«Я генерал Красной армии»
Долгое время о судьбе командира 5-й Московской стрелковой дивизии народного ополчения 33-й армии Резервного фронта генерал‑майоре Иване Андреевиче Преснякове ничего не было известно. Ходили лишь слухи: попал в плен в Вяземском котле… пропал без вести в октябрьских боях 1941 года… был убит в окружении…В 1970 году вышла книга Е. Бродского «Во имя Победы над фашизмом», рассказывающая о борьбе советских военнопленных в фашистских концлагерях. Там промелькнула строчка о генерале Преснякове. Вот она:«… На требование лагерной охраны не вести среди военнопленных пропаганду И. А. Пресняков заявил: «Я генерал Красной армии и даю указание офицерам Красной армии, как вести себя в плену».Значит, все-таки генерал был пленен, видимо, в окружении, но дальнейший поиск зашел в тупик. Больше о непокорном генерале выяснить ничего не удалось. Все эти годы он оставался неизвестным для нас генералом, но почему-то верилось, что мы все-таки выясним его судьбу и расскажем о нем. Время это пришло.Но прежде проясним, почему вдруг нас заинтересовала его судьба.
Из биографии генерала Преснякова:
Иван Андреевич Пресняков родился 22 августа 1893 года в селе Гридине Нижегородской губернии. После окончания учительской семинарии работал наемным работником. В 1914 году, с началом Первой мировой войны, был мобилизован в царскую армию. Годом позже закончил школу прапорщиков, а в 1917 году — военное училище.
За отличие в боях был награжден орденом Святой Анны 4-й степени с надписью «За храбрость» и Георгиевским крестом
4-й степени.
В 1918 году добровольно пошел в Рабоче-крестьянскую красную армию.
В 1929 году Пресняков закончил высшие командные курсы «Выстрел», после чего пять лет был преподавателем в Омской пехотной школе. В 1934 году назначается руководителем военной кафедры Московского института физической культуры. В 1940 году он стал начальником боевой подготовки Московского военного округа и ему присвоено звание генерал‑майора.
С началом Великой Отечественной войны в июле 1941 года Пресняков принимает командование 5-й Московской стрелковой дивизией народного ополчения 33-й армии Резервного фронта.
Как видите, генерал‑майор Иван Андреевич Пресняков был нашим земляком. Но, кроме этой биографической справки, ничего не было о нем известно. Хотя и этого достаточно, чтобы его имя было отражено в истории нашего края. Но только имя и небольшая биографическая справка. А хотелось знать о генерале Преснякове больше.
* * *
5-я ополченческая дивизия, которую принял под командование генерал‑майор Иван Андреевич Пресняков, была сформирована во Фрунзенском районе Москвы. В нее входили мобилизованные жители от 17 до 55 лет. Первоначально предполагалось, что ополченцы будут задействованы только в прифронтовой полосе, но не участвовать в боях. Их делом было охранять военные объекты, строить оборонительные рубежи и ловить диверсантов.
Одну из таких дивизий по—
в-стречал на дорогах войны фронтовой корреспондент Константин Михайлович Симонов. Вот как он описывает ополченцев в дневниковых записях:
«…Мы встретили части одной из московских ополченских дивизий… Это были, по большей части, немолодые люди — по сорок, по пятьдесят лет. Они шли без полковых и дивизионных тылов. Обмундирование — гимнастерки третьего срока, причем часть этих гимнастерок была какая-то синяя, крашеная. Командиры их были тоже немолодые люди, запасники, уже давно не служившие в кадрах. Эти части надо было еще учить, доформировывать, приводить в воинский вид.
Потом я был очень удивлен, когда узнал, что эта ополчен-ская дивизия буквально через два дня… участвовала в боях под Ельней».
И дальше:
«…Командование Резервного фронта поначалу старалось вывести из-под немецкого удара эти еще не обученные части и лишь потом в связи с дальнейшим резким ухудшением обстановки все-таки бросило их в бой».
