Приключения памятника
Мысленно перенесемся в апрельские дни 1939 года, когда в Москве была развернута выставка проектов памятников Горькому. Разве нам не интересно узнать, каким виделся памятник профессиональным скульпторам, на сколько у них хватало фантазии.
Газета «Правда» сообщила, что в Москве предполагается установить бронзового Горького на Манежной площади, на углу проспектов Горького и Кирова в Ленинграде и, как мы уже знаем, на волжском Откосе в Горьком.
Начнем наш осмотр с памятника, автором которого была Вера Игнатьевна Мухина. Она представила трехметровую фигуру молодого Горького.
«Спокойная и уверенная поза, решительное выражение смелого лица писателя. только что вступившего на широкий путь общественной и литературной деятельности».
Вот таким Горького увидели зрители. «Верный лик» у Мухиной сложился сразу, без вариантов. Горького она хорошо знала. Ей пришлось делать надгробный памятник сыну писателя — Максиму — на Новодевичьем кладбище. Тогда она сразу же попала в образ, и Горький без замечаний одобрил работу скульптора. Правда, Мухина расценила это по-своему:
«Мне кажется, это было чувство художника, что другому художнику мешать не надо».
В зале по соседству с Мухиной разместил свои работы известный уже нам скульптор Менделевич. Ничего нового, кроме того, что мы знаем, он в свои три скульптуры не внес, разве что у постамента — предполагаемого скалистого утеса — появились четыре скульптурные группы, показывающие читателей произведений Горького. Памятник был рассчитан на установку его на волжском Откосе.
Дальше газеты сообщали:
«Скульптор Королев меняет это место на другое, правда, не худшее. Он проектирует памятник внутри Горьковского кремля в окружении кремлевских стен, уступами спускающихся к Волге. Эти уступы дали скульптору прекрасный мотив волн (скорее морских, чем волжских), разбивавшихся о камень, на котором стоит фигура Горького».
Знавшие скульптора Бориса Даниловича Королева, несомненно, были удивлены, увидев на выставке вполне реалистичный памятник писателю. Горький стоит на высокой скале, фигура писателя напоминала скульптуру Мухиной — молодого Горького. Чему же удивились бы знатоки творчества Бориса Даниловича Королева?
В то время скульптор был признанным кубистом. Он пытался приспособить то направление, в котором работал, для создания памятников, которых требовалось все больше и больше. Он участвовал в первом советском конкурсе по «выработке проектов памятников Российской социалистической революции», положение которого утвердил сам Ленин. Королев избрал для себя образ анархиста Михаила Бакунина. Кстати, в этом же конкурсе участвовала и Вера Игнатьевна Мухина.
Современники, видевшие знаменитого анархиста Бакунина в гипсовом исполнении Королева, тут же прозвали его «марсианским идолом».
Критики успели написать:
«Такого смелого опыта не было дано совершить ни одному кубисту».
Но этого «смелого опыта» не довелось увидеть массовому зрителю. Памятник снесли еще до открытия.
С Горьким скульптор был уже осторожен и не подверг его «кубинизации», но критика обошла проект монумента молчанием, и мы нашли в старом журнале лишь его изображение.
Поднаторевший в скульптурных изображениях Ленина и Сталина скульптор Сергей Меркуров придал Горькому позу оратора с поднятой рукой. Но к чему призывал писатель? К буре? Но она уже грянула.
Кому-то из скульпторов Горький показался похожим на деревенского парня, приехавшего в город на заработки, а кому-то — «скорее на украинского богатыря, нежели на российского пролетария».
Вопреки опасностям
Первоначально, по замыслу, Вера Игнатьевна Мухина планировала своего Горького для установки на Манежной площади. Архитектор Сергей Замков помог ей прорисовать, как все должно быть.
Но жюри конкурса все больше склонялось к другой фигуре Алексея Максимовича Горького, которую вылепил скульптор Иван Дмитриевич Шадр. Его Горький — это человек на склоне жизни со шляпой и батожком в руке. Таким его знала Москва.
Для города Горького писатель остался молодым бунтарем в неизменной косоворотке и сапогах с заправленными в них брюками. Еще была широкополая шляпа, но скульптор ее исключила. Волжский ветер должен трепать волосы и плащ писателя. Кстати, именно таким Горький предстает на многих фотографиях нижегородского светописца Максима Петровича Дмитриева. Сейчас уже забыто, но именно эти тиражированные фотографии, продававшиеся на книжных лотках, послужат для молодых современников писателя примером моды. Горькому будут подражать. По мнению молодых, именно так должен был выглядеть «человек из народа».
