Солдатское поле
До немецких войск была доведена директива № 45 верховного главнокомандования о наступлении на Сталинград и Кавказ.17 августа. Войска Сталинградского фронта отступили на левый берег Дона, заняли оборону по внешним обводам укреплений.Следующим днем механизированные войска противника форсировали Дон в районе хутора Вертячий и Песковатка (западнее Сталинграда).23 августа. Передовые части 6-й немецкой армии, прорвав оборону советских войск, вышли к Волге севернее Сталинграда.24 августа. Начался контрудар левого крыла Сталинградского фронта по флангу противника из районов Серафимовича, Еланская и Новогригорьевская.25 августа. В районе Калача немецко-фашистские войска форсировали реку Дон. Сталинград объявлен на осадном положении…
Жаркий август
Выцветшее небо над выгоревшими степями. Жесткая стерня под ногами солдат. И пыль, пыль, едкая полынная пыль. Горячий ветер. Каменистая меловая земля на высотах. Танки в балках. Нудно гудящие в небе самолеты. Горящая волжская вода…
Все это нетрудно представить даже сейчас. Степи не изменились с тех пор. В том августе был еще неблизок момент, когда в Сталинграде будет сражаться каждый дом. Но не так уж и далек. Лет пять назад с высоты 120,0 — Мамаева кургана — было видно поле, с которого немцы шли до Волги целых три месяца. Новый микрорайон белой стеной заслонил то поле. До него полтора десятка километров по проселочной дороге. Три месяца немцы уплотняли оборону советских войск. На семнадцать шагов в день…
Уже просматривалась блестящая на солнце полоска реки. Великой реки, к которой они стремились. Она не звала их, но они, считая себя с самого начала войны хозяевами будущих завоеванных пространств, шли. Шли через ощетинившиеся штыками поля.
Позже, отступая, они бросят ставший ненужным литографский камень, с которого хотели печатать листовки:
«Сталинград пал.
Москва — это голова
Советского Союза,
Сталинград — его сердце».
Удар, рассчитанный в сердце, был жесток и точен.
В сентябре 1942 года «Сталинградская правда» поместила очерк военного корреспондента Константина Симонова «Солдатская слава». Выпишем из него слова, которые будут нам нужны:
«…Окопами изрыты степи, высятся над ними холмы блиндажей, ревут минометные залпы. Безымянна еще эта земля под Сталинградом.
Но когда-то ведь и слово «Бородино» знали только в Можайском уезде, оно было уездным словом, а потом в один день стало всенародным. Бородинская позиция была не лучше и не хуже многих других позиций, лежавших между Неманом и Москвой. Но Бородино оказалось неприступной крепостью потому, что именно здесь решил русский солдат положить свою жизнь, но не сдаться. И поэтому там мелководная речка стала непроходимой и холмы и перелески с наскоро вырытыми траншеями стали неприступными.
В степях под Сталинградом много безвестных холмов и речушек, много деревенек, названий которых не знает никто на сто верст отсюда, но народ ждет и верит, что название какой-то из этих степных широких полей станет полем великой Победы».
В августе 1975 года то самое поле, которое надолго стало неприступным рубежом перед Сталинградом, назвали Солдатским. Поле стало памятником.
Постоим здесь. Помолчим. Послушаем, как шумит ветер в груде военного лома, свезенного с пахотных полей. Почитаем выбитое в граните письмо майора Петракова, написанное дочери из этих мест.
Солдатское поле… Еще одна точка войны… Почти сорок лет после боев, которые шли здесь, плуг не касался этого поля. Оно было огорожено колючей проволокой, и таблички предупреждали: «Осторожно, взрывоопасные предметы!» Саперы дали жизнь этому полю, и с тех пор каждую весну хлеборобы начинают с него сев.
Они шли…
Путь их лежал по выжженным придонским степям, где успели высохнуть ручейки и редко встречались озера с теплой и солоноватой водой. Их мучила жажда, они основательно пропылились, но улыбались. Уже год, как шла война, а им удалось уцелеть. Им казалось, что они доживут до скорой победы. Во всяком случае, большинство увидит ее, и каждый надеялся, что он будет в числе этого большинства. Кто знает, понимали они или нет, что в войне, которую они начали, все складывается как-то не так: срываются пунктуально рассчитанные сроки наступлений, не удаются задуманные операции. Их отбросили от Москвы, но на этот раз бог, кажется, услышал их окопные молитвы — почти без боев пыльными большаками они идут к Сталинграду. Если бы еще не уставать, если бы иметь железное сердце, то вот так, с бесконечного марша можно было войти в город. Фронтовые кинохроникеры снимали их на пленку. Эти кадры должны быть прологом к фильму о победе на Волге. Еще ни одного законченного фильма не снято о победе в России. Кажется, на этот раз им это удастся. Уже есть ключевой кадр: самый отчаянный оператор в составе ударной группы пробился к Волге. Опьяненный, он снимал танки на берегу, смеющихся солдат, солдат, пьющих воду из реки и салютующих из парабеллумов.
