоренных к смерти. Он мог предложить им снотворное, если они пожелают. Предполагалось, что они не должны догадываться о своем ближайшем будущем. Тем не менее, как вспоминал Пфлюкер, Геринг спросил его: «Вы придете посмотреть, как я умираю?»
Через 50 минут Геринг был найден в своей камере мертвым — смерть наступила от цианистого калия. Он оставил записку на имя начальника тюрьмы полковника Эндрюса, в которой объяснял, что прятал ампулу в баночке с кремом для лица, и просил никого не винить в том, что ему удалось покончить с собой.
— А была еще версия, будто Геринг не отравился, а его отравили.
— Говорили также, что американская разведка Геринга не отравила, а усыпила, чтобы впоследствии использовать его. Тело же подменили двойником. Но я считаю, все это беспочвенные версии. Перед тем как класть в гробы нюрнбергских покойников, в том числе и Геринга, их всех идентифицировали несколько официальных представителей от каждой страны, принимавшей участие в трибунале и наблюдавшей за казнями.
Приведение приговора в исполнение началось в 1 час 11 минут ночи 16 октября. В гимнастическом зале тюрьмы уже были приготовлены три механизированные виселицы.
Первым вывели Риббентропа. Он был в состоянии прострации. Штрейхер впал в истерику, и его тащили на виселицу силой. Все было кончено в 2 часа 45 минут.
— Я читала, что главный палач, сержант американской армии Джон Вуд, лично изготовил петлю с 13 узлами.
— Этого я не знаю, но верно то, что к четырехугольным платформам виселиц вели по 13 ступенек. Почему принято, чтобы на эшафот вели именно 13 ступенек, не знаю.
В четыре часа утра на грузовиках гробы вывезли из города. Репортеры решили было поехать вслед за колонной, но их отогнали пулеметной очередью.
В обстановке строгой секретности тела кремировали в Мюнхенском крематории. Шел проливной дождь. Пепел вывезли в сельскую местность и там высыпали в дождевой поток, бежавший по придорожной канаве. Я знаю эту версию бесславного конца ближайших гитлеровских приспешников. Хотя в некоторых публикациях приходилось читать, что пепел был развеян самолетами в воздухе. Но как бы там ни было, это уже несущественно.
— Что вы думаете о самом странном подсудимом на Нюрнбергском процессе — Мартине Бормане? Почему его заочно приговорили к смертной казни? Значит ли это, что трибунал располагал сведениями о том, что Борман жив? В свое время вообще ходили слухи, будто партайгеноссе был советским шпионом в штабе Гитлера.
— Есть свидетельства, что начальник партийной канцелярии НСДАП Мартин Борман 1 мая 1945 года вышел из бункера Гитлера. Но куда отправился, неизвестно. Кстати, он был не единственным из целой армии нацистских убийц, которым удалось непостижимым образом скрыться от правосудия. Будто в воду канули. Может, в прямом смысле слова — многих выво­зили в Южную Америку разными видами транспорта, в том числе субмаринами.
На Нюрнбергском процессе личный шофер Гитлера Кемпке рассказал, что группа близких к Гитлеру людей после его смерти пыталась вырваться из окруженного Берлина. Они прятались за впереди идущими танками. За одним — Кемпке, за другим — Борман. Недалеко разорвался снаряд, и больше Бормана он не видел.
Другой свидетель, личный шофер Бормана Якоб Глас, сказал, что незадолго до процесса столкнулся с бывшим шефом на улице Мюнхена. Как пошутил сын Бормана, его отца видели во всех странах мира, кроме Китая.
— Вас отблагодарили за работу в Нюрнберге, наградили?
— Не наградили даже переводчиков, героически выстоявших весь процесс. А обо мне Роман Андреевич Руденко написал командующему 8-й гвардейской армии генералу Чуйкову. В письме он благодарил меня за усердие в службе и просил предоставить мне месячный отпуск. А самая большая награда — быть свидетелем такого исторического события.
Беседовала Любовь ХАЗАН.
www.bulvar.com.ua