* * *
Всего на подступах к Москве, на Ржевско-Вяземском оборонительном рубеже, сражались 11 дивизий народного ополчения летнего формирования. Они понесли огромные потери, приняв на себя удар армий группы «Центр».
5-я Московская дивизия народного ополчения вступила в бои осенью 1941 года. Повоевать ей удалось немного. День 16 октября стал для нее трагическим.
Вот как о нем вспоминал бывший боец дивизии А. Е. Гордон:
«…Вначале нам необходимо было пересечь проходившее неподалеку Варшавское шоссе, теперь уже занятое немцами. Наступали сумерки. При подходе к шоссе нас поддержали огнем несколько «катюш» из дивизиона гвардейских реактивных минометов, отступивших, видимо, из Белоруссии и оказавшихся в расположении наших войск.
После нескольких залпов по движущемуся по шоссе автотранспорту и боевой технике врага установки были взорваны. Вероятно, у них закончились боеприпасы. Мы были ошеломлены этой неожиданной поддержкой.
Движение по шоссе на некоторое время прекратилось, и нам удалось беспрепятственно его пересечь. В оставшееся ночное время мы смогли продвинуться на восток на 10‑15 километров и сосредоточиться в лесу в районе станции и деревни Чепляевки. Отдохнув там и дождавшись темноты, мы намеревались двинуться дальше на восток для соединения с частями Красной армии.
Вдоль опушки леса, в котором мы расположились, тянулась грунтовая дорога. К вечеру на ней появилась колонна бронетранспортеров, автомашин с пехотой и небольшая группа легких танков. Когда головная машина приблизилась к опушке леса, мы с удивлением обнаружили на ней красный флаг. Потом, присмотревшись, разглядели в центре круг со свастикой. Появление противника застало нас врасплох. Единственным укрытием стали стволы деревьев. Времени на то, чтобы вырыть хотя бы индивидуальные окопчики, не было.
Генерал Пресняков подал команду: «Приготовиться к бою, но огня без команды не открывать!»
Когда противник приблизился к лесу, многие бойцы не выдержали и открыли беспорядочную стрельбу. Немцы от неожиданности остановились. В их колонне все смешалось, отдельные машины с пехотой выскочили вперед, но затем, преодолев замешательство, колонна развернулась. Танки и бронетранспортеры двинулись к лесу, ведя на ходу огонь, в том числе и разрывными пулями, которые, пролетая над нашими головами, разрывались даже от легкого соприкосновения с листвой деревьев. Создавалось впечатление полного окружения.
Поднялась паника, которую с трудом удалось остановить. При этом много бойцов, особенно командиров и политработников, погибло. Во время боя мы потеряли также остатки артиллерии, все автомашины и лошадей. С наступлением темноты гитлеровцы прекратили попытки смять нашу оборону. Трудно определить наши потери. Они были огромны. Из примерно двух тысяч человек осталось не более 300-350. Как выяснилось уже после войны, генерал Пресняков и комиссар Антропов были ранены и попали в плен…»
Кое-что прояснилось. За время войны в плену оказалось 82 генерала и комбрига Красной армии. 37 вернулись на родину. 26 были восстановлены в правах, 11 объявлены предателями. Генерал‑майор Пресняков числился пропавшим без вести в плену.
Нам удалось узнать, что в Оренбургском областном архиве хранятся воспоминания участника войны, полковника Сагита Абдулловича Тазетдинова. Он написал несколько книг воспоминаний, но эту, которую назвал «От смерти к жизни», закончить не успел. Она так и осталась в рукописи. Для нас она оказалась бесценной. Сагиту Абдулловичу долгое время довелось быть в плену рядом с генералом Пресняковым. Рукопись довольно объемистая, поэтому мы выбрали из нее фрагменты, рассказывающие о нашем земляке.