Шагая, они успевали делать записи в походных дневниках, чувствуя, что от великих событий их отделяет совсем немного времени.
«…После длительного перехода по донским степям мы, наконец, вышли на реку Дон и почти без боя захватили большое село Цимлянское…. Говорят, в этом селе изготавливают прекрасные вина. Надо послать десяток бутылок домой. Отцу — подарок от Вилли. Как он обрадуется. Сегодня после купания командир роты сказал, что если в дальнейшем будем действовать так же успешно, то скоро выйдем на Волгу, займем Сталинград и тогда уже обязательно скоро закончим войну. Возможно, к рождеству будем дома».
Так писал в своем дневнике солдат 267‑го пехотного полка Вильгельм Гофман.
Они шли и пели бодрые песни:
«Если весь мир будет лежать в развалинах,
К черту, нам на это
наплевать!
Мы все равно будем
маршировать дальше,
Потому, что сегодня нам принадлежит Германия,
Завтра — весь мир!»
В грудах немецких дневников и писем, попавших в руки советских солдат, августовские записи 1942 года полны восторга и оптимизма. Хотя не все. У тех, кто ввязался в бои еще на дальних подступах к Сталинграду, мелькают строки, полные драматизма.
«23 августа. Мы движемся к Сталинграду, к Волге, цели всего нашего летнего наступления. Скоро мы его захватим и тогда отойдем в тыл. О, сладкие, обольщающие нас надежды. Действительность оказывается совсем иной.
24 августа… Ужас охватывает меня, когда я вижу грузовики, стоящие у дороги, доверху нагруженные нашими мертвецами.
4 сентября… К северу от нас прорвались русские, и наша четвертая батарея бросила на произвол судьбы все орудия. Нам дают приказ переменить позиции и выйти к дороге на Сталинград.
Утром я был потрясен открывшимся передо мной зрелищем. Я в первый раз увидел Волгу, медленно текущую в своем широком русле. Мы достигли нашей цели. Но Сталинград в руках русских, нам предстоят дни тяжелых боев».
Эта запись в дневнике унтер-офицера зенитной части, прикрывавшей небо над головами передовых маршевых рот, стала последней.
В те дни тем, кто лишь мельком увидел Волгу, не суждено было больше видеть ее никогда. Перед Сталинградом, перед Волгой еще лежала узкая полоска земли, на которой в довоенное время колосились хлеба, а в августе сорок второго здесь зрели семена вражеской смерти.
Ставшее
крепостью
Старый дом на тихой улочке Ульяновска. Старый двор, поросший густыми прохладными кленами. Спрашиваю у старушек, сидящих на лавочке:
— Как разыскать Марию Михайловну Петракову?
— Это я, — поднимаясь со скамеечки, ответила седая женщина.
Мы говорили до вечера. Придя слушать, я превратился в рассказчика.
…Капитан Юрий Воротецкий доложил:
— Саперами обезврежено шесть тысяч взрывоопасных предметов. Поле может переходить в вечное пользование совхоза имени 62-й армии.
— Уверены в безопасности? — спросил принимавший рапорт генерал.
— Так точно, на все сто процентов, — твердо ответил капитан.
Тут же раздалось: «По машинам!».
Трактористы рванули разом и цепью двинулись в наступление. Лемеха плугов врезались в твердую, давно не паханную землю, и потекли за плугами черные полоски свежей вспашки. Под острыми ножами лемехов белым дымком «сгорали» жесткие кустики полыни. Они уступали место будущему хлебу. Все, теперь с совхозной карты исчезла литера «М» — минное, мертвое.
Сколько в тот год ни кликали по стране, никто из защитников этого поля не отозвался и не приехал на большой следопытский сбор — VII Всесоюзный слет победителей похода по местам революционной, боевой и трудовой славы советского народа. Скорее всего, в живых никого не осталось. Август сорок второго железным огнем выжег здесь все живое, а потом, ведь впереди было еще много дней войны.
С саперами, очистившими поле от всего, что представляло хоть малейшую опасность, идем к месту, где стоял их бывший лагерь. Идем мимо окопов и траншей. Такое ощущение, что солдаты покинули их только вчера.