Вера Игнатьевна Мухина не просто работала над образом Горького, она попутно размышляла, и хоть ее сохранившиеся записи и несут заряд патетики, но показывают тяжелый умственный труд скульптора.
«Образ Горького… должен был в моем представлении обобщить нижегородский период его жизни. Мне хотелось, чтобы боль за попранное человеческое достоинство сквозила в его суровом лице, в глазах, устремленных вдаль, в сжатом кулаке, сдерживаемом другой рукой. Он — как натянутая струна, он сам — дитя назревающей бури, он буревестник революции».
Эти строчки, написанные Верой Игнатьевной Мухиной, появились в «Литературной газете» 2 августа 1952 года, в то время когда в Горьком шли работы по закладке фундамента памятника.
«Уже в нижегородский период со всей определенностью проявились важнейшие черты личного и творческого облика Горького. Каковы эти черты, выделявшие писателя среди его современников? В работе над памятником Горькому мне пришлось задуматься над ними. Одним из основных качеств, определяющих значение писателя, кроме таланта, является степень его гражданственности. Ею в высшей степени обладал Горький: он не был созерцателем жизни! Страстная, боевая активность отношения к ней — один из основополагающих элементов горьковского миропонимания».
Кроме основной фигуры писателя, к памятнику должны были примыкать еще три скульптуры: фигура Матери, поднимавшей упавшее знамя, фигура Данко, протягивающего к небу пылающее сердце, и срывающийся с волны буревестник.
Для Мухиной памятник Горькому был не просто правительственным заказом. Кто хорошо знал Веру Игнатьевну, говорили, что она могла под любым предлогом отказаться от работы, если замечала что-то чуждое для себя в нравственном плане. В галерее созданных ею скульптурных портретов нет ни одного изображения вождей. Ей заказывали портрет Сталина, но при условии: чтобы не отвлекать вождя, лепить его по фотографии. Она ни секунды не колебалась и ответила отказом. Домашним же сказала: «Я не могу лепить человека с таким узким лбом».
А могло быть, скажем, так: возьмись она за портрет Горького при жизни, подошел бы он ей в «нравственном плане»? Сумела бы она закончить работу, порядочно замучив натурщика?
Думается, что ответ будет утвердительным. В жизни Мухиной, а вернее, в судьбе ее семьи, Горький сыграл очень большую «нравственную» роль.
Мужем Веры Игнатьевны был военный врач Алексей Андреевич Замков. Познакомились они в разгар Первой мировой войны, когда она работала в госпитале медсестрой. Алексей Андреевич Замков до сих пор остается фигурой загадочной и мистической. В своих анкетах он писал, что по своему происхождению он из крестьян. Много позже была найдена его фотография, где он предстает в форме полковника царской армии. Видимо, Алексей Андреевич ее пропустил и не уничтожил.
В «разработку» чекистов он попал сразу же, как только сделал успешную врачебную карьеру. К нему за помощью стали обращаться московские знаменитости, лечил он и Горького. За всеми этими людьми нужен был пристальный чекистский догляд. Да и за самим доктором тоже. Он к этому времени изобрел гормональный препарат, омолаживающий клетки человеческого организма. Препарат пользовался большим спросом. Завистливые коллеги обвинили Замкова в мошенничестве и шарлатанстве. Их «поддержала» газета «Известия»…
Один из пациентов доктора посоветовал ему уехать из страны.
Алексей Андреевич Замков дрогнул… Откуда было ему знать, что подбивал его на выезд провокатор из ОГПУ. Вера Игнатьевна Мухина согласилась следовать за мужем. Они прихватили сынишку и отправились в неизвестность…
А неизвестность закончилась в Харькове, где их арестовали. Не сносить бы им головы, но еще не наступили времена жесточайших репрессий.
Вера Игнатьевна так описывала произошедшее:
«Первой допросили меня. Мужа подозревали в том, что он хотел продать за границей секрет своего изобретения. Я сказала, что все было напечатано, открыто и ни от кого не скрывалось.
Меня отпустили, и начались страдания жены, у которой арестовали мужа. Это продолжалось три месяца. Наконец, ко мне домой пришел следователь и сообщил, что мы высылаемся на три года с конфискацией имущества. Я заплакала».