* * *
А начинается рукопись так:
«…В лагерь привезли раненого командира 5-й стрелковой дивизии народного ополчения генерал‑майора Преснякова Ивана Андреевича. Это был поистине замечательный человек. О нем я напишу более подробно еще и потому, что он стал моим близким другом, человеком, которому я многим обязан, с которого я брал пример».
Лагерь, куда попал раненый генерал, находился под Могилевом. Сюда свозили пленных офицеров Красной армии с тем, чтобы перебросить дальше в специальные лагеря, где их изолировали друг от друга. У немцев считалось, что уже через десять дней в лагере может вспыхнуть восстание, если содержать вместе солдат и офицеров.
* * *
«При переброске из Могилевского лагеря в Кальварию (небольшой городок в Литве) нас, двадцать восемь офицеров, поместили в один вагон. По оплошности ли начальника эшелона или потому, что немцы надеялись на то, что мы уже смирились с положением пленных, но порядок, который соблюдался при перевозке, был нарушен. Сразу же, как поезд тронулся, все заговорили о побеге. Но как?
— Давайте сделаем дыру в полу, — предложили майор Чернов и полковник Самойлов.
Мы поддержали идею, а Иван Андреевич Пресняков тут же собрал что-то вроде военного совета.
— Я тоже за побег через отверстие в полу, но учтите, товарищи, дело это рисковое, — сказал он. — В случае провала оно может закончиться поголовным расстрелом. Если кто-нибудь возражает, то пол вскрывать не будем.
Однако все офицеры решили начать подготовку к побегу.
Два перочинных ножичка, гвоздь и какие-то железки — не совсем подходящий инструмент для взлома деревянного массивного пола. Но когда призрак свободы неотступно день и ночь стоит перед тобой, ты готов грызть эти доски даже зубами.
Работали мы сменами, строго соблюдая конспирацию. Дер-жали наготове фуфайки, чтобы, в случае чего, если зайдет в вагон охрана, прикрыть ими место, где проламывали пол.
Щепочка за щепочкой отделялись от толстых досок, еще немного, и в дыру будет видно убегающее полотно дороги… А там — ночь и желанная свобода. Но что это? Паровоз вдруг дал короткий свисток, и эшелон, замедлив ход, остановился где-то среди поля. За окнами послышались шум, выкрики, лай собак. Двери нашего вагона с грохотом отодвинулись, и несколько охранников, замахиваясь прикладами, вскочили в вагон и потеснили нас в угол. Тут же они обнаружили выщербленные доски, кое-как прикрытые фуфайками. С угрозами и руганью эсэсовцы засыпали пол песком, приказали нам раздеться и сесть на пол.
Два дня мы не получали ни хлеба, ни воды. В каждом тамбуре теперь сидел охранник с овчаркой. Мы долго гадали, в чем был наш провал. И только на остановке узнали причину поднятой тревоги. Как и следовало ожидать, не мы одни решили использовать благоприятную ситуацию. В переднем вагоне пленным уже удалось проделать большое отверстие в полу. Охранники совершенно случайно обнаружили это и бросились с обыском по другим вагонам. Шестерых офицеров расстреляли на месте, к остальным применили различные наказания, предусмотренные гестаповскими палачами».
* * *
«Еще одним случаем была отмечена наша пересыльная дорога. На одной из станций всех военнопленных вывели из вагонов получать пайку хлеба. На выдаче был рослый черноглазый и черноволосый человек. Протягивая кусок хлеба, он одновременно ударял пленного по лицу, сопровождая свои действия бранью и проклятиями в адрес советской власти и Коммунистической партии. В стороне стояли немецкие офицеры и забавлялись бесплатным спектаклем.
Их развлечение прервал генерал Иван Андреевич Пресняков. Он, как только заметил безобразное поведение негодяя, тут же вышел из строя и, подойдя к новоиспеченному полицаю, рьяно выслуживающемуся перед фашистами, своим властным, не терпящим возражения голосом приказал:
— Немедленно прекратить бить военнопленных, не то я сейчас же доложу об этом немецкому командованию… Кто тебе дал право, негодяй, издеваться над военнопленными?