Вот линия обороны немцев. Истлевшая жесть ребристых термосов. Остатки солдатских ранцев, покрытых телячьей кожей. Земля с бруствера просеяна и просмотрена саперами. Брустверы изрезаны огневыми позициями, направленными на окопы и траншеи наших солдат. Это совсем близко. Когда немецкая авиация прилетала бомбить наши позиции, в траншее немцам раздавалась команда покинуть передовую — падающие бомбы могли задеть их.
За изгибом балки саперы обнаружили засыпанную «сорокопятку» — нашу противотанковую пушчонку. Отсюда они извлекли несколько нестреляных снарядов и останки артиллеристов. Пушка стояла на танкоопасном направлении и с позиции пушкари не ушли…
…За какую же из высот дрался батальон майора Петракова?
Может быть, вот за эту? Саперы рассказывали, что высота была буквально засыпана осколками, там же нашли увязшую в песке невзорвавшуюся бомбу. Когда батальон таял на глазах и было уже невозможно удержать высоту, майор Петраков вызвал огонь артиллерии на себя.
С Марией Михайловной разглядываем фотокопию ставшего теперь известным письма. Где писал его майор Петраков? На той самой высотке? По датам сходится — 18 сентября 1942 года. Письмо не дошло до адресата. Его нашли в потерянной планшетке комбата, который был тяжело ранен и отправлен в госпиталь.
Бумаги из планшетки вместе с письмом увезли в военный архив. Там оно лежало, пока его не обнаружили…
…Вначале замечаешь памятник: среди пашни, на фоне молодых посадок и уходящих вдаль линий электропередач, стройная фигура девочки с косичками, в коротком платьице и с цветком в руке.
Как оказалась эта бронзовая девочка на военном поле?
Бетонный треугольник солдатского письма — ключ к Солдатскому полю. Это то самое письмо, что не дошло до адресата в августе сорок второго года. Сейчас его читают все, кто приезжает сюда.
«Моя черноглазая Мила! Посылаю тебе василек. Представь себе, идет бой, кругом рвутся вражеские снаряды. Кругом воронки. И здесь же растет цветок. И вдруг очередной взрыв… Василек сорван. Я его поднял и положил в карман гимнастерки. Цветок рос, тянулся к солнцу, но его сорвало взрывной волной. Если бы я его не поднял, его бы затоптали. Вот так фашисты поступают с детьми… Мила, папа Дима будет биться с фашистами до последней капли крови, до последнего вздоха, чтобы фашисты не поступили с тобой так, как с этим цветком. Это тебе пока не понять. Мама объяснит».
Давно выросла девочка Мила и стала Людмилой Дмитриевной. Она все поняла сама. С Марией Михайловной идем в гости к Людмиле Дмитриевне.
На столе появляется чай, и разговор продолжается.
Она помнит отца. Помнит светлый день начала войны. Да, он был светлым. Еще никто ничего не знал, и отец, вернувшись с охоты, отдыхал на диване. Таким он и запомнился.
После войны, когда домой возвращались солдаты, она бегала их встречать. Отстояв со своим батальоном Солдатское поле и выписавшись из госпиталя, он воевал еще год и был убит на другом солдатском поле на Брянщине.
Людмила Дмитриевна с дочкой Наташей побывала на могиле отца.
…Шли тракторы, а на краешке поля стояла бронзовая девочка с цветком в руке. Первый трактор с развевающимся знаменем вела лучшая трактористка Волгоградской области Мария Пронина. Смело вела между фанерных табличек с надписью: «Проверено. Мин нет». Потом она расскажет, что ее отец, увидев фотографию этой таблички на поле, вздрогнет, но ничего не скажет. А она поймет: сердце фронтовика кольнула война. Сколько на его пути лежало вот таких полей. Их все смело можно назвать Солдатскими.
Рядом с трактором Марии Прониной ведет свою гусеничную машину молодой механизатор из ГДР Дитер Зайдлер. Он будет молчалив, когда всех соберут на обед. Только вечером, прощаясь, скажет:
«Я буду сохранять все в своей памяти, что видел здесь. А тот завтрашний хлеб на суровой земле будет нашим хлебом братства. Чтобы никогда больше никто не оставил между народами минных полей…»
У Марии Михайловны хранится каравай черного хлеба. Лежит он под фотографией мужа. Хлеб Солдатского поля. Первый, из послевоенного урожая.