Местом ссылки стал Воронеж. Это, конечно, не безбрежная лесная даль Сибири…
За вызволение семьи принялся Максим Горький. Он мобилизовал пациентов Замкова и поклонников Мухиной. Писал в политбюро, что талантливому врачу Алексею Андреевичу Замкову требуется не просто свобода, но и… собственный институт.
Удивительно, но политбюро пошло навстречу. Замков стал заведовать лабораторией, которая со временем переросла в Государственный институт урогравиданотерапии.
Мухина занялась отнятым у нее делом.
Неизвестно, благодарила ли она Горького за вызволение, но вопреки своим принципам лепила его портрет уже по фотографиям и своей памяти.
Но впереди была еще одна опасность, которая могла прервать работу над памятником Горькому. И, может быть, навсегда. Наступили уже такие времена, когда прошлые заслуги человека ни во что не ставились, а «дела» раскручивались по наветам, анонимкам и доносам…
Донос на Мухину поступил в Госкомиссию ЦК партии, когда сдавалась знаменитая скульптура «Рабочий и колхозница», предназначенная венчать советский павильон на Всемирной выставке в Париже. Какой-то доброхот усмотрел в развевающемся шарфе профиль Троцкого. Правда это или неправда, но говорят, что осматривать скульптуру тайно приезжал сам Сталин. Никакого Троцкого он в шарфе не нашел.
После всех этих перипетий Вера Игнатьевна Мухина наконец-то вернулась к памятнику Горькому. Да не к одному, а сразу к двум. Умирая, скульптор Иван Дмитриевич Шадр взял с нее слово, что она закончит его памятник писателю.
А в это время «Горьковская коммуна» сообщила:
«С весны на месте строительства памятника в районе улицы Заломова перед Окским мостом начнутся геолого-изыскательские, топографические и другие работы.
Совет народных комиссаров СССР отпустил 400 тысяч рублей на предварительные работы по строительству памятника Алексею Максимовичу Горькому на родине писателя».
Оба события случились весной 1941 года. Через месяц с небольшим будет не до них…
Кому быть первым?
Лишь 24 июля 1947 года «Горьковская коммуна» смогла оповестить земляков писателя о том, что «завод «Монументскульптура» закончил отливку бронзового памятника Алексею Максимовичу Горькому, который будет установлен в гор. Горьком. Все работы по сборке памятника завод предполагает завершить в августе».
А работать над памятником Вера Игнатьевна Мухина начала сразу же после окончания войны. В августе 1945 года она с двумя подругами, тоже скульпторами, отправляется в Горький, чтобы окончательно затвердить местопребывание памятника.
«Проехались с большим толком: выбрали для памятника другое место — рядом с этим, но выгоднее. Берег по Оке при слиянии весь зеленый от травы, очень крутой, в него упирается мост, который идет от Канавина (бывшая Нижегородская ярмарка), от Сормова и Соцгорода (огромные заводы). Сначала памятник был запроектирован под мостом, но мы выбрали немного левее, очень холм хорош над Окой. Предисполкому тоже понравилось. Поставили 9‑метровый силуэт, выполненный из фанеры, оказалось, что от него гора сразу сократилась. Поставили 7‑метровый и попали в точку. Всем понравилось, и нам тоже. Сразу нашли размер. Это очень большое дело».
Действительно, определилось главное — памятниковый рост Алексея Максимовича. Мухиной требовалось лишь увеличить давно готовую трехметровую, уже утвержденную скульптуру. Заметим, замысел при этом не меняется. Накануне сдачи семиметровой скульптуры Горького в отливку она в газетном интервью сообщила горьковчанам, что по-прежнему рядом с памятником писателю видит Ниловну, поднимающую знамя, Данко с горящим сердцем и гигантского шестиметрового буревестника, срывающегося с волны.
В Горьком разворачиваются работы по закладке фундамента памятника, укрепляется откос. Приближался очередной юбилей писателя — его 80-летие, чем не повод для открытия монумента. И все шло к этому.