Обер-лейтенант, стоявший рядом, увидел генеральскую форму Преснякова и, узнав, о чем он говорит, тут же отвесил несколько пощечин полицаю и распорядился, чтобы тот выдавал хлеб без драки.
Глядя на перетрусившего, поникшего, точно собака, мерзавца, военнопленные высказали ему все, что о нем думают:
— Что, холуй, перестарался? Заслужил любовь хозяев? Отблагодарили по морде?
Новоиспеченный полицай свирепо поглядывал на советских
офицеров, но рукам больше волю не давал и прикусил язык.
Плен был жестокой, беспощадной проверкой духовных качеств людей».
* * *
«При организации лагеря в Кальварии фашисты подобрали всю администрацию и обслуживающий персонал из предателей и уголовников. Стремясь выслужиться перед немцами или поквитаться за прошлое, эти случайные люди стали с первых же дней безобразно издеваться над старшими офицерами. Бывало, только горнист протрубит подъем, как два-три полицая врываются в комнату и начинают бить палками куда попало и как попало еще не успевших проснуться офицеров.
Во время раздачи пищи, на поверке, при построении эти потерявшие стыд и элементарное чувство порядочности холуи вели себя как плантаторы со своими рабами.
— Мерзавцы! Варвары! Что они вытворяют, — сжав голову руками, Иван Андреевич Пресняков ходил из угла в угол.
Мы ему только что рассказали о «порядках», заведенных в лагере. Он сам этого не видел, ему не разрешалось никуда выходить. Паек Преснякову доставляли в комнату: командование лагеря слишком хорошо знало, каким авторитетом пользуется генерал среди военнопленных, и не хотело лишний раз давать ему возможность общаться с нами.
— Надо немедленно писать рапорт на имя начальника лагеря. Требовать на основании решений международной конвенции более гуманного отношения… — негодовал Пресняков.
На другой день рапорт был готов. В нем генерал доказывал очень убедительно, что люди, которые своим обращением с военнопленными только озлобляют и дезорганизуют их, не имеют права оставаться у руководства.
Командование лагеря приняло во внимание этот рапорт, и вскоре старшие в комнатах, бараках, на кухне, постоянные дежурные и дневальные были заменены другими по списку, составленному Пресняковым. Это очень помогало нам в дальнейшей нашей антифашистской работе, предоставляло больше возможностей для организации побегов.
И побеги следовали один за другим».
* * *
«Как-то в ноябре к нам в комнату вошел высокий, стройный полковник. Он был одет в новую драповую шинель, поверх которой висел противогаз. Его сопровождала молоденькая блондинка, жена, как отрекомендовал он ее нам. Полковник Краевец, так звали его, спросил, кто из нас генерал‑майор Пресняков, и сказал, познакомившись с ним, что напрасно он истощает себя плохим питанием. Дескать, комендант лагеря разрешил генералу получать рацион из котла полицаев.
Иван Андреевич Пресняков пристально посмотрел на полковника и ответил, что он военнопленный и будет есть то же, что и все. Вскоре полковник Краевец был отправлен куда-то вместе с женой, отдельно от других офицеров. Его посещение оставило неприятный осадок у нас на душе, особенно когда сопровождавший его немецкий конвоир, придя в другой раз в нашу комнату, стал ехидно подсмеиваться над нами, что вот какие у вас, русских, офицеры: сдаются в плен вместе с женами!
Через четыре года, уже после войны, я снова встретился с полковником Краевцом. Он настойчиво просил, чтобы я в соответствующих органах подтвердил, что он попал в плен тяжело раненным. Я этого не мог подтвердить, так как видел его в плену всего один раз, совершенно здоровым и не в пример нам сытым и хорошо одетым».