Они остановились
Военные историки, тщательно изучившие документы Сталинградской битвы, пришли к выводу, что боями, продолжавшимися с середины августа до середины сентября, советские войска сорвали план наступления. 12 августа признается кульминационным днем. Дальше немецкими войсками уже владела сила инерции. Она подогревалась категоричными директивами и приказами. Хотя немцам и удалось войти в город, но завладеть им уже не удастся. Вал продуманного наступления разбился на многие очаги боев. Шли сражения за отдельные дома, улицы, скверы, за выход к Волге. В боях сжигались полки и дивизии, подошедшие к Сталинграду еще в июле и августе. В огонь бросались маршевые полки и дивизии, только что отпылившие донскими большаками.
Трезвые голоса в этой кутерьме не слушали. Командир 14-го танкового корпуса, прорвавшегося к Волге, генерал фон Виттерсгейм, предложил командующему 6-й армией генерал-полковнику Паулюсу отойти от реки. Он не верил, что удастся взять этот гигантский город, растянувшийся по берегу на десятки километров. За проявленное колебание генерал тут же поплатился своим постом.
31 августа на совещании в своей винницкой ставке Гитлер распорядится: «Сталинград: мужскую часть населения уничтожить, женскую — вывезти».
6 сентября, анализируя ход обороны города советскими войсками, Гитлер скажет:
«Сосредоточив усилия на защите Сталинграда, русские совершают серьезную ошибку… Если бы русские не решили стоять в Сталинграде, они бы сделали это в другом месте, это лишь доказывает, что название может придать данному месту значение, не соответствующее его истинной ценности. Ибо для большевиков было бы зловещим предзнаменованием потерять Сталинград, поэтому эти до сих пор удерживают Ленинград! Уже по той причине я отказывался, чтобы мое имя или имена моих коллег присваивались чему-нибудь, что может подвергнуться опасностям войны, — городу или линкору».
К 20 сентября уловит инерцию наступления и Гитлер, хотя он и скажет в рейхе:
«Мы штурмуем Сталинград и возьмем его — на это вы можете положиться. Если мы что-нибудь заняли, нас оттуда не сдвинуть».
24 сентября инерция наступления станет очевидной. В утреннем докладе начальник генерального штаба сухопутных войск генерал Гальдер прочтет:
«В Сталинграде, в черте города, ведутся местные уличные бои…» — и станет первой жертвой только намечавшейся неудачи. На 460-й день войны он получит отставку. В своем дневнике он запишет: «Мои нервы истощены, да и он (Гитлер. — В. Ф.) свои поистрепал, мы должны расстаться».
Читая письма павших в Сталинграде гитлеровцев, понимаешь, что солдаты раньше своих военачальников начали осознавать опасность тех событий, в которые они были безвозвратно ввергнуты.
«…Упорно, невероятно упорно сопротивление сталинградцев. Бой идет не за улицы, не за кварталы. Отстаивается каждый подвал, каждая ступенька… Каждый метр стоит жизней. В бой бросаются все новые и новые батальоны, а уже на следующий день от них остается какой-нибудь взвод».
«…Сталинград — это ад на земле. Верден, Красный Верден с новым вооружением. Мы атакуем ежедневно. Если нам удастся занять 20 метров земли, вечером русские отбрасывают нас обратно».
«…Описать, что здесь происходит, невозможно. В Сталинграде сражаются все, у кого есть голова и руки, — мужчины и женщины».
Инерция наступления угасала. Вал его остановился. Им еще предстоит гибнуть, вновь проходя через Солдатское поле. Гибнуть, горько вспоминая свои августовские радости.
Земля,
принявшая солдат
От хутора Чеботаревского к Дону дороги верст двенадцать — так мерили в старину. Из степей земля волнами подступает к хутору: будто всплеснулась когда-то и разом замерла. За хутором валы нисходят, и до самой реки, все версты, низина. Эти высоты последние. Летом сорок второго года на них ступил враг и остановился. К Дону не пошел: там не укрепишься, не зароешься, не спрячешься в землю. И за Дон не пошел: то ли приказа не было, то ли чувствовал, что выдохся и не сможет под огнем переправиться. Замер здесь.
Как пупырь над степями — высота 220.0. С нее видно все до самого Дона, а в бинокль еще и дальше. С каких-то давних времен высота зовется еще и Чепелевым курганом. Таинственная страница давних степных битв скрыта за этим названием, которое не иссушила даже точная топография, пометившая высоту цифрой. Помнится оно.
Фашисты зацепились за этот курган. Не отдали они его даже своим именитым союзникам — особой итальянской дивизии. Не доверили, сами стали укреплять. Полтора месяца рыли сюда ходы сообщения, маскировали на склонах пушки, возводили накаты командных пунктов.