Документально точно так и неизвестно, почему произошел срыв памятного юбилейного события, но, видимо, без «помощи» вождя народов здесь не обошлось. Конечно, Сталин знал, что памятник Горькому для его родного города уже отлит. Он как-то пропустил последовательность событий. Что же получается: Москва потянется за Горьким? Вождя понять можно. Писатель был для него одной из ключевых политических фигур, таковой и остался. Горький был «приманкой» для писателей мирового уровня, которым щедро показывали «плоды» советской жизни. И Сталин берет идеологическое руководство в свои руки. Где-то же есть памятник Горькому, который изваял Шадр. Почему он не в работе?
И тут вспомнили, что Мухина дала Шадру слово довести все работы по этому памятнику до конца. Ее и призвали к делу. Долгое время авторами памятника Горькому, который стоял у Белорусского вокзала в Москве, считались И. Шадр и В. Мухина. Почему же так? Скульптура Шадра получила одобрение на выставке, обошла изваяние, предложенное Верой Игнатьевной Мухиной, и в конечном итоге почему-то приобрела двух авторов.
Здесь кроется очередная загадка, которую мы и попытаемся решить прямо сейчас. Для этого мы вновь возвращаемся к фигуре Сталина. В марте 1939 года он посылает двух «знатоков» монументального искусства Лазаря Кагановича и Вячеслава Молотова пристальнее рассмотреть будущий памятник Горькому, предназначенный для Москвы.
Тонкая шея
и сутулая спина
Молотов отнесся к рассматриваемой фигуре писателя вполне лояльно, зато у «знатока» скульптурного ремесла Кагановича замечаний было немало.
Правда, в одном они были единодушны:
«Образ Горького как основоположника пролетарской литературы в основном показан правильно».
А дальше:
«В фигуре непропорциональны соотношения между туловищем и головой… Излишняя приподнятость головы и вытянутая шея усиливают впечатление о недостаточной величине головы и подбородка, а также подчеркивают чрезмерную худобу горла… Подчеркнутая сутуловатость создает впечатление горба с левой стороны спины… Указанные недостатки усугубляются неправильными пропорциями одежды: пиджак короток и обтянут, небрежно положенный воротник рубашки искусственно подчеркивает и без того длинную шею, широкий рукав пальто утрирует толщину правой руки».
И как резюме ко всему сказанному:
«Таким образом, изготовленная фигура памятника А. М. Горькому в том виде, как он есть, в настоящее время не может быть установлена».
Неужели у этих «знатоков» не нашлось бы придирок и к памятнику, предназначенному для Горького, но, к счастью, Сталин не отправил их судить еще одну бронзовую отливку. Может, и посчитал: для провинции сойдет.
Можно себе представить «радость» Веры Игнатьевны Мухиной, получившей предписание строгих рецензентов. Памятник Шадра был уже отлит в бронзе, и как было можно все это исправлять. Все надо было делать заново.
Сын Веры Игнатьевны вспоминал:
«Я принялся ее уговаривать отказаться от дальнейшей работы над памятником, аргументируя это тем, что, в конце концов, это образ Шадра, а не ее, и она не может нести ответственность за изменения чужого образа. Но не тут-то было. Со слезами на глазах мама говорила, что она обещала Ванечке довести до конца эту работу, что ее окончание — не только дело дружбы и чести, но что оно разобьет лед непрерывных запретов на памятники в Москве».
А надо сказать, что со времен ленинского указа о монументальной пропаганде памятники в Москве ушедшим из жизни современникам появлялись крайне редко. Кандидатуры для возводимых монументов проходили строжайший отбор и утверждение вождя. Достаточно сказать, что есть указ об увековечении памяти нашего земляка Валерия Павловича Чкалова, много раз речь заходила о сооружении ему памятника, но он так в Москве и не появился. У Сталина был свой взгляд на роль личности в истории, и он расставлял эти личности по своей иерархической лестнице. И если бы Сталин не хватился, трудно сказать, появился ли бы памятник Горькому в Москве в те годы. К провинции Сталин претензий не имел — ставьте, эти люди ваши!
Вера Игнатьевна, собравшись с силами, взялась за переработку памятника. Сын писал:
«…Мы решили переработку эту делать прямо по гипсовой большой модели, к счастью, сохранившейся после бронзовой отливки. Прежде всего мы переработали голову. Изменения произошли очень большие. Более «спокойная» голова потребовала от нас изменений всей фигуры в сторону смягчения силуэта. Гипсовая фигура была установлена на высоте пьедестала, чтобы можно было сразу учесть не только все нужные ракурсные точки зрения, но и общий силуэт с далеких расстояний. Смягчение силуэта потребовало от нас полной переработки спины и всего правого бока статуи.