* * *
«Когда мы лежали раненными в Рославльском лагерном лазарете, Иван Андреевич говорил мне:
— Сагит Абдуллович, если хотите, чтобы немцы считались с вами, никогда не снимайте офицерской одежды. Офицерская форма будет поддерживать в вас чувство достоинства, все время напоминать вам, что вы представитель Красной армии. А с другой стороны, в каждом немце сидит прусский солдафон, он благоговеет перед чинами, знаками различия. Берегите свои шпалы на петлицах: если фашист не увидит в вас человека, то увидит полковника — это остановит его от прямых издевательств и оскорблений.
Я всегда помнил мудрый совет Преснякова и вскоре сам убедился, что фашист никогда не пожалеет слабого больного, беззащитного человека, он еще больше звереет при виде таких, а вот мундир, знаки различия его точно гипнотизируют, и он остерегается чересчур распоясываться».
* * *
«Летом 1942 года в лагерь прибыл капитан вермахта. Это был вылощенный офицер с массивными золотыми перстнями на холеных аристократических руках. Как-то он приказал собрать всех старших офицеров во дворе лагеря, повесил карту мира и стал разъяснять, как победоносно шагает по земному шару Германия, как еще успешнее пойдут дела, когда армия оснастится чудо-танком, носящим название «тигра».
— Скоро «тигры» появятся на Восточном фронте, — сказал в заключение капитан. — Перед нами ничто устоять не может, и война очень быстро закончится победой немцев.
Когда оратор с пафосом произнес эти слова, замолчал, Пресняков встал и, как всегда отчетливо и спокойно, сказал:
— Господин капитан, тигры, как известно, водятся только в жарких странах. На восточном фронте они не оправдают возлагаемых на них надежд: холодный климат придется «тиграм» не по нраву…»
* * *
«…Независимым и бесстрашным генерал Пресняков оставался и в фашистских лагерях. Небольшого роста, скорее невзрачный, он имел огромную внутреннюю силу, перед которой пасовали даже фашисты.
Помню один характерный случай на прогулке. Произошел он в марте 1942 года. Мы шли между бараками и еще издали увидели начальника лагеря фон-барона Клайбена (или Клайдена, точно не помню), старика лет 70, важного помещика из Восточной Пруссии, в чине майора. Не доходя до него нескольких шагов, Пресняков повернулся и остановился сбоку дороги, заложив руки за спину.
Майор, остолбеневший от такого нетактичного отношения, свирепо закричал:
— Почему не приветствуете начальника лагеря?
Иван Андреевич спокойно сделал поворот на 180 градусов и сказал переводчику:
— Передайте, начальник лагеря только майор, а я генерал‑майор. Не я его должен приветствовать, а он меня.
Фон-барон обомлел от такой дерзости, а затем начал неистово браниться. Мы потом часто вспоминали ошалевшую физиономию начальника лагеря и смеялись от души».
* * *
«Иван Андреевич любил играть в шахматы, карты, домино. Козла забивал он мастерски, но иногда все же проигрывал. А по нашим правилам, каждый проигравший должен был лезть под стол и оттуда мемекать, как козел. Это всегда вызывало дружный смех. Безропотно лез под стол и наш генерал.
Однажды, посоветовавшись предварительно с товарищами, я отвел Преснякова в сторонку и тихонько сказал:
— Иван Андреевич, вы по годам и по чину старше нас. Нам как-то неудобно загонять вас под стол… Не делайте больше этого…
Генерал улыбнулся:
— Сагит Абдуллович! Вы не правы! Ведь я лезу под стол, чтобы доставить товарищам удовольствие, посмешить их. Для нас сейчас в этом кошмаре улыбка, смех, бодрое настроение важнее куска хлеба. Не бойтесь, я не уроню свое генеральское достоинство, если посижу под столом…»
* * *
«Непокорного генерала Преснякова фашисты решили под благовидным предлогом убрать из Кальварии.
Его вызвал к себе начальник лагеря. Мы не находили себе места от нетерпения и беспокойства. Зачем его вызвали? Ясно, что не к добру!