Из-под ног колючими брызгами разлетаются кузнечики. На кургане стоит высокий, видный отовсюду обелиск — памятник штурмовавшим курган нашим солдатам.
Курган был взят в ноябрьских боях, в дни общего наступления под Сталинградом. Солдаты в коротких промежутках между атаками писали родным, что в боях, которые они ведут, уцелеть невозможно. Извинялись перед близкими, что письмо, которое они получат, может быть последним. Требовались их жизни, чтобы сдвинуть врага с места. Сдвинуть и затем, ускоряя, погнать его с этих полей.
Каждую весну вокруг кургана сеют хлеб. Высоту плуг обходит — священное место. Трактористы сносят сюда весь военный металл, попадающий под лемеха плугов. Поднимаем с земли нестреляный винтовочный патрон, разламываем изъеденную ржой металлическую скорлупу, извлекаем белесый столбик пороха. От спички он загорается и горит ровным быстрым пламенем. Огонь войны… Далекое становится слишком близким…
С кургана виден притаившийся в логу между валами-высотами хутор Чеботаревский. До него на машине езды минут двадцать. Наши войска в первых победных боях, взяв хутор, шли к высоте долгих три месяца.
Хутор Чеботаревский, сколько ни ищи, в хронике Сталинградской битвы не упоминается. Но есть в ней строчка:
«24 августа начался контрудар войск левого крыла Сталинградского фронта по флангу противника из района Серафимовича…»
Это как раз отсюда. Весть о первой победе разнесут фронтовые газеты и листовки. В горящем Сталинграде солдаты поймут: есть первый толчок, хоть на чуть-чуть, а враг сдвинут.
Когда наши бойцы войдут в хутор, он будет пустым. Фашисты разгонят его жителей, уведут со своей передовой в тыл. Один старый дед выйдет навстречу солдатам. Пересидит он недолгих «гостей» в подвале своей хаты. Старый и поживший свое вояка, он не дорожил уже остатками жизни. Куда важнее, сказал он, путь войску указать — пусть без остановки наступает. Упрям был дед, сказал так и остался, попрощавшись со своими домочадцами. Укажет он путь солдатам, но это будет днем позже — 25 августа. А в ночь на 24 августа случится бой.
В списке захороненных в хуторе значатся бойцы, погибшие в ту ночь. Это были разведчики. Как оказалось, немцы ждали прорыва наших войск, и когда разведчики углубились в их тыл, то были замечены. Немцы пропустили их, а потом отсекли от своих, от Дона, пулеметным огнем. Но разведчики даже не пытались отступить, вырваться из окружения. Они ввязались в бой и бились до последнего. История о разведке стала полулегендарной. Почему солдаты вели себя именно так, ведь они могли отступить? Только через многие годы от приехавших на хутор фронтовиков стало известно, что это была разведка боем. О том, что враг укрепился, знали в штабах, но насколько он силен, где располагались его артиллерия и другие огневые точки… Это и предстояло выяснить разведчикам. На такие дела идут добровольцы — гарантий выжить никаких, если повезет только.
Разведка свою задачу выполнила… Солдат подобрали в разных местах, где они вели свой последний бой. Хоронили их на хуторе, а вернувшимся жителям оставили список фамилий. В этом списке я обнаружил имя девятнадцатилетнего рядового Леонида Бобкова. Он погиб в ту ночь. Переписываю скудные сведения о нем: призван в армию из Краснобаковского района со станции Шеманиха. Дома осталась жена Валентина.
После войны никто из его родных на хутор не приезжал. А в Шеманиху я заглянул. Бобковых здесь хорошо помнили, но со смертью родителей все дети поразъехались. Точно было известно, что у Леонида Бобкова осталась дочь, но где она жила, никто не знал. Еще вспомнили, что его сестра Нина Леонидовна уехала на станцию Ветлужская. Еду туда. В сельской администрации тщательно проверили все списки живущих, но Нины Леонидовны среди них не оказалось.
Так неожиданно оборвалась тоненькая ниточка поиска.
…Я уходил с Солдатского поля. Уходил, не оглядываясь, загадав, что обернусь вон там, на высоте, сойдя с дороги. Как ни тянуло, не оглянулся, пока не взобрался на высоту. А когда оглянулся, то увидел, как Солдатское поле протягивало мне свои загорелые ладони. Оно не отпускало меня…
…Литые зерна в колосьях как патроны в обойме. Обойме, полной жизни.
Вячеслав ФЕДОРОВ.
г. Серафимович — ст. Шеманиха —
ст. Ветлужская — Н. Новгород.