Передвижение каждой складки потребовало срубания (вручную) многокилограммовых слоев гипса и наращивания их снова в других местах. Эта колоссальная работа заняла у нас все лето и всю осень, когда мы работали на открытом воздухе на лесах зачастую по 12-15 часов в сутки в ветер и дождь».
Приходилось по нескольку раз в день спускаться с лесов и проверять, как смотрится скульптура снизу. За время работы обострилась гипертония, мучила одышка и как результат — декомпенсация сердца и инфаркт легкого. На открытие памятника, которое состоялось в июне 1951 года, она не пришла, была прикована к постели.
Инфарктное решение
А в это время в Горьком полным ходом шла реконструкция площади, которую в разные годы называли по-разному: Новая, Новобазарная, Сенная, Арестантская, 1 Мая. У Алексея Максимовича Горького есть ее описание:
«Широко развертывается Сенная площадь, замкнутая желтым корпусом арестантских рот и пожарной каланчой свинцового цвета. Вокруг глазастой вышки каланчи вертится пожарный сторож, как собака на цепи. Вся площадь изрезана оврагами, в одном на дне его стоит зеленоватая жижа».
Эту самую площадь решено было благоустроить и назвать в честь писателя. И памятник, который должен был стоять на откосе, должен был переместиться на эту площадь.
Вера Игнатьевна Мухина к своим работам относилась довольно своеобразно.
«У меня несчастье, — говорила она. — Пока делаю вещи, я их люблю. А потом хоть бы их не было…» Быть может, это своеобразное отношение и спасло ее от сердечного приступа, когда она получила известие о переносе памятника. Столько лет жила в ней идея этого монумента, которая начала воплощаться, и…
Официальная причина отказа от воплощения ее замысла выражалась в заключении геологов, они не давали полной гарантии, что откос выдержит 13-тонного бронзового Горького и не сползет вниз, унося за собой пролетарского писателя.
Но в связи с этим есть еще одна версия, которую описал сын Веры Игнатьевны Всеволод:
«На каком-то обсуждении в горисполкоме какое-то ответственное лицо заявило: «Это же не дело, товарищи, куда у вас смотрит Горький? Он смотрит на место ярмарки и Канавино, куда он к потаскухам ходил».
Все! Городские власти охватила такая паника, что они категорически потребовали переноса памятника».
Действительно, сдвинув Горького к краю откоса, Мухина «оторвала» взгляд писателя от Волги и переместила на Оку, на Нижегородскую ярмарку, которая вполне могла восприниматься как рассадник чего-то нехорошего, к чему мог быть причастен и Алексей Максимович.
О бронзовой чести писателя побеспокоились, заключив памятник в окружение площади.
В последний раз Вера Игнатьевна Мухина видела свое творение в январе 1952 года, когда она вместе с архитектором П. Штеллером выбирала лучшее положение памятника. Больше он ее не интересовал. Попутно ей пришлось прийти в ужас, когда она увидела черного Максимыча, словно покрытого ваксой. Она попросила об одном: смыть краску, сделать скульптуру светлее и зеленоватее. Собственно, сейчас мы ее такой и видим. Получили отставку Ниловна, Данко, буревестник. Памятник стал похож на свои стандартные подобия, стоящие на цветочных клумбах. Сроки его открытия несколько раз переносились, наконец 2 ноября 1952 года это произошло. Как водится, недобрым словом помянули врагов народа, убивших писателя.
Веры Игнатьевны Мухиной на открытии памятника не было. Объявили, что она приболела, но ходил и такой слух, что обиделась. Она имела на это право.
Через год ее не стало. Она умерла от стенокардии, которую называли болезнью каменотесов.
На этом закончились приключения памятника, которые продолжались 16 долгих лет. К этим приключениям можно добавить и те, что были связаны с прокладкой метро. Над площадью нависла опасность уничтожения. И хоть было обещано сохранить памятник именно здесь, в это было трудно поверить. Многотонной бронзовой фигуре писателя трудно было устоять над станцией совсем неглубокого заложения. Последние пикетчики, дежурившие и ночами, ушли с площади, когда стало точно ясно, что от предполагаемого проекта отказались.
«Люблю нижегородцев — хороший народ!» — говаривал Алексей Максимович. Мы тоже вас любим!
Вячеслав ФЕДОРОВ.