От начальника Пресняков вышел с задумчивой усмешкой, затаившейся где-то в уголке губ. На наши вопросительные взгляды он после паузы ответил:
— Еще одна красивая фашистская сказка… Меня отправляют самолетом в Берлин. Видите ли, немцы хотят сохранить свои подвиги в веках… Военачальники всех наций, и я в их числе, будут писать историю Второй мировой войны… Очень красиво и культурно. Не правда ли?
Ни Пресняков, ни мы не верили этой выдумке, и когда Иван Андреевич усаживался в легковую машину, которая должна была доставить его на аэродром, у меня и у всех знавших Преснякова (а знал и любил его весь лагерь) тоскливо сжималось сердце.
Предчувствие не обмануло нас. Фашисты, конечно же, ни в какой Берлин его не направили, а отвезли сначала в лагерь Хаммельбург, а затем во Флюсенбург. Там сразу же по прибытии, 5 января 1943 года, ночью, генерал‑майора Преснякова, генерал‑майора танковых войск, Героя Советского Союза Шепетова и десятерых политработников вызвали в комендатуру и под предлогом отправки в другой лагерь вывезли за пределы зоны и расстреляли. Тела их сожгли в крематории.
Утром похоронная команда принесла оттуда одежду сожженных. Здесь была гимнастерка Шепетова со следами от орденов и котелок Ивана Андреевича с выгравированным на нем могучим дубом — символом несокрушимой воли…
Находясь в плену, я ничего не знал о судьбе генерала Преснякова. Только через двадцать лет после войны я услышал о расстрелянных в Флюсенбурге генералах и о котелке с гравировкой. И понял, что именно там и оборвалась жизнь Ивана Андреевича Преснякова. А о памятном котелке генерала отдельный рассказ.
* * *
Котелок, обыкновенный солдатский котелок, медный или алюминиевый, считался, да так было и на самом деле, самой драгоценной вещью в лагере. Без котелка военнопленный совсем пропадал. В котелок плескали жалкие порции баланды (или кавы), в него наливали горячую воду (и она была спасением в промозглые осенние дни и зимнюю стужу). В котелке варили картофель, украденный из буртов, в котелке же кипятили белье, когда нас окончательно заедали вши.
Да, котелок был нашим другом и спасителем от голодной смерти, холода и насекомых.
Но иногда котелок играл и роль летописи, дневника, свидетельствующего о всех невзгодах и страданиях, перенесенных пленным.
В Рославльском лагере я сдружился с капитаном артиллерии Грязновым. Высокий, стройный, всегда подтянутый, с хорошим открытым взглядом, он мне очень понравился. С ним можно было часами беседовать на самые различные темы, он умел внимательно слушать, а это очень важно.
Однажды я увидел у него в руках обычный армейский котелок. Но что за диво! Все стенки его были очень красиво разукрашены какими-то вензелями, записями, сделанными каллиграфическим почерком, крошечными рисунками. На мой вопросительный взгляд капитан ответил:
— На этом котелке можно увидеть весь мой путь, пройденный по лагерям. Он расскажет о всех муках, которые я испытал…
И Грязнов точно книгу стал «читать» свой котелок. Оказывается, капитан вырос среди граверов, сам прекрасно овладел этим искусством, и, хотя у него не было нужных инструментов, он, смастерив какое-то подобие их, выцарапывал на блестящей поверхности все, что ему было нужно.
К этому времени я тоже обзавелся котелком, правда, не круглым, а плоским. Капитан предложил использовать и его как дневник, выгравировав на нем все «знаменательные» даты моего ранения и плена.
Через три дня, когда он закончил работу свою, я показал котелок генералу Преснякову. Иван Андреевич восхитился мастерством Грязнова.
— Ведь это очень умно придумано. События и факты выветриваются из памяти, записи на бумаге у нас немцы отберут, да и держать их негде, недолговечны они. А это — нас переживет.
Он был прав, дорогой наш генерал…»